Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Александр Кушнир. «Аквариум»: геометрия хаоса. М.: Издательство «Омега-Л»: METAMORPHOSES, 2023. Содержание. Фрагмент
Он, как известно, Бог. От него сияние исходит.
Ну, вернее сказать, мир делится на два типа людей. На тех, которые знают, что он Бог, и на тех, кому на это глубоко наплевать.
Первые — секта, вторые — нормальные, но поскольку я как раз из секты, то, скорее всего, вместо рецензии на книгу Александра Кушнира «Аквариум. Геометрия хаоса» терпеливого читателя ждет затяжное признание в любви к Борису Борисовичу Гребенщикову*, которого не так давно старик Козлодоев внес в реестр иноагентов.
Так что он теперь — БГ со звездочкой, БГ*. Минюст, друзья мои, не особенно высоко оценивает наши с вами умственные способности (да и правильно, наверное), в связи с чем требует, чтобы после первого упоминания иноагента в тексте сообщалось, что он — иноагент, а все последующие упоминания сопровождались звездочкой. Дочитаешь текст до конца, упрешься в примечание, изумишься: «Ого, да имярек-то, оказывается, иноагент! Ну надо же».
Вот упала с неба звездочка, разбилась на поровну, половинкой быть холодно, да вместе не след.
***
Тут вы можете видеть сразу три звездочки. На этикетках бутылок с армянским коньяком, которыми легендарный Андрей Тропилло расплачивался с советскими взяточниками за возможность записать «Аквариум» на государственных студиях, красовалось пять звездочек. А то и все семь.
В книге — бесконечное количество таких мелких историй, которые складываются в одну большую историю. Изложение — без всяких ухищрений, линейное, последовательное. Вот мама отводит ленинградского мальчика из хорошей семьи на полуподпольную рок-вечеринку (все так, мама отводит, едва ли не за руку), а вот превратившийся при жизни в легенду поэт сидит в одиночестве: век кончается, группа в очередной раз распалась, и что будет дальше — совершенно непонятно.
Между этими точками — бесконечное количество жизней. История страны, увиденная через историю рок-тусовки, альбомы, тексты, музыка, имена, имена, имена... Настоящая энциклопедия, да оно и не удивительно — Александр Кушнир с рокерами с юности; среди его трудов — самая настоящая энциклопедия, и до сих пор, наверное, самая фундаментальная «100 магнитоальбомов советского рока». А еще — книга о Курехине, книга о Кормильцеве, книга о Майке. И теперь вот книга об «Аквариуме».
Честный и тяжелый журналистский труд: сотни интервью, бесконечные часы разговоров с героями — главными, почти забытыми, совсем забытыми, — подробности великих дел, мелких ссор, курьезных драк и безобразных пьянок. Едва ли не за каждой строчкой — свидетельство очевидца. Это настоящая большая работа, в самом возвышенном смысле слова.
***
Автор пишет именно историю «Аквариума», да еще и старается быть беспристрастным (хотя, похоже, он тоже из нашей секты). Но получается прежде всего история одного человека. История одного урагана. Иногда медленного, иногда даже медитативного. Вот он поднимается в баснословные года где-то над Питером, этот ураган, включенный впоследствии минюстом в реестр. И начинает свое движение, задавая ритм, затягивая людей — выдающихся и обычных, чужие тексты, чужие пластинки, дома, города, страны, красавиц... В книге — все составы «Аквариума» и многие из тех, кто делал эпоху: Майк, Курехин, Цой, Макаревич*Признан властями РФ иноагентом. — и группы, которые когда-то гремели и названия которых помнят теперь только совсем уж помешанные знатоки. И которые теперь не забудутся — именно потому, что этот самый ураган задел их, хоть краем.
Ураган должен рушить, и он рушит — распадается снова и снова группа, распадаются семьи, ссорятся друзья. Даже страна, с которой все началось, — и та в конце концов разваливается, хотя данный конкретный ураган тут все-таки ни при чем, ну или почти ни при чем. Но это особый ураган — он еще и созидает. Остаются песни.
***
Или одна песня. Как-то раз мама моя отмечала день медика (она всю жизнь работает врачом). Я заехал ее поздравить. А она, надо вам сказать, еще в годы моей юности стала большим знатоком творчества Бориса Борисовича*. Помимо своей воли, конечно, просто потому, что из моей комнаты вечно несся его дребезжащий голос. «Отвратительное блеяние», — так она бесцеремонно выражалась, когда злилась.
Я решил ее порадовать, поделиться открытием, и поставил композицию «Когда Достоевский был раненый». Там как раз ведь про подвиг врача:
А хирург самогон пил из горлышка
И все резал пилой и ножом
При свете коптилки семнадцать часов,
А потом вдруг упал, поражен.
Она дослушала, вздохнула — она давно смирилась с тем, что вкусы наши не всегда совпадают, — и сказала:
— Вечно он одну и ту же песню поет, Гребенщиков* твой.
***
Тут больше мудрости, чем может показаться, и, поверьте, сыновняя любовь в данном случае меня не ослепляет. Книга Кушнира — книга перемен (и внутри, разумеется, найдется история про то, как, просветлившись предварительно при помощи портвейна, великий человек склоняется над «И цзин»). Про вечные поиски нового стиля, нового звука, нового имиджа и новой цели. Да и фон, естественно, все время меняется.
Но главный герой (кстати, открытый вопрос, украшать ли звездочкой словосочетание «главный герой»: прямо минюст такого не требует, но вдруг читатель, насчет которого минюст иллюзий не питает, не догадается, о ком речь, или, наоборот, догадается, тут еще непонятно, что хуже) всегда остается равным себе.
Так, по крайней мере, обстоят дела в голове у человека, для которого его слова — часть собственной жизни (но другие ведь и не станут читать эту книгу). Там, в голове, — свой маленький БГ*. Сидит, улыбаясь загадочно, кутается в драное пончо, иногда — играет на губной гармошке, а иногда — подкидывает цитаты, которых достаточно, чтобы описать вообще все, что в жизни происходит. А еще они вроде системы «свой — чужой», которую устанавливают на боевых самолетах. Своих, кстати, все меньше. Все братушки полегли, и с патронами напряжно. Иные юноши поют иные песни.
Ну да, мы сильно устаревшие, наверное, боевые самолеты. Но мы ведь и не пытаемся молодиться.
И книга оказывается, может быть, не идеальным, но точно очень обстоятельным комментарием к этому БГ*, который оккупировал голову и съезжать не собирается. Настолько обстоятельным, что можно, пожалуй, автору простить и стилистические шероховатости, и необязательные нагромождения умных слов, которые должны, видимо, изображать глубокомыслие.
***
А еще в ней есть странная, неожидаемая злободневность. Декорации для большей части действия — ржавеющий Советский Союз, тупые чинуши, которые всячески пытаются — и не без успеха — отравлять жизнь живым людям. Концерты — полуподпольные, и где-то рядом всегда — бдительные комсомольские вожаки и серые фигуры без лиц, зато с комитетскими корочками в кармане. И все, что получается, — получается поперек их усилий.
Читать об этом надоело еще в девяностые, мертвечина есть мертвечина, и место ей на кладбище, так ведь мы, романтики, думали. Теперь эти рассказы обретают внезапную свежесть. Узнавание, хоть и без радости, зато с надеждой: раз уж места у нас такие особенные, может, еще раз получится поперек? Фигур без лиц — в достатке, дефицита бдительных комсомольских вожаков тоже не ощущается, осталось только дождаться новых текстов. Таких — чтобы про всю жизнь сразу, таких, чтобы раз услышать, — и осознать, что не все тут зря.
А так, пока что, мне кажется, что все это зря.
**
Книга обрывается вместе с девяностыми, автор нагнетает, и кажется, что для героя его все кончилось. Финал открытый, но мы ведь знаем, что не кончилось вообще ничего. Были еще альбомы, еще слова, было, от чего вздрогнуть, были поводы, чтобы бормотать с уважением: «Дает дед. Рановато списали».
А если кто и поверит, что не рановато, — так он выходит к микрофону. Цилиндр нелепый, очки стимпанковские. А вы что, думали, что Бог обязан прилично выглядеть? Да с чего бы. Выходит и выдает:
Духовные люди — особые люди,
Их сервируют в отдельной посуде,
У них другая длина волны
И даже хвост у них с другой стороны.
И успокаиваешься как-то: мы русские, с нами БГ*. Кто еще так умеет? Никто так не умеет. Минск, Пинск и Северодвинск не дадут соврать.
P. S. Пользуясь случаем, хочу без церемоний поблагодарить Сергея С., сурового московского пьяницу с хипповскими загулами в анамнезе, мыслителя и математика, который когда-то очень давно заставил меня полюбить «Аквариум». Честно сказать, я пытался сопротивляться, но не смог. Едва ли ты прочтешь это, Серега, но все равно — спасибо.
* Включен минюстом в реестр иноагентов