Акира Куросава. Жабий жир. М: Rosebud Publishing, 2020. Перевод с японского Елизаветы Ванеян и Анны Помеловой. Содержание
Акира Куросава в начале книги признается, что никогда не собирался писать мемуары. Все, что он хотел сказать, выражено в его фильмах. Режиссер взялся за воспоминания только из-за просьб множества людей, которым казалось, что мастер обязан поделиться своим опытом.
В Японии книга вышла в 1984 году — Куросава к этому времени уже был признанным классиком с мировым именем. Его сомнения по поводу собственных воспоминаний (ставшие, по сути, методом их написания) отражены в подзаголовке: «Что-то вроде автобиографии». Учитывая статус автора, можно сказать, что это одна из самых поразительных автобиографий.
«Жабий жир» ошеломляет тем, что в нем нет совершенно ничего ошеломительного (пожалуй, самое яркое — это название). Книга написана предельно простым языком, а ее автор постоянно остается в тени собственного имени. Куросава не мифологизирует себя и свою жизнь, скорее, даже наоборот — его самопрезентация, записанная старомодным телеграфным стилем, чрезвычайно скромна. Вот он пишет о своем детстве.
«От уроков у меня остались только тяжелые воспоминания: я смирно сидел на стуле и следил глазами через стеклянную дверь за тем, как человек, отводивший меня в школу, нервно ходил туда-сюда по коридору. Мне не хочется думать, что я был умственно отсталым, но мой мозг точно запаздывал в развитии. Так как я совершенно не понимал того, о чем рассказывал учитель, то, судя по всему, я развлекался, занимаясь своими делами, так что в конце концов меня пересадили за отдельную парту, стоящую в сторонке, и стали обращаться не так, как со всеми».
Акира Куросава (справа) с братом, 1913 год
Юный Куросава был плаксивым ребенком, над ним часто потешались одноклассники и выдали ему прозвище «Компэто-сан» (Карамелька). Это было особенно обидно, если учесть то, что его отец был заслуженным военным человеком (способным, впрочем, не только на суровость, но и на чуткость). Куросава хотел всем доказать, что он физически силен, занимался плаванием, кэндо (боевое искусство фехтования на бамбуковых мечах) и даже достиг в этом некоторых успехов. Но все же автопортрет художника в щенячестве выдает упорного, но нежного юношу. Во время учебы он сблизился с еще более хрупким и плаксивым мальчиком Кэйноскэ Уэкусой, будущим сценаристом нескольких фильмов Куросавы.
«Товарищи по несчастью, плакса-Уэкуса и плакса-Куросава почувствовали родство душ, сблизились и стали всегда играть вместе. Постепенно я стал для Уэкусы тем, кем был для меня мой старший брат».
Самым значительным событием в детстве автора стало Великое землетрясение Канто (почти уничтожившее Токио в 1923 году), а главными героями — его старший брат Хэйго и учитель Татикава. Это вообще свойство Куросавы-писателя — выводить себя из объектива и направлять его с огромной теплотой и нежностью на дорогих ему людей. Хэйго был для него примером для подражания, умный, образованный, внутренне свободный (что для Японии тех лет считалось чуть ли не грехом). Когда Токио, подорванный землетрясением, пылал, старший брат устроил младшему прогулку по агонизирующему городу. Повсюду смерть корчила безумные рожи, и для юного Куросавы это стало что-то вроде урока-испытания — научиться смотреть страху в глаза. Самая печальная глава в книге посвящена самоубийству Хэйго.
«Актер Мусэй Токугава...пристально посмотрел и говорит: „Ты очень похож на своего брата. Только брат как негатив пленки, а ты — позитив”. Я думал, что стал тем, кто я есть, только благодаря брату, поэтому воспринял слова Мусэя-сана в этом смысле. Однако он продолжил, сказав, что внешне мы очень схожи, но у брата на лице словно бы лежала мрачная тень, и в его характере были такие черты, а у меня и характер, и выражение лица — солнечные и жизнерадостные... Однако сам я считаю, что лишь благодаря тому, что у меня был „негатив” — мой брат, смог получиться „позитив” — то есть я».
В кино Куросава попал почти случайно, примерив после учебы самые разные роли — от художника-акварелиста до политического активиста и сотрудника газеты «Пролетарий». Он занимался агитацией, встречался с товарищами на конспиративных квартирах и даже удирал от полицейских, однажды накрывших явку; в общем, вел жизнь почти революционера. Однако его увлеченность марксизмом была одним из этапов поисков себя, и, когда представился шанс поработать на киностудии «P.C.L.», Куросава им воспользовался.
Вот наш герой — ассистент режиссера, второй помощник режиссера, сценарист; вот дебютная картина в качестве режиссера — главки следуют друг за другом и носят названия снятых фильмов. Куросава восстанавливает хронологию событий, не позволяя себе выходить на первый план и выступать в качестве мудреца или мастера.
«Я ненавижу чрезмерные разглагольствования, не переношу людей, которые бесконечно приводят всякие теории, доказывая свою правоту. Был один сценарист, как раз с таким складом ума, и однажды он начал строить силлогизмы, чтобы убедить всех в том, что его сценарий хорош. Меня это взбесило, и я сказал, что какие доказательства ни приводи, скукотища — она и есть скукотища».
Его строгость по отношению к самому себе порой граничит с суровостью. Япония во время Второй мировой войны была жестким милитаристским государством, в котором доминировала националистская риторика. Куросава не щадит себя, признавая, что был скорее коллаборационистом и эскапистом, предпочитавшим не противостоять реальности, а ускользать от нее на студии или изучать керамику. Немногие художники его уровня способны сделать подобные признания.
«Во время войны я никак не сопротивлялся милитаризму. К сожалению, я должен сказать, что на активную борьбу у меня не хватало мужества, и я либо приспосабливался, скрепя сердце, либо бежал от действительности. Мне стыдно, но признать это необходимо. Поэтому мне не пристало с умным видом критиковать военные времена».
Куросава-режиссер раскрывается в своих воспоминаниях прежде всего как Куросава-ученик. О своем учителе Кадзиро Ямамото (или Яма-сане) он пишет с огромной нежностью и безмерной благодарностью. И это не просто трибьют своему мастеру, а живой портрет человека и профессионала. Яма-сан, судя по всему, был действительно удивительным режиссером, поскольку буквально растворился в своих учениках, а не собственном творчестве. Куросава вспоминает, что даже не слишком удачные монтажные склейки ассистентов Ямамото включал в финальные версии фильмов, чтобы затем наглядно им показывать, что именно было сделано не так. Особенно пристальное внимание Яма-сан уделял сценариям и музыке, и это качество его самый знаменитый ученик унаследовал и совершенствовал всю жизнь. Но что особенно важно для Куросавы в личности учителя — знак равенства между человеком и художником. Есть укоренившийся миф о том, что талантливый человек имеет право быть последней сволочью — «Жабий жир» можно считать деконструкцией этого мифа.
«Яма-сан — самый лучший учитель в мире. Думаю, что лучшим подтверждением этого служит тот факт, что работы его подопечных (правда, сам Яма-сан терпеть не мог это слово) абсолютно не похожи на его собственные. Он не только не пытался подавить индивидуальный почерк помощников режиссера, а наоборот, вкладывал все свои силы исключительно в то, чтобы его развить. И ему совсем не была свойственна строгость, обычно столь характерная для учителей: он растил нас в непринужденной обстановке».
Акира Куросава, Френсис Форд Коппола и Джордж Лукас
У «Жабьего жира» совершенно ослепительный финал. Воспоминания заканчиваются фильмом «Расемон», который поднимает вопрос о тотальной субъективности правды и реальности. Дело даже не в том, что у каждого своя правда, а в том, что каждый ее обладатель использует все возможные фильтры, чтобы она выглядела предельно презентабельной. Куросава не хочет быть героем своего фильма, но, взявшись за автобиографию, он вынужден им стать — и поэтому пишет ее максимально просто, дистанцируясь от себя как от рассказчика. В некотором смысле это антиавтобиография, не пытающаяся ни скрыть, ни открыть автора. Куросава, с одной стороны, очень нетипичный японец, а с другой — безусловный транслятор традиционных японских ценностей: «Нас, японцев, научили, что осознавать себя как отдельную личность — это эгоизм, а умалять себя — добродетельно».
В наши дни издать подобную книгу — практически акт героизма. В некоторых местах тексту немного не хватило редакторской усидчивости, но большое внимание уделено подробным и точным комментариям, без которых понять далекий японский контекст невозможно. Но самое ценное заключается в другом. Когда все вокруг (от микроинлфлюэнсеров до мегазвезд) стараются всячески подчеркивать собственную значимость, когда из каждого поста льется единственно возможная правда по поводу нового альбома Монеточки и судеб родины, вдруг появляется автобиография великого Куросавы, полная смирения и ненавязчивости. «Жабий жир» — это почти учение (хотя поучительства в книге нет), пробуждающее что-то основательно подзабытое в нас, постоянно сочиняющих новые формулы успеха.
«Я не какой-то особенный человек. Я не особенно силен. И не особенно-то одарен. Я просто не люблю показывать свою слабость и ненавижу проигрывать, поэтому я всегда стараюсь изо всех сил. Только и всего».