Евгений Деменок. Давид Бурлюк. Инстинкт эстетического самосохранения. М.: Молодая гвардия, 2020
В истории русского футуризма сложно найти фигуру более противоречивую, чем Давид Бурлюк (1881–1967). Современная ему критика считала художника и поэта хулиганом и скандалистом, а едва ли не каждое его выступление заканчивалось побоищем. Его имя превратилось в синоним наглого бахвальства, а слова «бурлюканье», «бурлюкать», «бурлючье» моментально стали нарицательными в разговорах о новом искусстве. Столь громкая репутация со временем заслонила прочее: еще искусствовед Эрих Голлербах, один из первых исследователей, обративших внимание на Бурлюка, заметил, что даже знатоки его творчества знакомы с ним весьма поверхностно. Спустя несколько десятилетий в этом плане мало что изменилось.
Писатель и журналист Евгений Деменок предлагает один из возможных вариантов прочтения жизни Давида Бурлюка. Для него это не первое обращение к биографии «отца русского футуризма»: новой книге предшествовали журнальные публикации и издание «Новое о Бурлюках», которое родилось благодаря общению с живущими в Праге родственниками Марианны Бурлюк, младшей сестры Давида. С их помощью Деменоку удалось восстановить немало любопытных подробностей из истории их семьи, в частности, о Людмиле Бурлюк-Кузнецовой — еще одной художнице, которая принимала участие практически во всех значимых выставках, организованных Давидом. Со временем ее имя поблекло на фоне более успешных братьев и нуждается в реактуализации.
Подход автора книги к биографии Бурлюка также во многом обусловлен характером материала. Он раскрывает его образ через дружбу, выставки, родственные связи, события и судьбы, на которые тот оказал влияние, и это, пожалуй, наиболее выгодный для Бурлюка ракурс. Как верно замечает Деменок, его герой сделал ставку «на известность и популярность среди самого широкого круга публики». В книге он предстает солидным издателем, популяризатором нового искусства, одним из самых деятельных людей эпохи: Давид опекал Велимира Хлебникова, разглядев в нем «чудо русской литературы», наставлял Владимира Маяковского и на протяжении многих лет занимался организационными делами и собирал вокруг себя художников, не всегда ладивших друг с другом.
Искусствовед Андрей Шемшурин, художник Давид Бурлюк и поэт Владимир Маяковский, 1913 год
Конечно, в трудах, посвященных Давиду Бурлюку, нет недостатка. Легенды об «эксплуататоре нового искусства» со стеклянным глазом и раскрашенным лицом, который старательно эпатировал публику и испробовал все художественные стили начала прошлого столетия, кочуют из одного издания в другое. Поэтому нынешние биографы Бурлюка озабочены не столько восполнением пробелов (хотя их тоже немало), сколько критическим осмыслением истории жизни неутомимого авангардиста, которая нашла отражение в воспоминаниях практических всех участников литературно-художественного процесса начала XX века. Вездесущий характер жадного до жизни художника отмечал Николай Харджиев, поставивший его в один ряд с Гийомом Аполлинером.
Верификация порожденных художником мифов требует от исследователей недюжинных усилий. Как писатель Бурлюк был удивительно плодовит и, помимо всего прочего, претендовал на роль летописца и теоретика футуристического движения — при довольно небрежном отношении к фактам. На протяжении многих лет Давид обстоятельно фиксировал и освещал подробности своей жизни в «семейном» журнале Color and Rhyme, где была опубликована большая часть его автобиографических сочинений. Порой его труды так разрастались, что порождали удивительные жанровые гибриды, как это, например, случилось с полубеллетристическим мемуаром о Павле Филонове, вышедшем на русском языке в издательстве «Гилея» в 2017 году. Побуждал Бурлюк к писательству и многочисленных родственников, воспоминания которых позволяют восстановить обстоятельства его жизни в родной Чернянке и в американской эмиграции. «У читателя может сложиться впечатление, что чуть ли не каждый эпизод жизни Давида Бурлюка описан либо им, либо его женой, либо сыном, либо сестрами по его же просьбе», — пишет автор.
Бурлюка нельзя назвать последовательным критиком, но зато он был известным спорщиком. Чего стоит его полемика с Александром Бенуа — одним из самых главных противников нового искусства бурлючье-крученыховского характера, которое, по его мнению, было просто «уродливо и гадко». Бурлюк ответил критику брошюрой «Галдящие Бенуа и новое русское национальное искусство (Разговор г. Бурлюка, г. Бенуа и г. Репина об искусстве)».
Значительно меньше в научной литературе освещен творческий путь художника. Одним из немногих заметных событий стал несколько лет назад выход монографии Владимира Полякова, осветившей большую часть его известных живописных работ. Искусствовед намеренно акцентировал внимание на художественной составляющей творчества своего героя, остроумно отметив, что Бурлюк — это «одновременно и имя, и как бы название произведения». Несмотря на то, что сведений о нем более чем достаточно, мало кто способен сориентироваться в обширном наследии Давида — сам Бурлюк утверждал, что создал в течение жизни свыше 17 тысяч картин. Большая часть из них сегодня разбросана по миру, так что создание полноценного каталога-резоне еще впереди.
Также не стоит забывать: Бурлюк столь темпераментный герой, что редкий исследователь способен устоять перед его обаянием. Евгений Деменок не скрывает своих симпатий, а его исследование точно не назовешь беспристрастным («Я давно уже влюблен в Давида Бурлюка как в личность — часто противоречивую, неоднозначную, но невероятно обаятельную»), но в обращении с фактами автор сохраняет осторожность. Как уже было сказано, Бурлюк имел склонность к мистификациям и нередко «мухлевал» с датами. Иногда это было следствием известной небрежности художника, иногда делалось нарочно — как в случае с обстоятельствами смерти брата Николая, расстрелянного большевиками. Будучи эмигрантом, Бурлюк не терял надежды вернуться в СССР, а потому последовательно создавал себе идеологически выверенную биографию, которая вписывалась бы в советский канон или хотя бы не противоречила ему.
Касается Евгений Деменок и другой магистральной проблемы осмысления творчества Давида Бурлюка — второстепенного характера его художественных и литературных произведений, которые уступают работам многих его современников, куда менее именитых, чем Алексей Крученых и Велимир Хлебников. Он и впрямь остался в истории скорее гениальным дилетантом. «Все, что встретим на пути / Может в пищу нам идти» — эти поэтические строки часто припоминают в разговоре о «всеядном» характере творчества Бурлюка. На этот счет автор книги аккуратно замечает, что его герой не всегда был «последователен в своей приверженности новизне»: вероятно, им двигал «инстинкт эстетического самосохранения» — желание остаться в истории, спастись от забвения. Именно такой набор качеств позволил Бурлюку во многом опередить свое время. Он одним из первых явил собой тип современного художника, который не боится скандалов (кто еще смог бы назвать Льва Толстого «светской сплетницей»?), открыто занимался самовосхвалением и фиксировал, подобно сегодняшним блогерам, каждый свой шаг.