Донателла Ди Чезаре. Хайдеггер и евреи. По страницам «Черных тетрадей». СПб.: Владимир Даль, 2021. Перевод с итальянского А. Е. Черного. Содержание
«Слава»*В этой статье используется много слов в кавычках. Их необходимость диктуется темой и будет впоследствии пояснена. одного из крупнейших мыслителей современности Мартина Хайдеггера выходит далеко за пределы университетских аудиторий и узкого круга любителей философии. Причины тому: его девятимесячное ректорство во Фрайбургском университете во время нацистского режима, участие в национал-социалистической партии вплоть до 1945 года и, наконец, знаменитое «молчание» после войны, знаменующее собой «отказ» каяться и признавать ошибки. Одному этому молчанию посвящены сотни книг и статей. Едва пыл полемики поугас, как масла в огонь подлило начавшееся в 2014 году издание «Черных тетрадей» — нескольких томов философских заметок Хайдеггера, которые он вел с 1930-х годов и в которых обнаружились прямые антисемитские высказывания. С такими выражениями, как «оевреивание», «мировое еврейство» и «евреи с их ярко выраженным даром расчетливости», обвинять Хайдеггера стало куда проще, оправдывать — почти самоубийственно, а понимать — надо ли? Итальянский профессор Донателла Ди Чезаре — одна из немногих, кто считает, что надо. Впрочем, и «пониманием» можно оказать медвежью услугу, оказавшись не на высоте понимаемого. Поэтому с ее книгой еще нужно разобраться.
Начать следует с любопытного факта. Как только вышел первый том «Черных тетрадей» и «антисемитизм» Хайдеггера стал очевиден, Ди Чезаре покинула пост вице-президента Хайдеггеровского общества (вслед за его президентом Гюнтером Фигалем). Жест, понятно, политический. Мол, «недоглядели», каемся. Как будто могли «доглядеть». С Обществом, конечно, ничего не случилось: у него новые президенты и оно функционирует по-прежнему. К чести Ди Чезаре, за политическим жестом последовал философский: ее книга «Хайдеггер и евреи», призывающая «выслушать Хайдеггера», вышла в 2016 году уже вторым изданием, была переведена на несколько языков и стала одной из важнейших публикаций по этому вопросу. Правда, сразу возникает недоумение: к чему такая спешка? И дело даже не в том, что издание «Черных тетрадей» еще продолжается (к 2016 году появились четыре тома, к настоящему времени — восемь), претензия обращена к самому существу этой «спешки», столь характерной для современного мира и столь противоположной тому неторопливому мышлению, которому Хайдеггер только и вверял «судьбу бытия».
Ведь что такое «дело Хайдеггера»? Это почти сто томов собрания сочинений, подготовленного самим философом и содержащего все то, что он хотел сказать urbi et orbi. И только после того, как сказанное будет усвоено в полном объеме, надлежало обнародовать «Черные тетради» — в качестве завещания, «последнего слова», а то и ключа ко всему предыдущему. Ди Чезаре проницательно отмечает, что «Тетради» не заметки для личного пользования, не дневники или случайные афоризмы; это полноценное философское произведение, над которым автор работал так же, как над прочими: с черновиками, планом и единым замыслом (не исключено, что на выбор формы повлияло творчество Эрнста Юнгера). Ситуация, однако, сложилась иначе: как только права перешли к внуку Хайдеггера, тот, узнав о содержимом «Тетрадей», принял решение немедленно публиковать их, не дожидаясь окончания выхода всего собрания. Так была нарушена воля философа и уже изначально затруднена возможность философского прочтения «Черных тетрадей».
Впрочем, спросим, положа руку на сердце: кто сегодня способен одолеть сто томов, неторопливо осмыслить и впитать их, чтобы лишь затем, отодвинув эту громаду, приступить к заключительному действу: «Тетрадям»? Безумие, наша скачущая галопом жизнь не предполагает подобного! В «Тетради» хочется заглянуть, как школьник заглядывает в конец приключенческого романа, поскольку со двора доносятся дразнящие крики друзей. Тем более что в нашем случае в конце «обещали евреев». Мы, стало быть, начинаем с конца, то есть и вовсе не начинаем, а сразу заканчиваем, отрезая всякий путь к пониманию. Это, кстати, тоже мысль Хайдеггера, и к ней мы еще вернемся.
Структурно книга Ди Чезаре состоит из четырех разделов, но, по существу, в ней две части: в первой автор встраивает Хайдеггера в более чем пятивековую традицию немецкого антисемитизма, во второй — исследует собственно еврейскую тему «Черных тетрадей». Уже то, что вторая часть следует за первой, говорит, насколько итальянский профессор упускает основную мысль Хайдеггера. По мнению Ди Чезаре, его антисемитизм «закономерно вытекает» из традиции немецкого антисемитизма и даже в каком-то смысле ею «оправдывается». Позицию Хайдеггера мы вскоре озвучим, а сейчас заметим, что это раздел интересен и сам по себе. Действительно, очень красноречивы: требование Лютера «сжечь все синагоги», предложение Канта подвергнуть иудаизм «эвтаназии», вывод Гегеля о «ничтожности» евреев — нации рабов и изгоев*Не забыть и желание Маркса «эмансипировать общество от еврейства»., наконец, страстное обвинение Ницше в том, что евреи — нет, не убили, наоборот, породили христианского Бога, а вместе с ним «ненависть к миру», «радикальную фальсификацию природы», неприятие «всякой морали отбора, расы, привилегии». Куда было деваться Хайдеггеру, великолепному знатоку немецкой философии, от такого бэкграунда, как бы вопрошает итальянка. К тому же у нее припасен еще один, «сослагательный», аргумент.
Немало страниц в книге отведено анализу иудейской мысли. В ней Ди Чезаре обнаруживает исконные хайдеггеровские темы заброшенности, сокрытости, Ничто и многое другое. Так почему же Гёльдерлин и греки, спрашивает она, а не псалмы? Все дело в том, что Хайдеггер не знал иврит, не читал на нем, что для него, исключительно внимательного к тому, что говорит сам язык, полностью закрывало доступ к иудейской традиции. В противном случае, убеждена Ди Чезаре, от антисемитизма Хайдеггера не осталось бы и следа!
Конечно, такая оценка роли случайных аберраций в мысли Хайдеггера расходится с тем, что он сам писал по этому поводу, в том числе в «Черных тетрадях». Для него, как и для Ницше, судьбой Запада был христианский монотеизм, вышедший из монотеизма иудейского. Смыслом этого монотеизма оказывается абсолютный, трансцендентный Бог, по сравнению с котором все прочее ничтожно. Так в мир приходит нигилизм. Своим запредельным величием этот Бог уни(что)жает человека и обесценивает мир, делая последний «всего лишь» безропотным материалом, податливой глиной, готовой воспринять любую волю. В мире, из которого ушел Бог (в каббале, кстати, это называется «цимцум»), то есть на обезбоженной земле, больше ничто не препятствует махинациям с сущим, которые становятся тотальными. Это словечко — Machenschaften (махинации, делячество) — часто повторяется в «Тетрадях» и обозначает ту пропасть, куда безудержно валится Запад, сам того не замечая. На самом же дне ямы вбит осиновый кол техники, который, скорее всего, и станет для человечества окончательным: Endlösung — если будет позволено такое сравнение.
Впрочем, сам Хайдеггер подобных сравнений не чурался, когда еще в 1953 году в Бремене сказал, что нынешнее механизированное сельское хозяйство «по своему существу то же, что и производство трупов в газовых камерах и лагерях смерти». Возмутительно, соглашается с критиками Ди Чезаре, «однако и впрямь машинизация полеводства, массовые убийства и водородная бомба как-то оказываются шестернями одного и того же безудержного механизма». Весь вопрос в том, является ли «антисемитизм» Хайдеггера такой же шестерней (и тогда спорить не о чем), или мы что-то недочитываем, недомысливаем здесь — по причине теперь уже своей сущностной сопричастности «механизму» западного мира? Попробуем поверить второму. Тогда, как «Черные тетради» являются ключом к мысли Хайдеггера, ключом к самим «Тетрадям» будет один важный отрывок, датированный 1942 годом. Он стоит того, чтобы процитировать его полностью, тем более что «Тетради» за этот год пока не опубликованы на русском.
Страницы «Черных тетрадей» Хайдеггера. Источник: Jens Tremmel, Deutsches Literaturarchiv Marbach
«Лишь когда сущностно „еврейское” — в смысле метафизическом — начинает бороться с еврейским, тогда достигается вершина исторического самоуничтожения; учитывая же, что „еврейское” везде и всюду обзавелось господством, то и сама „еврейская” борьба также оказывается у него в подчинении».
Ди Чезаре подробно разбирает этот пассаж, также признавая его ключевым — но только в том качестве, что он сводит на нет пресловутое «молчание Хайдеггера об Освенциме». Действительно, коль скоро речь идет о «борьбе с еврейским», «вершиной исторического самоуничтожения» может быть только Холокост; и то, что Хайдеггер его так называет, доказывает, что он прекрасно понимал ужасную значимость этой Катастрофы. Однако что за метафизическое «еврейское» («das Jüdische») оказывается по ту сторону лагерной проволоки? И как оно может «везде и всюду обзавестись господством» — в 1942-то году? Ди Чезаре в упор не хочет замечать кавычек, полагая, что у Хайдеггера сами же евреи, «растратчики» Запада, и «самоуничтожались», самоудалялись из бытия. Трудно даже представить, на основании чего Хайдеггер мог бы так думать и что за «моральное чудовище» могло бы таким образом бросить в лицо жертвам «нечеловечески жуткое»: «Сами виноваты!»? Ди Чезаре не останавливает даже хайдеггеровское прямое «примечание для ослов»: о том, что все это не имеет никакого отношения к «антисемитизму». В нем она видит лишь акт самообороны философа, оставшегося в одиночестве.
И все же: кто такие «евреи» в кавычках? Хайдеггер придавал кавычкам исключительное значение. Кавычками он внедрял в слово новые смыслы, далекие от общепринятых и общевытертых. В «Тетрадях» он повсеместно закавычивает «расу», «дух», «идеал», «политику» и многое другое. Как Гуссерль выносил мир за скобки, так Хайдеггер скрывал его в кавычках, чтобы уберечь от обессмысливания в надежде на грядущее излечение. Можно сказать, что это был философ кавычек, представитель подпольной «философии», которая к академической не имеет никакого отношения, разве что состоит с ней в непримиримой фронде. И вот этот «философ» пишет о борьбе «евреев» с евреями, в которой не совсем понятно кто «самоуничтожается». Да так ли уж непонятно?
«Тетради» пестрят обвинениями в адрес американизма, большевизма (который Хайдеггер отличает от русскости) и прочих вариантов «социализма», к которым относятся также фашизм и национал-социализм. Всем им одинаково Хайдеггер вменяет расчетливые махинации с сущим, безответственную игру с техникой и, как следствие, порабощение ею, а также, разумеется, полное забвение бытия и «поэтического жительствования на земле». Последними, кто так жил, были «язычники»: бог для них был не Господином, но другом и гостем, а мир — не лабораторией, но родным домом. Их за- и отменили христианские народы Запада. Они-то и есть «евреи» — не по происхождению, культуре или самоощущению, но по метафизическому своему естеству. То, что это не случайное их именование, как раз и доказывает Ди Чезаре с ее многовековой историей антисемитизма — конечно, не только немецкого, но общеевропейского. Именно в антисемитизме выразила себя тайна Запада: стремясь во что бы то ни стало решить «еврейский вопрос», Запад на самом деле желал безоговорочной власти над собственной проклятой душой.
В двадцатом веке вместе с метафизикой (Ницше), Западом (Шпенглер) подошел к «концу» и антисемитизм — только такой «конец» менее всего являл собой тихое и бессильное отмирание. По Хайдеггеру, «конец» — это пик всемогущества и вседозволенности, это полное торжество и отсутствие какой-либо возможности остановить «окончание». В пароксизме Холокоста «самоуничтожилось» именно западное человечество, а не евреи как таковые*Ср. высказывание Филиппа Лаку-Лабарта о том, что «в откровении Освенцима Запад не более и не менее как раскрыл сам себя.. Но этим «конец» не «окончился» — Запад продолжает «самоуничтожать» себя в демократии, технике и манипулировании природой — как окружающей, так и человеческой. Всему этому Хайдеггер наивно пытался противопоставить «другое начало», видя его то в раннем нацизме, то в неких общинных немцах, то в погружении в дометафизические греческие глубины. Наивно, потому что, наверное, сам понимал: противопоставить истории забвения бытия нельзя ничего, если эта история сбывается как судьба. В итоге он заговорил об «очищении бытия» — и даже об очищении от человечества.
Возможно, было бы «политически» более правильным для Хайдеггера выбрать для обозначения того главенствующего в нашу эпоху человеческого типа, что «абсолютно бесцеремонно занят выкорчевыванием всего сущего из бытия», какое-то другое, нейтральное, слово, не имеющее конкретного этнического денотата, — например, «нигилисты». Но тогда это был бы уже не Хайдеггер. Современные исследователи, и Ди Чезаре в их числе, чаще всего игнорируют радикализм Хайдеггера, ослабляют его антимодернистский и антидемократический пафос, пытаются сгладить острые углы там, где немецкий мыслитель, наоборот, предельно их заострял. Это в полной мере касается его «вызывающего» молчания, его «скандальных» фраз, а теперь вот «антисемитских» «Тетрадей». Представляется, что Хайдеггер молчал не потому, что до конца жизни оставался убежденным «нацистом» и «антисемитом», а потому, что своим молчанием желал сказать много больше и громче, чем любым покаянием, которое в общей череде остальных торопливых покаяний просто приняло бы вид формальной галочки напротив его имени.
Фигура Хайдеггера — это ни в коем случае не фигура кабинетного ученого, даже если большую часть жизни он провел именно в кабинете. Скорее при ее оценке мы должны вспомнить все того же Эрнста Юнгера, которого Хайдеггер высоко ценил. Подобно Юнгеру, в молодости захваченному героизмом войны, и Хайдеггер дал увлечь себя «стальным бурям» эпохи, когда во время ректорства возжелал стать «духовным фюрером» народа. И, подобно же Юнгеру, после краха своих идеалов выбравшему путь Анарха, «неприсоединившегося к современности», Хайдеггер удалился в чащу внутреннего Леса — в Шварцвальд, в «Черные тетради», — чтобы оттуда наблюдать, как растет человеческая пустыня. Теперь она выросла до планетарных размеров, мы все — в ней, и она — в нас, так что Леса не видно даже на горизонте, а те, кто продолжает говорить о нем, несомненно безумцы. Таким и был «этот антисемит Хайдеггер» — «сумасшедшим, идущим неторными тропами», как напоминает нам Ди Чезаре, не делая, впрочем, из этого никаких выводов, или безумцем-чудаком (une folie), как сам Хайдеггер именует философа в знаменитом интервью журналу «Экспресс». Безумец может хулить и богов — какой с него спрос? Зато есть спрос с нас, видящих в нем «всего лишь» безумца и на том успокаивающихся.