Андрей Юрганов. Убить беса. Путь от Средневековья к Новому времени. М.: РГГУ, 2020. Cодержание
Переиздание книги 2006 года, ставшей на тот момент одной из самых заметных новинок российской медиевистики. Сегодня «Убить беса» читается с ничуть не меньшим интересом.
Историк Андрей Юрганов сочинил агиографический детектив, и начинается он, как и положено детективу, с убийства. Кого убили? Бесов, около двух тысяч особей. Обстоятельства изложены в Повести о бесноватой Соломонии, написанной в 1670-е в окрестностях Великого Устюга. Краткое содержание Повести такое: в первую брачную ночь в дочь священника вселяется бес. На протяжении дальнейших одиннадцати лет несчастная претерпевает страшнейшие истязания, покушения на собственную жизнь, многократно рожает демонов, но наконец постепенно исцеляется, благодаря вмешательству святого Прокопия Устюжского. В его житие эта история и входит. Исцеление происходит посредством рассечения утробы Соломонии; из нее святой Иоанн Устюжский извлекает бесов, вручая их Прокопию, который убивает демонов кочергой или затаптывая.
Чем эта небезызвестная Повесть (привлекшая внимание, например, Алексея Ремизова) так завораживает Юрганова? Историк фиксирует в ней художественность — подчеркнутую телесность, эротизм, острый сюжет, — которая совершенно не типична для древнерусской житийной литературы. Кульминацией этой нетипичности становится, собственно, сцена физического уничтожения нечисти — убийства духов, которые, по версии исследователя, для средневекового религиозного сознания являлись сугубо бесплотными сущностями, т. е. теми, кто не рождается и не умирает и не способен сотворить иное насилие, кроме «виденческого», галлюцинаторного.
К этому парадоксу «телесности бестелесного» автор добирается далеко не сразу — отсюда неизбежное читательское недоумение, о какой «невозможности убийства» речь во введении? Сначала историк совершает длинный интеллектуальный забег, выдержать который под силу не каждому неспециалисту. В процессе Юрганов разделывается с различными подходами к житийной литературе — от анализа Николая Данилевского до Жака ле Гоффа — и приходит к выводу, что сам по себе парадокс становится возможен в результате перехода к Новому времени, в котором зло определяется не через отсутствие добра, а уже через собственное материальное наличие.
Корни этой трансформации — по всей видимости, метафизической, но и культурной, — восходят к сюжетам западной демонологии. По версии Юрганова, они проникли в русскую агиографию через книгу 1669 года «Мир с Богом человеку» архимандрита Иннокентия Гизеля, уроженца прусского Кенигсберга. В мир вторгаются не только бесы во плоти, но и ничем не ограниченный произвол художественного вымысла, нарушающий чистоту духовной литературы, фиксирующей единую и подлинную реальность.
Схематичная в пересказе, книга впечатляет тем, что соединяет в себе разбор удивительного памятника русской литературы XVII века, анализ культуры того же периода в целом и обоснование авторского методологического подхода «беспредпосылочной герменевтики», который предполагает (спорную) возможность понимать исторический источник без интерпретации, вживаясь в его дух.
«Согласно объяснительным процедурам древнерусской агиографии беса убить нельзя; согласно объяснительным процедурам Чуда о Соломонии бесноватой и всей культуры, приходящей на смену средневековой, беса убить можно.
Такое фундаментальное различение свидетельствует о радикальной смене объяснений Добра и зла. Если зло в древнерусской агиографии в онтологическом отношении (при всей своей реальности) есть ничто, небытие, то в Чуде о Соломонии бесноватой — это уже нечто, сила, могущество, власть, подлинная материя мира».
Дарья Трынкина. Японская демонология. М.: Ломоносовъ, 2021. Содержание
В детстве на меня неизгладимое впечатление производила история из сборника японских страшных сказок, которую я впоследствии увидел экранизированной в фильме «Кайдан» (1964). Чтобы спасти слепого музыканта от полюбивших его искусство призраков, монахи расписывают его тело священными текстами, но забывают про уши. Потусторонний гость приходит ночью, видит, что от музыканта только уши и остались, отрывает их и уносит. По шее слепого, который изо всех сил давит в горле крик, стекает теплая кровь.
Дух, который покалечил музыканта, относится к категории «юрэй» — т. е. к призракам, или, если быть точнее, к «онрё» — духам мертвых, которые приходят в мир живых с целью отомстить. Этими сущностями японская народная демонология, конечно, не исчерпывается; в ее чарующие дебри погружает книга ученого секретаря Института этнологии и антропологии РАН Дарьи Трынкиной (история про слепого музыканта тоже присутствует). Перед нами обзор самых «популярных» потусторонних существ Японии, подготовленный на основе памятников VIII–XIV веков и позднейшей литературы вплоть до нашего времени, а также по аниме и художественным фильмам. Книга написана предельно просто, ясно и по возможности отсылает к текстам, которые на русском языке общедоступны.
Со страниц выплывает галерея необъяснимо странных и поражающих европейское воображение демонов. Вот представитель класса мстительных предметов, живой зонтик каракаса, который прыгает вокруг жертвы, прорастая конечностями и дико вопя; вот самые токсичные из волшебных животных — лисы, способные вселяться в человека; вот, наконец, наша современница Тоирэ-на Ханако, мертвая девочка из унитаза, чье имя японские школьники произносят перед тем, как войти в туалет, — если Ханако-сан тут, она непременно отзовется.
Критический минус издания — практически полное отсутствие иллюстративного материала, с ним бы книге цены не было.
«Для того чтобы не дать старым вещам превратиться в цукумогами, в храме Китано Тэнмангу двадцать пятого числа каждого месяца устраивается распродажа старых вещей. Считается, что если старые вещи найдут себе новых хозяев — то они станут цукумогами. <...>
Типов цукумогами очень много. <...> Прежде всего нужно сказать о каракаса — бумажном зонтике, у которого появляется один глаз, рот, из которого высовывается длинный язык, руки и одна нога в сандалии-гэта. Он прыгает вокруг своей жертвы и пугает ее разнообразными воплями».
Александр Сенкевич. Венедикт Ерофеев. Человек нездешний. М.: Молодая гвардия, 2020
Для индолога, литературного переводчика, поэта и писателя Александра Сенкевича эта книга — третья, написанная для серии издательства «Жизнь замечательных людей». Первые две посвящены Будде и Елене Блаватской и вместе с книгой о Венедикте Ерофееве образуют по авторскому замыслу «трилогию мировоззренческих биографий».
Каким образом автор сводит вместе столь разные личности? По словам самого Сенкевича, книга о Ерофееве «венчает» «трилогию о сансаре и существовании в ней русской творческой личности». «„Будда” и „Блаватская” готовят читателя к адекватному пониманию основных идей выдающегося, на мой взгляд, писателя, — сообщает биограф. — По своим основным философским установкам Венедикт Васильевич был духовно близок Сиддхартхе Гаутаме Будде. Особенно по ощущению нескончаемого и мучительного страдания».
Однако лейтомотивом текста служит интерпретация мысли и поступков Ерофеева не столько в буддийском, сколько в христианском ключе. Нельзя сказать, что такая трактовка натужна и искажает образ писателя; Венедикт Васильевич, безусловно, стремился к нравственной осознанности и «естественным образом» оказался моральным, а то и духовным ориентиром. Что вызывает несколько большее смущение — это своеобразно простецкий язык автора, многословие и нередкая «подвешенность» суждений.
В плане новых фактов книга внимательна к деталям, но, по всей видимости, не добавляет многого по сравнению с биографией Олега Лекманова, Ильи Симановского и Михаила Свердлова [Редакция Елены Шубиной, 2018]. Акцент здесь не столько на фактологии, сколько на развернутом комментарии к чужим размышлениям. Отсюда двойственность впечатления: с одной стороны, рассуждения Сенкевича пространны, субъективны и не слишком структурированы, с другой — им сложно отказать в адекватности объекту рассуждений.
Как бы то ни было, «Человек нездешний» — нелишний удар по стереотипному восприятию ерофеевского творчества как панегирика алкогольным туманам, а не как хроники безнадежного противостояния миру.
При чем тут Блаватская — все равно непонятно.
«Венедикт Ерофеев выписал из сочинения Оригена „Против Цельса“ два положения, которые до какой-то степени оправдывали тот образ жизни, который он выбрал для себя: „Христиане должны страдать и скорбеть в этом мире, ибо им принадлежит вечная жизнь“; „Христианин возвышается над всем миром, поставленный святым воодушевлением вне мира“».
Марта Петерсон. Вдова-шпионка. Как работа в ЦРУ привела меня из джунглей Лаоса в московскую тюрьму. М.: АСТ, Corpus, 2021. Перевод с английского Евгения Фоменко. Содержание
Главный антигерой культового советского сериала «ТАСС уполномочен заявить», шпион под кодовым именем Трианон имел вполне реальный прототип: это советский дипломат Александр Огородник, завербованный ЦРУ в Боготе, работавший в США и обезвреженный спецслужбами в 1977 году. В финале фильма есть яркая сцена, как кагэбэшники ловят американского дипломата при попытке забрать из тайника закладку Трианона. Такая спецоперация действительно имела место 15 июля 1977 года, однако брали вовсе не мужчину, а женщину — сотрудницу ЦРУ Марту Петерсон.
В 2012 году эта женщина, 30 лет прослужившая в американской разведке, выпустила недлинные мемуары. В книге рассказана история простой американской девахи, которая выходит замуж за бывшего спецназовца Джона, ставшего цэрэушником. Пара летит с разведзаданием в Лаос, Марта также устраивается в «контору», супруги вместе участвуют в борьбе против вьетнамских повстанцев. Затем вертолет с Джоном сбивают — нет, не советский ас Иван, а товарищи из Вьетнама. Вернувшись в США, еле оправившись от потери, вдова Петерсон соглашается на предложение начальства стать первой женщиной-оперативником в Москве — чтобы отомстить за мужа (почему-то не товарищам из Вьетнама, а советским иванам).
Биография скупа на детали (можно предположить профессиональную скрытность), но атмосфера шизофренической шпионской жизни — расколотой на имитацию «заурядной жизни» и сокрытие «оперативной работы», передается вполне. Петерсон пересказывает в общих чертах ход операций, историю разоблачения Огородника и своего ареста, который спровоцировал международный скандал. Воспоминания, по всей видимости, откровенны настолько, насколько возможно; по крайней мере, сцену, которую генерал Бобков называет «небольшим стриптизом» с целью достать из под блузки «прибор слежения», шпионская вдова в тексте приводит.
Повествование обрывается так резко, что возникает ощущение: писалось это все не столько для облегчения души, сколько для заработка.
«Мужчина в костюме принял командование, и меня медленно поставили на землю. Двое других мужчин не отпускали моих рук, и по-прежнему чувствовала из противный телесный запах.
Когда они схватили меня, я рефлекторно прижала сумочку к груди. Чего еще ожидать от женщины? Но этим движением я вынудила мужчин коснуться моей груди. Мужчина слева взволнованно объявил, что у меня что-то спрятано под мышкой. Мужчина в костюме велел им выяснить, что я скрываю. Сначал у меня из рук вырвали сумочку, а затем вытащили блузку из-за пояса и грубо расстегнули ее, чтобы достать неизвестный объект, прикрепленный к моему телу».
Тим Беркхед. Иллюстрированная история орнитологии. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2020. Перевод с английского Светланы Левензон. Содержание
Не «еще один» иллюстрированный справочник по пернатым, но нечто другое: британский ученый Тим Беркхед проводит реконструкцию основ целой дисциплины — орнитологии, прослеживая ее развитие от народных поверий к так называемым научным фактам. Главный философский и методологический ориентир для Беркхеда — английский основатель современной орнитологии Джон Рей, живший в XVII веке. Его энциклопедия стала отправной точкой для актуальной классификации пернатых, а книга «Мудрость Божия» — для начала полевых исследований в этой области.
Предприятие автора увлекает: орнитолог по ниточкам вытягивает не только то, что мы знаем о птицах, но и откуда и почему мы это знаем. Из книги можно почерпнуть, как яйцекладение связано с температурой птичьих тел, как освещение влияет на линьку и пение пернатых, а также как устроено половое поведение современных динозавров — и в частности, почему Дарвин был не прав, отрицая гусиный промискуитет.
Успокаивающее и вдохновляющее чтение, которое вселяет веру в разумное устройство Вселенной.
«Миф о зимородке имеет древнее происхождение. Гиральд Камбрийский в XIII в. писал: „Удивительно в сих малых птицах, что, ежели умерших птиц хранить в сухом месте, они никогда не разлагаются... Что еще более чудесно: ежели мертвых птиц подвесить за клювы в сухом месте, они меняют оперение каждый год, как будто они возродились, словно жизненная искра все еще сохранилась...”»