Паскаль Буайе. Анатомия человеческих сообществ. Как сознание определяет наше бытие. М.: Альпина нон-фикшн, 2019
Книга франко-американского когнитивного антрополога Паскаля Буайе — характерное произведение индустрии бестселлеров в таком ныне популярном у читающей публики направлении, как применение эволюционного подхода к истории и человеческому обществу. Оглавление книги интригует постановкой фундаментальных вопросов, включая и вопрос о том, может ли наш разум постичь общество, однако в действительности оказывается, что автор способен дать на них в лучшем случае самые абстрактные ответы, лежащие по большому счету в зоне здравого смысла. Но главная претензия к книге даже не в этом. На протяжении более чем трехсот страниц Буайе регулярно блещет эрудицией (библиографический список его книги насчитывает 60 страниц), но при этом нередко демонстрирует весьма поверхностное знакомство с тем, что уже сделано социологами и историками для объяснения сложных процессов в обществе.
«Анатомия человеческих сообществ» — вторая опубликованная на русском языке книга Паскаля Буайе после вышедшей в 2016 году его работы «Объясняя религию. Природа религиозного мышления» (первое издание — 2001 год), которая в свое время принесла автору широкую известность. В «Анатомии человеческих сообществ», вышедшей в оригинале всего год назад, Буайе замахивается на объяснение не только религии — исходной области его исследований. О круге затрагиваемых в ней тем можно судить по названиям глав, в которых Буайе формулирует «Шесть проблем новой науки». Вот как выглядит их перечень: «Что лежит в основе межгрупповых конфликтов?», «Зачем нужна информация?», «Почему существуют религии?», «Что такое естественная семья?», «Как может общество быть справедливым?», «Может ли наш разум постичь общество?».
Внушительно, не правда ли? И с первых же страниц автор действительно дает понять, что намерен предложить новые ответы на эти вопросы, поскольку «традиционная» социология и другие общественные дисциплины сделать это неспособны.
«Исследователи общественной сферы веками собирали и сравнивали сведения о разных группах людей. Сопоставляя события, происходившие в разных местах и в разные эпохи, они пытались извлечь из этих сведений смысл и порой случайно нащупывали общественные и исторические закономерности, ясностью не уступающие законам природы. Во многих случаях — от Ибн Халдуна и Монтескье до Токвиля, Адама Смита, Макса Вебера, а также многих других — эти усилия оказывались интригующими и поучительными. Но говорить о поступательном прогрессе не приходилось. В какой-то момент представители общественных наук совершили роковую ошибку, посчитав, что для их предмета психология и теория эволюции не имеют никакого значения. Считалось, что для понимания истории и общества необязательно много знать о том, как эволюционировали люди и как функционируют их организмы. Эта точка зрения основывалась на том, что естественные науки могут открыть нам массу интереснейших подробностей о людях, о том, почему у нас есть сердце и легкие, как мы перевариваем пищу и размножаемся, но не в состоянии объяснить, почему люди шли на штурм Зимнего дворца или топили ящики с чаем в Бостонской гавани», — заявляет Буайе в предисловии к своей новой книге.
Такой заход на тему сразу же вызовет вопросы у всякого, кто хотя бы немного знаком с достижениями современной исторической социологии, которая в действительности очень далеко продвинулась по пути объяснения тех же революций. Такие авторы, как Джек Голдстоун, Майкл Манн, Чарльз Тилли, Рэндалл Коллинз и Теда Скочпол, еще в конце прошлого столетия разработали теории революции, которые получили широкое признание, и нуждаются ли эти теории в том, чтобы и естественные науки вставили свои пять копеек, — большой вопрос. Тем более что Буайе в дальнейшем эту тему в своей книге подробно не рассматривает.
Центральный теоретический постулат книги Буайе, к которому он периодически возвращается в потоке своих рассуждений, заключается в отказе от принципиального для социальных и гуманитарных дисциплин различения природы и культуры как двух сфер, организованных по собственным законам. В начале XX века, утверждает Буайе, Эмиль Дюркгейм и «отец американской антропологии» Франц Боас, а также ряд других влиятельных ученых «сделали официальным принципом только что возникшей социологии идею о том, что процессы, происходящие в обществе, имеют мало или вообще не имеют ничего общего с тем, что изучают биологи и психологи. Это разграничение продержалось почти столетие, очень затруднив социологам понимание того, как много они могут выиграть от интеграции с другими областями знания с учетом невиданных прорывов в биологии и когнитивистике».
Допустим, что эти прорывы действительно состоялись. Но в чем состоит выигрыш от этого социологов, из книги Буайе решительно непонятно, и он это, что характерно, особо и не скрывает. «Каждую главу основной части книги я начинал с конкретного вопроса, на который должны ответить науки о человеческом обществе. Вы не найдете здесь определенных ответов ни на один из этих вопросов, но в книге содержится немало информации о том, каким образом можно поставить эти вопросы в интегрированном описании человеческих сообществ, основанном на данных и моделях, почерпнутых из программ разнообразных научных исследований», — заявляет Буайе в самом конце «Анатомии человеческих сообществ».
Вдобавок книга представляет собой не результаты исследований самого Буайе, а компиляцию разных источников и чужих идей, подборку данных из разных областей науки — эволюционной биологии, когнитивной психологии, археологии, антропологии, экономики и т. д. «Это не столько общая теория общества, сколько подход, позволяющий получить конкретные ответы на конкретные вопросы», — утверждает Буайе.
Столь широкий кругозор автора, несомненно, заслуживает всяких похвал, но результат определенно разочаровывает: множество фактов, приведенных в книге, так и не складываются в общую картину, а тривиальность ряда выводов автора совершенно обескураживает. Вот, к примеру, одно из глубокомысленных рассуждений Буайе: «От других видов живых существ людей отличает объем и разнообразие информации, извлекаемой из поведения и поступков окружающих и, самое главное, из их слов. Сколько информации передается в ходе общения, нам трудно даже осознать в силу грандиозности и, как правило, ясности этого процесса. Океан, горы, континенты — все эти метафоры здесь уместны и все сбивают с толку, ведь даже в самом малом сообществе непрерывно циркулируют невероятно большие объемы данных. Информация — наша среда обитания, наша экологическая ниша, и мы, будучи сложными живыми организмами, постоянно изменяем эту нишу, иногда таким образом, что это позволяет нам получать из своего окружения еще больше данных».
При этом Буайе, похоже, не осознает, что подобная формулировка подрывает его главную гипотезу — о необходимости отбросить противопоставление природы и культуры. Ведь суть процитированного отрывка как раз и заключается в том, что человеческий мир устроен принципиально иначе, чем мир природы — в нем используются невообразимо более сложные знаковые системы, чем у других живых существ, что в конечном итоге и позволяет противопоставлять природу и культуру. То же самое в других формулировках Буайе фактически утверждает и в начале книге, констатируя, что «бóльшая часть деятельности людей, то, как они образуют группы, вступают в брак, заботятся о потомстве, представляют себе сверхъестественные сущности, выглядит довольно-таки загадочно. Все могло бы происходить иначе, и у большинства животных все и происходит иначе». Что это, если не признание различия, причем фундаментального, природы и культуры? И что нового в сравнении с тем, что уже смогла объяснить «традиционная» социология, дают эволюционный подход и когнитивная психология?
Сколь бы старомодно не выглядело противопоставление природы и культуры, не стоит забывать, что в свое время оно фактически установило табу на попытки создать «теорию всего». Однако искушение рано или поздно обнаружить такое универсальное учение, способное объяснить все что угодно, слишком велико, хотя Буайе, к счастью, понимает, что если оно и появится, то еще не скоро.
«Взгляд на систему умозаключений, заложенных в психике, как на адаптацию к условиям внешней среды — это всего лишь начало программы исследований, — признает он. — Эволюционная гипотеза заслуживает внимания только в том случае, если дает нам возможность предвидеть новые или неявные стороны системы интуитивных умозаключений и только когда мы можем подтвердить эти предположения с помощью наблюдений или в ходе эксперимента. Поскольку системы сильно различаются, различаются и исследовательские программы. Поэтому не следует ожидать, что описанная в этой книге новая конвергенция в науке приведет нас к новой теории человеческих обществ. Но она может дать нечто куда более полезное и вероятное — серию ясных объяснений множества разнообразных свойств человеческого разума, участвующих в построении общества».
Но вместо ясных объяснений читатель книги Буайе получит либо предельно общие формулировки, либо признание того, что та или иная гипотеза еще требует эмпирической проверки. Скажем, пытаясь ответить на вопрос о том, что лежит в основе межгрупповых конфликтов, Буайе констатирует, что «влияние повторяющихся межличностных контактов на нашу психику слабо изучено, в основном потому, что сделать это очень трудно. Это влияние может сильно различаться в зависимости от обстоятельств, в которых находится человек, что еще больше затрудняет изучение. Вдобавок мы по большей части не осознаем эти эффекты, поэтому исследователю недостаточно просто спрашивать людей о том, как они воспринимают социальное окружение. И в то же время мы должны сосредоточиться на этих микропроцессах, потому что они критически важны для понимания динамики современного этнического разнообразия. Конечно, это в значительной мере умозрительное суждение, поскольку исследований такого рода пока очень мало».
Картина еще больше запутывается, когда Буайе пытается скрестить психологию с генетикой. Например, рассуждая о причинах насилия в обществе, он утверждает, что «воевать или сотрудничать людей заставляют не устойчивая, общая и свободная от внешних обстоятельств склонность к агрессии или мирному сосуществованию, как думали приверженцы Гоббса и сторонники Руссо, а набор срабатывающих при определенных условиях установок, взвешивающих ценность каждой из стратегий в зависимости от обстоятельств». А несколько страниц спустя похожее рассуждение завершается неожиданным выводом: «Другими словами, у тех генов, благодаря которым люди (и другие организмы) проявляют агрессию лишь в определенных условиях, больше шансов на воспроизведение, чем у генов, способствующих недифференцированной агрессивности». Так где же находится конечная причина — на уровне установок или на уровне генов? Видимо, на этот вопрос еще предстоит ответить новой науке об обществе.
Умозрительность рассуждений Буайе особенно заметна как раз там, где требуется проанализировать то, какое влияние на человеческие общества оказывал природный фактор — этому, кстати, тоже посвящено множество работ по исторической социологии и макроистории. Скажем, совершенно очевидна многогранная связь между природными условиями и торговлей — от формирования торговых маршрутов до социальных структур, возникающих в зависимости от расположения конкретного общества на этих маршрутах. Но вместо этого Буайе предлагает объяснение в духе мейнстримного экономикса с его теорией рационального выбора: «Причина, по которой люди смогли развить торговлю и распространить ее далеко за пределы мелкого производства и местного потребления, заключается в том, что у нас есть набор сложившихся установок относительно взаимовыгодных сделок, основанных на сильных интуитивных представлениях и мотивациях, связанных с понятием собственности и участием в коллективных действиях. Благодаря этим психологическим установкам мы создали чрезвычайно сложный мир экономики и уровень жизни, проистекающий из этой сложности».
Понятно, что никакой принципиальной новизны в таких ученых абстракциях нет и близко. И здесь стоит обратить внимание на подзаголовок книги Буайе: «Как сознание определяет наше бытие». Так вот кто в пуделе сидел! Старый добрый идеализм! И если вспомнить, что та же историческая социология во многом основана на историко-материалистических предпосылках, то все становится на свои места — включая постоянное возвращение Буайе к критике Локка и Руссо, которые одними из первых попытались дать материалистическое объяснение социальных процессов. Но формулировки в духе «Нормы — в головах» едва ли можно признать каким-то откровением — достаточно просто заглянуть в любую работу Ирвинга Гофмана, Гарольда Гарфинкеля или Пьера Бурдьё. Однако об этих важнейших для современной социологии фигурах в книге Буайе не сказано ни слова.
Все это, конечно же, не означает, что заявленный Буайе подход в принципе неверен — ряд приводимых им интерпретаций в самом деле не вызывают ощущения рассуждения на общие темы. Например, размышляя о причинах моментального краха социалистических режимов в Восточной Европе в конце 1980-х годов, Буайе отмечает, что такая ситуация стала возможной после того как «из-за противоречивых сигналов, исходящих из центра, силовики лишились ясной информации об ожидаемом поведении своих коллег, в частности о том, как справляться с оппозицией и протестами». В результате координация действий на стороне репрессивных властей была серьезно нарушена, на стороне народа она стала намного проще, и, «по мере того как все больше и больше аппаратчиков приходили к мысли, что пора покидать корабль, все больше и больше обычных граждан осознавали, что цена протеста стала низка, как никогда ранее». Политическая власть мало походит на физическую силу, делает вывод Буайе — возможно, не подозревая, что открывает Америку. Идея разделения политической и военной власти — одна из главных в фундаментальной книге Майкла Манна «Источники социальной власти», но знаком ли с ней Буайе — неизвестно. Так или иначе, его призыв «Игнорируйте призраки прежних теорий» не выглядит убедительным — доктринам, которые Буайе пытается использовать для объяснения общества и истории, еще только предстоит дать свои варианты ответов на те вопросы, которые уже вполне убедительно объясняют существующие социальные теории.