Зарисовки тюремной жизни, взгляды Симона Кордонского, история малого ледникового периода, лучшие статьи прабабушки гонзо-журналистики, а также основы социологии морали. Как обычно по пятницам, о самых любопытных новинках рассказывает Иван Напреенко.

Андрей Митенёв. Бог есть любовь. М., 2021

«Бог есть любовь» сообщает граффити, которое нередко встречается на внутренних стенах СИЗО «Матросская тишина». Там и в тамбовской колонии московский художник и скульптор Андрей Митенёв провел в конце 2010-х два с половиной года. Его судили по «народной» 228-й статье.

Митенёвские зарисовки тюремной жизни («Шмон», «Жалоб нет», «Баландеры» и т. п.), которые сопровождают короткие описания, проникнуты не то чтобы любовью. Скорее в них есть то, что зовут подзатертым словом «принятие». Ведь сказать, что «Бог есть любовь», — практически то же самое, что сказать «все есть все» или — «никогда не было, чтобы никак не было», т. е. констатировать океаническую тотальность сущего, пусть даже это сущее сокращается до размеров камеры изолятора — как это произошло в случае Митенёва и многих тысяч наших сограждан, среди которых во всякую секунду можем оказаться с вами и мы, любезный читатель.

«Бог есть любовь» — это не только серия блестящих жанровых зарисовок, не только пример экстремальной этнографии (вообще-то нам документально представлено то, что запрещено фотографировать), но и мощное высказывание в классическом жанре «тюрьма и художник», и, как того требует жанр, высказывание этически нагруженное.

Принятие тюремной тотальности подразумевает не слияние с ней, а сохранение неагрессивной автономии и готовность работать с тем материалом, который есть. Труд художника в экзистенциальном пространстве МЛС выполняет традиционную функцию — мастер отображает действительность и делает это так, чтобы обитатели этой действительности констатировали правдивость отображения. Арбитры, способные отправлять отнюдь не только символическое насилие, пристрастны по-своему: почему не рисуешь, если мы тебе дали карандаши? почему нарисовал авторитета красным цветом? почему этот похож, а этот не похож? Выясняется, что и с такими кураторами автор находит место для художественного эксперимента: несмотря на безусловную правдивость, работы архетипично условны, экспрессивно минималистичны, суровы, но вместе с тем лиричны.

«...в камере сидели в основном молодые наркоманы, на тумбочках громоздились горы книг — Пелевин, Буковски, Хантер Томпсон, Филип Дик, Паланик».

Симон Кордонский. Как устроена Россия. Статьи и интервью разных лет. М: Хамовники, Common Place, 2021. Содержание

Социолог и философ, самиздатовец, профессор НИУ ВШЭ, председатель экспертного совета благотворительного фонда «Хамовники» — мыслитель, что называется, самодумный, автор ряда концепций, которые вызывают критику и оппонентами считаются ненаучными. Сам Кордонский платит научному мейнстриму той же монетой и гнет свою линию, обладающую обаянием необщего аршина для измерения российской действительности.

Так, например, в картине мира Кордонского в России нельзя говорить об экономике, но следует — о ресурсных хозяйствах, поскольку «экономика имеет дело с товарами, деньгами и рисками на рынке, а ресурсное хозяйство имеет дело с изделиями, персонифицированными услугами и работает с угрозами, которые необходимо нейтрализовать». В России нет классов, но есть сословия, т. е. социальные группы, созданные государством в основном для нейтрализации угроз. Нет ничейного пространства, но всякое пространство является чьим-то поместьем, т. е. оно выдано в пользование для сбора санкционированной ренты: «так с петровских времен повелось, просто меняются типы поместий, но сама организация жизни остается инвариантной».

Или вот веерные матрицы.

Книга «Как устроена Россия» составлена из текстов разных лет, сшитых вместе идеей о том, что для познания специфики жизни необходимы специфические инструменты; если полагать, что наука — проект универсальный, то затея Кордонского по крайней мере отчасти антинаучна. Или, если пользоваться определением Михаила Соколова и Кирилла Титаева, перед нами туземная наука в атаке: уверенная, немасштабируемая и безусловно цепкая реакция на агрессивное нежелание российских реформаторов и — шире — власть имущих принимать в расчет особенности своей страны.

«Бизнес всегда продается и покупается, а промысел продать нельзя. <...> Заметьте, как меняются в центре Москвы заведения общественного питания. Они же не продаются, не покупаются, их можно только ликвидировать или переуступить, потому что промысел — это всегда совокупность отношений с местной властью, с региональной властью, с населением».

Нелли Блай. Профессия: репортерка. «Десять дней в сумасшедшем доме» и другие статьи основоположницы расследовательской журналистики. М.: Индивидуум, 2021. Перевод с английского Варвары Бабицкой. Содержание

В центре второго сезона «Американской истории ужасов» (сейчас будет спойлер) лежит история амбициозной журналистки Ланы Винтерс. Решив доказать обществу, что женщина может писать о чем-то более существенном, чем кухня и дети, она попадает в качестве пациентки в психиатрическую больницу, фиксирует творящиеся там ужасы, выбирается на волю и пишет репортаж, после которого мир встает на уши. Правда, в последней серии героиня признается, что проделала весь трюк ради тщеславия, а вовсе не от желания помощь несчастным.

О прототипе Винтерс, репортерке Нелли Блай, такого сказать нельзя: громким разоблачением дисциплинарных учреждений ее крестовый поход против социальных несправедливостей не ограничился, хотя современники живо обсуждали этичность журналисткой тактики и старались вычислить, сколько в ее поступке желания хайпануть, а сколько — стремления изменить ситуацию. В настоящем издании суммированы статьи Блай разных лет (с 1887-го по 1915-й), которые заложили не только основы расследовательской журналистики («планомерные и, как правило, долговременные исследования предмета публикации», обычно посвященной резонансным темам), но отчасти гонзо-стиля, поскольку урожденная Элизабет Кокран только и делает, что попадает в ситуации и фиксирует свои реакции.

Тексты Блай не только колоритны, не только свежи в своей искренности, но и довольно злободневны. Полицейские унижают задержанных, на спид-дейтинге страшно и неловко, в парке ошивается насильник, которого «не замечает» полиция, — что называется, знакомая ситуация. Как это всегда бывает, когда сталкиваешься с чем-то знакомым, интереснее всего обращать внимание на то, в чем же, собственно, заключается незнакомое.

«Я пришла к нескольким выводам. <...> нельзя предоставлять мужчинам-полицейским возможность подглядывать в глазок за женщинами во время обыска».

Эмиль Дюркгейм. Моральное воспитание. М.: Высшая школа экономики, 2021. Перевод с французского Александра Гофмана. Содержание

Вопросами морали пронизано все творчество патриарха социологии, включая центральный труд «Элементарные формы религиозной жизни», где, по замечанию автора предисловия и переводчика Александра Бенционовича Гофмана, моральная проблематика растворяет в себе проблематику религиозную — вероятно потому, что сама идея общества носит у Дюркгейма религиозный характер. Основы дюркгеймианской социологии морали суммированы в курсе лекций, изданном уже после смерти ученого.

Почему нравственные вопросы так важны? Дюркгейм — как и множество его современников, озабоченных крушением религиозных ценностей и перестройкой социальных связей, — искал нерелигиозное основание, которое могло бы удержать общество от распада. В своих лекциях он увязывает моральные нормы с узами солидарности: именно моральные правила, образованные «застывшим» коллективным возбуждением и оживляемые в коллективных ритуалах, объясняют и направляют действия индивидов. Важнейшую роль в прививании, или даже инкорпорировании, моральных правил играет школа, где фигура учителя приобретает архетипическую роль воплощенного общества, мягко говоря, авторитарную по нынешним меркам. Что важно, в моральных правилах вместе сходятся и принудительность, и желательность, т. е. благо для самого индивида; в этом смысле тот же Фуко, полагающий нормативную власть обязательным насилием, переворачивает классика, для которого моральное поведение поддерживается автономной волей индивида, и этому самому индивиду от следования нормам может быть светло, чисто и радостно.

Труд публикуется на русском впервые.

«Сущность наказания настолько не согласуется с его бесстрастным применением, что, хотя и полезно дать себе какое-то время на размышление, прежде чем его назначить, все-таки не нужно, чтобы это время было слишком значительным».

Брайан Фейган. Малый ледниковый период. Как климат изменил историю, 1300–1850. М.: Бомбора, 2021. Перевод с английского А. Ефимовой, Т. Турсковой. Содержание

От отрицателей глобального потепления нередко приходится слышать что-то вроде: «Ребята, расслабьтесь, человек на климат не влияет, вообще-то мы живем в ледниковый период, просто сейчас оттепель, но скоро все опять замерзнет».

Книга британского ученого и популяризатора археологии Брайана Фейгана посвящена как раз «последним заморозкам», которые с короткими перерывами царили на нашем полушарии с начала XIV века по середину века XIX. Отрицатели потепления наверняка смогут воспользоваться и этой книгой, но лишь в силу своей шизофреничности, поскольку пафос Фейгана ровно противоположен, а фактическая основа для этого пафоса вполне прозрачна: автор хочет показать, что люди чрезвычайно зависимы от погодных условий и крайне уязвимы перед климатическими сдвигами, которые, по имеющимся данным, всегда происходят резко. Особенно важно (хотя, похоже, поздно) это осознавать именно сейчас, когда антропогенное воздействие накладывается на ту самую оттепель между ледниковыми периодами.

Фейган, безусловно, далек от экологического детерминизма, его заботит аккуратная реконструкция климатического контекста исторических событий, но в пересказе взаимосвязи простраиваются автоматически: неурожай триггернул Французскую революцию, Великий голод способствовал всплеску набожности и строительству монастырей, ну а Генерал Мороз, если продолжать, разгромил Наполеона.

Первое издание книги вышло в 2000 году, что не может не смущать, но перевод выполнен по дополненной версии 2019 года.

«Ганс Нойбергер провел потрясающее исследование: он изучил облака, изображенные на 6500 картинах, которые были написаны с 1400 по 1967 год и ныне хранятся в 41 художественном музее в США и Европе. Его статистический анализ выявил медленное увеличение облачности с начала XV по середину XVI века, за которым последовал резкий рост облачности».