Цифровой концлагерь киборгов экобесия

Рози Брайдотти. Постчеловек. М.: Издательство Института Гайдара, 2021. Содержание. Фрагмент

Состояние постгуманизма и развитой капитализм

«Не все среди нас могут с определенной уверенностью сказать, что мы всегда были людьми или что мы только лишь люди. Некоторые из нас даже сейчас не считаются полноценными людьми, не говоря о других периодах социальной, политической и научной истории Запада — уж точно, если под „человеком” мы подразумеваем то существо, знакомое нам благодаря наследию эпохи Просвещения», — книга Рози Брайдотти открывается привычной для постструктуралистских исследований критикой европейского гуманизма и классического идеала человека как «меры всех вещей» или картезианского субъекта.

Однако антигуманистическая критическая теория, особую роль в становлении который сыграли французские философы второй половины ХХ века, по мнению Брайдотти, уже во многом выполнила свои задачи. Антигуманизм, констатирует она, — лишь один из историко-теоретических путей, способных привести нас к постчеловеческому, но антигуманистическая позиция в конечном счете оказывается противоречивой. В результате витрувианский человек Леонардо да Винчи «восстает из пепла снова и снова, продолжая поддерживать универсальные стандарты и источать роковое влечение».

Поэтому Брайдотти предлагает иной подход к преодолению «человеческого, слишком человеческого» и определяет его как постгуманизм. Состояние постчеловеческого, указывает она, наступает вслед за постмодерным, посткоммунистическим и даже постфеминистским состоянием, которое «производит качественный сдвиг в нашем мышлении о том, что именно является базовой единицей в отношении нашего вида, нашего государственного устройства и нашего отношения к другим обитателям этой планеты».

Спектр вариаций здесь оказывается существенно шире, чем просто лобовая атака на классический гуманизм и человека, которого похоронил еще Фуко, заявив, что он мертв — и не о чем плакать. В современном глобализованном и высокотехнологичном обществе, отмечает Брайдотти, множатся и пересекаются «дискурсы и репрезентации нечеловеческого, античеловеческого, бесчеловечного и постчеловеческого». В конечном счете повинен в этом современный капитализм (развитой, как называет его автор) с биополитикой в смысле контроля над всем живым, уже превратившейся в некий вид биопиратства — эксплуатации «генеративных способностей женщин, животных, растений, генов и клеток».

Как видно из последнего перечня, человек в реалиях сегодняшнего капитализма предстает лишь одним из элементов того, что автор называет греческим термином Zoe — «динамичной, самоорганизующейся структурой жизни вообще». Однако именно она оказывается чрезвычайно уязвимой для политической экономии биогенетического капитализма: жизнь/zoe превращается в товар для торговли и извлечения выгоды, и человек далеко не всегда оказывается венцом творения. Постантропоцентризм разрушает иерархию биологических видов и смещает с трона единый общий стандарт «Человека» как меры всех вещей. В целой главе книги, посвященной животным, приводится немало тому свидетельств. Например, рыночная цена экзотических птиц и вымирающих видов животных сравнима (причем зачастую в пользу именно животных) со стоимостью тел женщин, детей и других представителей рода человеческого в глобальной секс-индустрии.

«Биогенетический характер современного капитализма особенно важен, поскольку занимает центральное место в дискуссиях о постчеловеческом состоянии, — настаивает Брайдотти. — Сюда входят проект „Геном человека”, исследования стволовых клеток и биотехнологические манипуляции с животными, семенами, клетками и растениями. По сути, развитой капитализм как инвестирует в науку и экономику, так и извлекает выгоду из контроля над ними, как и из коммодификации всего живого. В этом смысле рыночные силы, бодро торгующие самой Жизнью, производят парадоксальную и в определенном смысле оппортунистическую форму постантропоцентризма».

По ту сторону биологического вида

Помимо такой специфической разновидности постчеловеческого, как «становление-животным», Брайдотти анализирует еще два модуса — «становление-землей» и, вслед за Делёзом и Гваттари, «становление-машиной». Эти главы книги, впервые опубликованной в 2013 году, читаются сегодня, безусловно, в контексте нарастающей (правда, пока довольно бесплодной) борьбы с изменениями климата и новых технологий ведения войн. «Постчеловек» был закончен до подписания Парижского соглашения 2015 года, сделавшего фактом климатической политики лимит глобального потепления в 1,5 градуса в сравнении с доиндустриальной эпохой, и до второй войны в Нагорном Карабахе, исход которой решила беспилотная авиация, но эти тенденции в книге Брайдотти очерчены вполне узнаваемо.

Нарастающие климатические проблемы, полагает автор, требуют комплексной перестройки отношения к нашей среде обитания, «которую мы когда-то называли природой». Планетарное измерение экологической проблематики влечет за собой и изменение представления о людях, из «всего лишь биологических агентов» становящихся «агентами геологическими».

Проиллюстрировать эту мысль можно с помощью слова, которое появилось в лексиконе автора этой рецензии совсем недавно — «аквамация», или погребение с минимальным «углеродным следом». При таком подходе к утилизации человеческих останков их вместо того, чтобы хоронить или сжигать, растворяют в щелочном растворе — говорят, что эта процедура позволяет избежать выбросов парниковых газов, образующихся при кремации, и требует на 90% меньше энергии. В новой «зеленой» парадигме, не без доли справедливости именуемой экобесием, (пост)человек как геологический агент оказывается одним из производителей «углеродного следа», который можно посчитать, а в перспективе и обложить пресловутым углеродным налогом.

Анализ вопроса о технике Брайдотти начинает с предположения, что киборги уже являются господствующей социокультурной формой, целиком включенной в общественное производство, что влечет за собой массу экономических и политических последствий: «витрувианский человек стал кибернетическим». Кстати, к киборгам автор относит не только тела пилотов высокотехнологичных истребителей, атлетов или кинозвезд, но и «анонимные массы низкооплачиваемого цифрового пролетариата, подпитывающего высокотехнологичную глобальную экономику, никогда при этом не получая к ней доступа».

Тема получает развитие в главе о бесчеловечном, в центре которой оказываются новые технологии ведения войны — до недавних пор вполне человеческого занятия. Однако, указывает Брайдотти, после холодной войны мир пережил не только драматический рост числа конфликтов, но и глубокую перемену в практиках ведения самих военных действий. Новые формы войны, напоминает она, подразумевают захватывающую эффективность «умного» высокотехнологичного оружия, применяющегося без участия человека, а новые (на момент написания книги) технические разработки оказываются сбывшейся в реальности научной фантастикой:

«Недавние изобретения и открытия в этой сфере позволили сформироваться необычайному техно-бестиарию. Возьмем, к примеру, „Песчаную блоху”, которая создана компанией Boston Dynamics, основанной инженерами из Массачусетского технологического института, — она может запрыгнуть на высоту девять метров, например, в окно или на крышу, а ее гироскопические стабилизаторы позволяют вести ровную съемку во время прыжка. Этот 5-килограммовый робот может передвигаться с помощью колес, пока ему не понадобится прыгнуть снова. Среди других разработок— RISE, шестиногий робот-таракан, способный передвигаться по вертикальным поверхностям; робо-устройство TerraMax производства компании Oshkosh Defense (из Висконсина), превращающее военные грузовики или бронированные средства доставки в дистанционно управляемые машины; собакоподобный робот LS3, использующий компьютерное зрение, способный следовать за человеком по труднопроходимой местности и переносить до 180 кг снаряжения; и SUGV — гусеничный робот размером с портфель, который может распознать человека в толпе, загрузить его снимок и следовать за ним».

Но за этими гаджетами, как бы устраняющими человека с поля боя, Брайдотти совершенно отчетливо видит возникновение новых форм бесчеловечного, окончательно оставляющих в прошлом саму идею войны по правилам. «Новые» войны, целью которых зачастую оказывается уничтожение инфраструктуры, с точки зрения автора, больше похожи на приватизированные конфликты и повстанческие или террористические атаки, чем на традиционные столкновения призывных армий с конкретной национальной принадлежностью. Так за высокотехнологичным фасадом проступает «специфически нечеловеческая сторона постчеловеческого состояния», символической картинкой которого у Брайдотти оказывается унизительный конец ливийского диктатора Муаммара Каддафи.

Вы спросите: причем здесь субъект?

В то же время осмысление постчеловеческого во всем его многообразии Брайдотти старательно встраивает в контекст традиции, идущей как минимум от ее любимого философа — Спинозы, от которого тянется линия к столь же уважаемым автором Делёзу и Гваттари. Разрабатываемая Брайдотти концепция «виталистического материализма» с «монистической вселенной» отсылает, по ее утверждению, к ключевому для Спинозы представлению о том, что материя, мир и люди не являются дуальными сущностями, организованными согласно принципам противостояния внешнего и внутреннего. У Спинозы (в отличие от Декарта, разделявшего тело и разум) материя едина, движима желанием самовыражения и онтологически свободна — это представление лежит в основе идеи Zoe. «Жизнь, — указывает автор, — не является прерогативой исключительно людей, она приоткрывает zoe-политическое или постантропоцентричное измерение».

Однако — в пику антигуманизму, провозгласившему смерть субъекта, — Брайдотти не намерена отказываться от этого важнейшего персонажа западной философии. Сама ее книга, согласно введению, выросла из веры в новые поколения «познающих субъектов», которые «посредством упорного труда ради освобождения нас от интеллектуального провинциализма, идеологического сектантства, фальши великих личностей и липкого страха, выступают за новый творческий тип все-человечества».

Именно поэтому вопрос о субъективности становится стержнем всей книги, и подходит к нему Брайдотти по заветам Делёза и Гваттари, видевших задачу мышления в изобретении новых концептов и новых продуктивных этических отношений. «Задачей теории, — считает Брайдотти, — сегодня является приведение в соответствие с беспрецедентными изменениями и преобразованиями базовой единицы референции для того, что считается человеческим. Это утвердительное, незапрограммированное преобразование может помочь актуализовать новые понятия, аффекты и планетарные формации субъектов. Мы не знаем, на что способны постчеловеческие тела, и схожим образом мы даже не можем догадываться, что способны помыслить постантропоцентричные мозги, обладающие телом».

Тонкие ценители подобного дискурса наверняка оценят виртуозность построений Брайдотти в переводе российско-ливанско-нидерландской исследовательницы Дианы Хамис, однако более приземленные натуры, скорее всего, не получат ответа на вопрос о том, что же делать с тем самым биогенетическим капитализмом, который столь успешно приспособлен к постчеловеческому состоянию? Хотя на русском книга Брайдотти вышла с немалым опозданием, в контексте глобальной пандемии она, несомненно, будет прочитана по-новому. В частности, новые изгибы биополитики в очередной раз предельно проблематизируют понятие субъекта: о каком субъекте может идти речь в условиях цифрового тоталитаризма, символом которого стали QR-коды, которые, возможно, с нами уже навсегда, чем бы ни завершился проект «коронавирус»? Нужен ли экономике, определяемой алгоритмами, субъект наподобие предпринимателя-инноватора? Возможна ли, наконец, свобода в мире полной цифровой прозрачности?

Не исключено, что в одной из своих будущих работ Роза Брайдотти постарается дать ответы на эти вопросы с учетом событий, которые произошли после выхода в свет «Постчеловека». В этой же книге она, кажется, так и не смогла избавиться от гуманизма. «Я рассматриваю постгуманистический поворот как великолепную возможность вместе решить, кем и чем мы способны стать, и уникальный шанс для человечества утверждающе переизобрести себя посредством креативности и расширения значения этических отношений, а не только негативно, посредством уязвимости и страха. Это — наш шанс выявить возможности для сопротивления и расширения наших прав и возможностей в планетарном масштабе», — этот пассаж на последних страницах «Постчеловека» мало чем отличается в плане пафоса от знаменитого эссе Сартра «Экзистенциализм — это гуманизм». Несомненно, хоронить гуманизм пока что рано — он, как справедливо заметила Брайдотти, постоянно возрождается в новых обличиях. Но обещанное им царство свободы, похоже, никогда не было так далеко от (пост)человечества, как сейчас.