Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Сергей Давыдов. Спрингфилд. Freedom Letters, 2023
«...время идет, а история повторяется: мы все еще прячемся под землю, чтобы подержаться за руки. Роем норы в бетоне».
Сергей Давыдов обозначает «Спрингфилд» как «квир-роман». И на правах квир-обозревателя, судя даже самой строгой субкультурной меркой, остается с горячностью закивать: да, запретная любовь двух парней; да, они существуют в среде скорее недружелюбной; да, герой-рассказчик пытается преодолеть молчание, выйти в мир и к миру, — имеются в книге и примеры торжествующей гомофобии, и драматичный каминг-аут перед матерью, и даже замаскированный гей-парад, он же «марш достоинства», если корректно переводить западные реалии на контурную карту «русского мира». Это, безусловно, роман из квир-канона, — пришедший в литературу на русском тайными квирными тропами, наследующий западной «радужной» прозе второй половины XX века, времен после Стоунволлских бунтов в Нью-Йорке, взывающий к переменам, их требующий.
«Я читал, что где-то в Берлине находится мемориал гомосексуалам — жертвам холокоста, и что это большой серый камень, в нем прорублено крохотное окошко, а внутри — черно-белый телевизор, который показывает двух целующихся мужчин. Они вечно целуются в этом маленьком черно-белом окошке, в этом большом сером камне, спрятанном от людей в большом парке. И если бы в России сделали мемориал гомосексуалам — жертвам репрессий, он находился бы тут — в подземном обоссанном туалете на площади Куйбышева, самой большой площади Европы, как говорят все экскурсоводы».
Это выражение чувств, мыслей, опыта, переживаний современного российского квир-человека, представителя сообщества ЛГБТ+, ищущего опоры в окружающем мире (другой вопрос, находит ли опору лирический герой, — но тут мог бы быть спойлер, выдавать который рецензенту нельзя ни в коем случае, иначе рискуешь лишить читателя неповторимого и заново невоспроизводимого читательского изумления от текста-перевертыша).
При малом объеме «Спрингфилд» куда больше себя самого, вызывая послевкусие отчаянно длинное, сложное, — подобное эхо возникает от сочинений действительно выдающихся, способных триггерить многих, самыми разными способами. На вопрос «Есть ли жизнь за пределами Садового кольца?» Давыдов отвечает с широтой энциклопедической, но, на примерах показательных рассуждая о безденежье, безвоздушности, безбудущности России начала 2020-х, в качестве точки отсчета он всегда имеет в виду себя как квир-человека, одного из квир-людей, которым не повезло быть здесь и сейчас.
«Однажды парень из одиннадцатого класса покончил с собой. Я видел его только мельком: высокий, сутулый и с кучей анимешных значков на рюкзаке. Я догадывался, что он тоже квир, но никогда не подходил. <...> Потом к нам в класс пришел какой-то мужик с погонами и стал рассказывать о вреде гомосексуализма, аниме и пользе патриотизма. Я разозлился и сказал ему в лицо: „Этими беседами вы убиваете детей. Вы очень глупый“. Сказал и ушел, а потом долго мысленно ему пересказывал статью об эпидемии суицидов квир-подростков из-за социальных факторов, которые создали такие, как он».
Текст Сергея Давыдова, автора из Тольятти, был опубликован в два приема. Сначала он разошелся в списках — в декабре 2022 года, когда стало ясно, что шансы на публикацию книгой в каком-нибудь российском издательстве равны нулю. Прозаическое сочинение 30-летнего автора, прежде ярко заявившего о себе в драматургии, смогли прочитать все желающие вскоре после того, как в РФ вступили в силу новые законодательные поправки, касающиеся «пропаганды ЛГБТ». Сергей Давыдов выложил свой мини-роман в открытый доступ — Андрей и Матвей, студенты из Тольятти/Самары, начали публично швырять друг в друга тугими мячами емких реплик именно в те дни, когда им, когда таким, как они, было официально запрещено говорить о своем существовании.
«— Ты имел дело с влагалищем? — спрашиваю.
— Ужасы первого курса. Это в прошлом. Радуга в моем сердце, — он постучал по груди и снова замолчал. — Прости, я просто не знаю, что делать. Чем помочь. Мне грустно.
— Я знаю».
«Спрингфилд» именуется романом, но также уместно обозначение «поэма». Строкой строгой, то верлибром, то стихом белым, то ритмизированной прозой лирический герой по имени Андрей рассказывает о своей жизни: об отношениях с матерью, некогда удачливой, а теперь рассматривающей сына как инвестицию; о тяжком школьном буллинге; об отъезде из нелюбимого Тольятти в университет в Самару, тоже не очень-то любимую; о новых друзьях; о Матвее — парне, который больше, чем друг, и, как ощущает жаждущее сердце, больше, чем человек, половина души.
«Я люблю этот член, потому что он для меня абсолютно родной. Он эргономичный, как любая вещь из Ikea, которую он так любит. Особенно сильно он любит фрикадельки и просит меня приготовить их точно как в Ikea. Я делаю фрикадельки, а он говорит, что у него оргазм рта. Иногда мне кажется, что он со мной встречается лишь потому, что любит поесть. Я могу приготовить соус из брусники без брусники».
Прошлогодняя публикация «Спрингфилда» была, наверное, актом отчаяния, но теперь ее можно именовать «пре-релизом» — не будь этого самиздата, не случилось бы и все последующее. Став поначалу подарком для ядерной целевой аудитории, которой не нужно пояснять, что такое «квир» и «каминг-аут», текст Давыдова нашел поддержку среди тех, для кого в приоритете выдающиеся литературные достоинства, а не общественно-политический месседж. Весной 2023 года «Спрингфилд» стал первым номером в первой линейке книг, выпускаемых издательством Freedom Letters, созданным за пределами России, чтобы печатать тех, кого в России напечатать уже невозможно.
Это, получается, квир-роман и в самом широком смысле, имея в виду движение «вопреки», не в общем русле, — если таковым «общим», конвенциональным считать русскоязычную прозу, которая неспособна возбудить Роскомнадзор. Писатель-публицист Дмитрий БыковВключен в реестр СМИ, выполняющих функции «иностранных агентов», живущий сейчас где-то вне России, называет «Спрингфилд» «материей прекрасной выделки»: «На уровне ткани прозы — это превосходное повествование. Нет лишних слов, нет сленга. Поразительно точные картины поволжских городов. Замечательно прописанные отношения с матерью. Великолепные типажи — эти, собирающиеся в „заброшках“. Просто проза высокого класса».
Георгий Урушадзе, придумавший Freedom Letters, считает «Спрингфилд» романом «об очередном прибитом родиной поколении», обозначая и то, какую традицию тот продолжает. «Это круче „Эдички“», — сообщил издатель в одном интервью, встраивая текст Давыдова в ту же мерцательную традицию «внесоветской», противной государственному дискурсу романистики. В 1976 году Эдуард Лимонов задал новую планку писательской смелости, заговорив о сексуальности в словах несоветских, прописав секс как политику, а человека — как общественно-политическое тело, чувственность которого достойна стать и лирическим признанием, и манифестом.
«Я не встраиваюсь в сюжет, который предлагает мне жизнь. Я играю роль подружки невесты в каком-то из эпизодов ситкома. А у невесты улыбка до ушей — она знает, кто она и зачем, и мир ей совсем не жмет и играет по ее правилам. И ни в одной книжке мне не удавалось найти историю, которая объяснит мне, как жить».
Вот новое явление русской словесности. Точнее будет сказать — русскоязычной, поскольку сам автор, дописавший свой роман в страшном 2022-м, в начале года текущего уехал в Германию как творческий деятель, которому в нынешней России находиться небезопасно.
Роман и впрямь написан с чувством традиции, с пониманием, на кого следует опереться: здесь в одном ряду оказываются и Чак Паланик, писатель-гей, звезда американского «поколения Икс», и Ярослав Могутин, одинокое явление неслучившейся российской литературы, попытавшийся аккумулировать в традицию нового времени не только заветы Лимонова, но и Аллена Гинзберга, Джеймса Болдуина, Евгения Харитонова.
Подобно предшественникам, Сергей Давыдов пишет себя, и это тоже тянет на эстетическое кредо. Уже судя по биографическим рифмам, «Спрингфилд» — остраненный литературой оттиск жизни самого автора: родился в Тольятти, получал высшее образование в самарском вузе — учился не там и не тому, к чему лежала душа; воображал будущее, которому нет места в нынешнем настоящем, придумывал мечту, списывая ее с грез чужих, — с той воли, которая есть, наверное, в Америке, с той свободы, которая, как говорят, должна бы быть в Москве, в «Вышке» (Высшей школе экономики).
«Я прям ***** [изумился], это рай. Элитный гей-рай. Только мечтать <...> если бы мы там учились, я прям обязательно с тобой за руку ходил. Тебя бы никто не обидел. У них есть ЛГБТ-клуб даже, можно посещать. Вечером ты бы готовил в общаге, а я б ел. И мы были бы модными успешными московскими пидорами. Кофе в „Старбакс“, фотки в Москва-Сити. А потом уедем в какую-нибудь Пиндосию по международной программе и заведем собаку. Я хочу собаку. И проектор на стену.
— Звучит, как идеальный план».
Роман называется «Спрингфилд», что должно бы указывать на место мечты: может, город, а может, и весеннее поле, существующие в зыбком пространстве американизированной иллюзии, пока реальность скорее зябка («Самара, как и всегда весной, была похожа на общепитовский тающий холодец — мало мяса и много соплей») и до тошноты точна, с одной стороны напоминая о конкретных Самаре и Тольятти, но с другой — показывая, что, наверное, все российские города за пределами Садового кольца можно описать в словах «самары» и «тольятти», где прежде что-то было, а теперь все задерживают: «Стипуху задерживают. Людей на митингах задерживают. Вахтерши на вахте задерживают. Преподаватели после пары задерживают. Друзья возврат долгов задерживают. Конец пандемии задерживают. Будущее задерживают».
Может, роман-поэма, а может — роман-геотег. Прямо описывая место, Сергей Давыдов четко описывает и время — счастливые потомки смогут понять по «Спрингфилду», что носили молодые «альтернативные», кого слушали, с кого брали пример, кем быть не хотели: «Я не хотел быть никаким директором. Мне хотелось быть Анной Политковской, Куртом Кобейном и Бритни Спирс одновременно». Впрочем, количество имен и названий в книге порой таково, что счастливые потомки могут и не обрадоваться, с усилием выглядывая знакомое в натуре ушедшей. «Спрингфилд» — из тех, пожалуй, сочинений, комментарий к которым может быть намного больше их самих. Поймут ли счастливые торжествующие потомки, скажем, кто такая «Екатерина Шульман»Вероятно, речь идет о социологе Екатерине Шульман, включенной в реестр СМИ, выполняющих функции «иностранных агентов»? Станет ли именем хрестоматийным «Альбина Сексова»?
«Мы шли ко мне домой по теплому ночному городу, взяли в круглосуточном по полторашке „Балтики“, пили и болтали. Мы решили, что на первый московский Новый год должны нарядиться в костюмы Екатерины Шульман и Альбины Сексовой, чтобы целоваться в таком виде под бой курантов и показывать фак телевизору. Ум и сердце прекрасной России будущего должны слиться в магический час. Этот перформанс мог бы назваться „Господи, помоги мне дожить до лучших времен“. Или как-то так. Если бы я умел рисовать, я бы точно нарисовал такую картинку».
Сергей Давыдов описывает события 2021-го, года пандемийного, когда в режиме отложенного будущего жил весь мир. Но написанный после 24.02.22 этот текст уже силой цифр обретает привкус повествования если не трагического, то чрезвычайно драматичного. Мы, из года за номером 2023, уже знаем, что точно не случится в жизни главного героя.
Если смотреть из той точки, в которой все мы сейчас оказались, то в зерне романного конфликта — чувство сгущающегося времени. Зловещими кажутся и сказанное впроброс слово «война», и появление третьестепенного кухонного алкоголика, хулящего украинцев, и необходимость парней найти способ избежать «армейки» — быт подспудно милитаризированный кажется предощущением того, что еще 23.02.22 казалось большинству абсурдом. Детерминизм ретроспекции утяжеляет каждое слово «Спрингфилда», вынуждая читателя помещать важное в тяжкие кавычки: «свобода» лишь силой воображения.
Роман Сергея Давыдова с нерядовым литературным блеском выражает чувство жизни отложенной, когда, силясь преодолеть неудовольствие от существующего положения вещей, приходится оглядываться в прошлое: «...в семидесятые это были хиппи и интеллигенты, менявшие гитары на редкие советские издания Кафки, позже — геи и лесбиянки позднего СССР, тайно встречавшиеся у памятника Пушкину, чтобы потом направиться в общественные туалеты на площади Куйбышева и украдкой заняться сексом („пушка“ до сих пор осталась местом свиданий лесбиянок), в нулевые это были эмо и готы, а в 2017-м — мы, которые были всеми сразу и в сущности никем».
Тут понимание, что всю свою жизнь можно запросто прожить как черновик — «с ампутированной волей», как однажды говорит Андрей Матвею, задевая за нежное. Но тут же и убежденность, что неправильно, неверно, несправедливо оставлять себя — свою жизнь в этой жизни — как эскиз, набор черновых замет.
Главный герой ищет выход сильно и деятельно, что задает парадоксально-оптимистичный ход роману, каким бы сизым он ни казался во многих говорящих о тоске бытия деталях. Настойчивость нарратива — не жди, действуй, будь, рой «норы в бетоне» — делает «Спрингфилд» ярким квир-высказыванием и на уровне идеологемы, живым, эмоционально-убедительным антагонизмом государственно-ожидаемому: ампутируй волю, бездействуй, жди.
«Мы — пестрое племя деклассированных и как бы безродных, изгнанных официальной культурой. Слушаем Metallica и „Пошлую Молли“, старых русских панков и Machine Gun Kelly, трясем головы под Burzum и по пьяни воем Максим. Мы ностальгируем то ли по нулевым, то ли по девяностым, потому что в настоящем — огромное здание ФСБ».
<...>
«Меня ****** [утомил] материальный мир. Я не должен думать о том, как выжить. Как выкупить свободу. И ты не должен. Это неправильно, так не должно быть. Мы должны заниматься собой и развивать наши таланты».
<...>
«Мне было дико смешно, потому что очень страшно».