Старая деревяшка против искусства для искусства

В эпоху промышленной революции англичане всех сословий полюбили комфорт и пристрастились к чаепитию. Этим воспользовался Джозайя Старая деревяшка Веджвуд из Стаффордшира, приложивший все свои знания, таланты и способности к производству лучших образцов гончарного искусства — и к концу жизни ставший «главным поставщиком ваз ко двору вселенной». О его увлекательной биографии, написанной Тристрамом Хантом и еще не переведенной на русский язык, рассказывает Юлия Штутина.

Tristram Hunt. The Radical Potter. The Life and Times of Josiah Wedgwood. Metropolitan Books, 2021. Contents

В 1792 году торговая миссия, направлявшаяся в Китай с лучшими произведениями британских ремесленников, везла с собой шесть фарфоровых ваз, произведенных в графстве Стаффордшир на фабрике Джозайи Веджвуда. За полвека до сомнительного каламбура «china to China», «фарфор в Китай», китайская керамика считалась пределом желаний самых состоятельных европейцев, и ведущие западные мануфактуры охотно имитировали чудесную посуду Поднебесной. Усилиями Джозайи Веджвуда и его ближайшего окружения британская керамика превратилась в востребованную отрасль с исключительной репутацией. Вот характерный (и, разумеется, англоманский) анекдот из мемуаров археолога Леонарда Вулли. В начале 1900-х годов Вулли работал в зале Эшмоловского музея в Оксфорде, составляя новые экспликации к античным вазам. Вазы в это время рассматривала делегация директоров средних школ, оказавшаяся в Оксфорде по случаю какой-то конференции. Один из участников экскурсии подошел к Вулли, и между ними состоялся следующий диалог:

— Какая изумительная коллекция ваз!

— Да, она, пожалуй, уступает только собранию Британского музея.

— Как чудесно! И, смею надеяться, каждая из них — подлинная веджвудская?

В 2021 году Тристрам Хант, директор лондонского музея Виктории и Альберта, крупнейшего в мире собрания декоративно-прикладного искусства, опубликовал книгу «Передовой гончар: жизнь и эпоха Джозайи Веджвуда» («The Radical Potter. The Life and Times of Josiah Wedgwood»). Трудно представить себе более подходящего автора такой биографии: Хант — историк по специальности, публичный интеллектуал по призванию и представитель британского образованного, но не аристократического класса по происхождению. Его предки были ювелирами, инженерами, колониальными чиновниками средней руки, инспекторами школ, метеорологами — словом, теми, кто на практике занимался вопросами строительства империи. Кроме того, Хант — потомственный лейборист, добившийся избрания в Палату представителей от города Стоктон-на-Тренте и благодаря этому политическому дебюту сумевший спасти пришедшие в упадок остатки некогда преуспевающей фабрики Веджвудского фарфора. Как историк Хант занимается промышленной революцией и урбанизацией в Великобритании. Его перу принадлежат несколько книг, в том числе биография Фридриха Энгельса «Генерал Маркса. Революционная жизнь Фридриха Энгельса» («Marx’s General: The Revolutionary Life of Friedrich Engels», 2010) и история колониальных столиц Великобритании «Десять городов, создавших империю» («Ten Cities That Made an Empire», 2014).

Джозайя Веджвуд (1730—1795) родился в краю потомственных гончаров, где все с детства разбирались в песке и глине, воде, угле и печах. Он рано был приставлен к ремеслу — не престижному, но востребованному и уважаемому. Подростком он перенес оспу, оставившую его хромым на всю жизнь. Последствия болезни дали о себе знать и в зрелости, и ему ампутировали ногу, отчего рабочие на фабрике звали Веджвуда не иначе как Старой деревяшкой, а он гордился этим прозвищем.

Веджвуды и их ближайшее окружение были унитарианцами, самыми, пожалуй, свободомыслящими из английских протестантов. Их догмой было отсутствие догмы: они ставили под вопрос любое бездоказательное утверждение и самостоятельно искали ответы на вопросы о природе и божественном откровении. Тристрам Хант объясняет характер и успехи Веджвуда неукротимой страстью к экспериментам, проистекающей из его унитарианства. Близкий друг Веджвуда, химик и проповедник Джозеф Пристли писал в 1775 году, что «знания... волею Господа уничтожат страхи и предрассудки, избавят религию и науку от несправедливой власти». Веджвуд этот гимн Просвещению разделял полностью.

Британцы середины восемнадцатого века жили в эпоху экономического подъема. После войны, революции, пожаров и чумы наступила эпоха относительного покоя, которая, среди прочего, ознаменовалась всеобщим стремлением к домашнему комфорту, причем в самом прямом смысле: например, все классы общества хотели пить чай. Именно тогда, в середине XVIII века, в краю горшечников Стаффордшире самые предприимчивые владельцы мастерских занялись производством недорогих чайных сервизов — не только чашек с блюдцами, но и чайников, сахарниц и молочников со сливочниками. Эти лишенные претензий предметы предназначались ближайшим соседям, людям того же социального слоя.

Аристократические скептики всерьез беспокоились за благополучие не только нижних чинов, но и женщин: и те, и другие, оказывается, тратили непомерно много средств и времени на питье чая в ущерб производительному труду и добродетелям домашнего очага. Хант, автор с сильно развитым классовым чувством, посвящает немало страниц «Передового гончара» ужасу аристократов перед новой культурой потребления. Например, Гораций Уолпол, зачинатель готического романа и тонкий знаток европейского искусства, сидя в доме, полном севрского фарфора, предрекал Англии упадок и гибель из-за всеобщей страсти к роскоши, в том числе к чашкам с блюдцами. В то же время Адам Смит и Дэвид Юм, оба шотландцы, оба из потомственных юристов, убеждали общество, что торговля — двигатель прогресса, а «потребление является единственной целью всякого производства» (это Смит в «Исследовании о природе и причинах богатства народов»). Юм вслед за Бернардом де Мандевилем и вовсе писал о том, что в отсутствие предметов, служащих украшению жизни и ее удовольствиям, человек делается уныл и бесполезен для общества. Больше того, интерес к материальному комфорту идет рука об руку с политической энергией, а здоровое потребление способствует самосовершенствованию и улучшению отношений в обществе. Оставалось сократить зависимость этого здоровеющего на глазах общества потребления от импорта — et voilà, жизнь совсем наладится.

Вот эту-то пустующую нишу умеренной английской роскоши и занял Джозайя Веджвуд. Для начала он взялся за улучшение уже имеющихся рецептов керамики: создал свою собственную массу, как ее называют гончары, — строго подобранную смесь глины и добавок, затем — новые цветные глазури, не просто красивые, но и улучшавшие прочность посуды.

Веджвуд обладал исключительным чутьем и обширными знакомствами, которые он культивировал и поддерживал. В конце 1760-х годов в Англии расцвела мода на псевдорустикальные детали интерьера, и Веджвуд вместе со своим компаньоном Бентли сумели отвоевать эту нишу для себя, поставляя красивую и прочную посуду, изразцы и другие декоративные элементы для парадных каминов. Они рассылали образцы окрестному дворянству, приглашали потенциальных покупателей посетить фабрику, делали штучные предметы с росписями по эскизам жен и дочерей своих заказчиков. Этот напористый маркетинг принес прекрасные результаты: спрос на веджвудские изделия появился не просто в столице, а непосредственно в королевской семье. Королева Шарлотта, покровительствовавшая Иоганну Кристиану Баху («лондонскому» сыну Иоганна Себастьяна), Томасу Гейнсборо и другим знаменитым людям искусства, заказала Веджвуду большой чайный сервиз. После доставки его в Сент-Джеймсский дворец стаффордширский гончар стал суперзвездой, а свою фирменную фарфоровую массу переименовал из «сливочной» (creamware, «цвета сливок») в «королевскую» (queenware).

После покорения Лондона перед Веджвудом открылся весь мир. Он жаждал отправить свой фарфор ко двору турецкого султана и китайского императора. Но для начала он преуспел на российском направлении: сначала отправив Екатерине II так называемый сервиз с колосками (Husk service), а затем выполнив ее грандиозный англоманский заказ — «сервиз с зеленой лягушкой», предназначенный для Кекерекексинского дворца (сейчас Чесменского). 944 предмета с 1222 видами Англии потребовали таких колоссальных ресурсов, что Веджвуд и Бентли едва удержались на плаву, но компания выстояла и после этого триумфа до самой кончины ее основателей только росла.

После успеха русского сервиза Веджвуд вернулся к своему основному делу — совершенствованию фарфора. Он не только разработал новые составы, техники и технологии, но и реорганизовал производство. Оно, разумеется, еще не было конвейерным, но уже было разделено на десятки тщательно продуманных мелких операций, отчего качество веджвудских товаров не просто улучшилось, а стало частью, как мы бы сейчас сказали, бренда. Тристраму Ханту, по роду научных занятий близко к тексту знающему «Положение рабочего класса в Англии» Энгельса, хорошо удается объяснить мануфактурные перипетии и динамику отношений владельцев с подчиненными. Это важно, потому что коллапс Веджвудской фабрики в 1980–1990-х годах из-за некомпетентности и жадности ее менеджеров подробно описан в эпилоге «Передового гончара». Контраст между подходами периода первоначального накопления капитала, как будто беспримерно жестокого, и современного корпоративного капитализма, якобы просвещенного, поражает.

Веджвуд был очень одаренным химиком, материаловедом и управляющим. Но он отлично знал пределы своей компетенции и не щадил средств для привлечения к себе на фабрику лучших художников и скульпторов. Таков был, к примеру, график и скульптор Джон Флаксман. Когда Веджвуд после многих лет экспериментов получил свои идеальные синие, голубые, сиреневые и зеленые яшмовые массы (jasperware), он пригласил Флаксмана для разработки неоклассических сюжетов. Именно флаксмановские белые рельефы танцующих божеств-гор (сестер мойр и харит) на глубоком синем фоне обычно первыми приходят в голову при словах «веджвудский фарфор».

Сам Джозайя больше всего ценил свою версию Портлендской вазы. Этот шедевр античного стеклоделия стаффордширскому гончару удалось передать в черной яшмовой массе. Английский художник и критик начала XX века Роджер Фрай писал, что совершенство произведенных Веджвудом предметов «уничтожило искусство как искусство», задав немыслимые для ручного труда стандарты механического совершенства.

Одна американская рецензентка назвала «Передового гончара» уютной книгой, но это несправедливо: у Ханта получилась увлекательная, но решительно неуютная биография. Автор не обошел стороной ни один из острых вопросов: ни о роли рабства в производстве сахара, без которого нет чаепития, ни о деловой этике эпохи, ни о взаимоотношении ремесла и искусства, религии и науки, индивидуального и массового вкуса. Ханту крайне симпатичен его герой, но он не отводит глаз от очевидных противоречий: скажем, благосостояние Веджвуда прямо зависело от благополучия рабовладельческих плантаций в Вест-Индии, и это не помешало ему создать знаменитый аболиционистский медальон и отправить его в Америку.

Ханту удалось соблюсти баланс между вынесенными в подзаголовок книги жизнью и эпохой Веджвуда, уделив достаточно места современникам своего героя — от ближайшего друга, Эразма Дарвина (Чарльз приходился внуком и Джозайе, и Эразму), до никогда им не виденных Эдварда Гиббона и Джейн Остен, капитана Кука и Бенджамина Франклина. Странно и чудесно сознавать, что всех этих людей объединяли хрупкие предметы «главного поставщика ваз ко двору вселенной» — как в шутку себя называл амбициозный коротышка на деревянной ноге из графства Стаффордшир.

Отправьте сообщение об ошибке, мы исправим