Семен Ан-ский (настоящее имя — Шломе-Зейнвел Раппопорт, 1863 — 1920) хорошо известен историкам еврейского театра, этнографам и фольклористам. Автор знаменитой пьесы «Диббук, или меж двух миров», собиратель фольклора восточноевропейских евреев обеспечил себе почетное место в еврейской культуре. Увлекшись в юности идеями Хаскалы (еврейское просвещение), Ан-ский порвал с религиозной средой, выучил русский язык и примкнул к народникам. Как писатель он испытал сильное влияние Глеба Успенского, с его подачи Ан-ский уехал в Париж и стал личным секретарем Петра Лаврова (до этого он успел поработать шахтером в Екатеринославской губернии). Возвратившись в 1905-м году, Ан-ский сблизился с эсерами, мечтая при этом о создании еврейской социалистической партии подобного типа. Об Ан-ском как социалисте-революционере принято говорить вскользь — это не очень удобный факт, который плохо соотносится с образом доброго сказочника, «в котором помещалась тысяча местечковых евреев». Этим отчасти объясняется то, что место Ан-ского в русской культуре недооценено, хотя и принято говорить о том, что он существовал на стыке двух миров. Акцент почти всегда делается на том, какое влияние оказала русская культура на еврейские штудии Ан-ского. Спору нет, оно огромно, но и для русской культуры Ан-ский кое-что сделал. «Семен Акимыч Анский совмещал в себе еврейского фольклориста с Глебом Успенским и Чеховым», — писал Осип Мандельштам.
Настоящее издание открывает Ан-ского — социолога чтения. Чтобы понять, какую роль сыграл труд «Народ и книга» в свое время и что дает его издание сегодня, нужно поговорить о том, что вообще происходило с социологией чтения на рубеже XIX-XX вв.
Изучение народного читателя в Российской империи началось в конце 1850-х годов. Его главной задачей было просвещение и приобщение широких масс к разумному и вечному. Пионеров социологии занимал вопрос, к которому обращался еще Лев Толстой: нужна ли народному читателю особая литература или он вполне способен усвоить литературу дворянского сообщества. Таким образом, в центре оказывалась проблема социальных и культурных различий между сословиями. Народничество с его пафосом сближения с простыми людьми, преимущественно с крестьянами, дало мощный толчок развитию социологии чтения. Эта проблема волновала многих и с разных точек зрения. Так, революционер-демократ Чернышевский подсчитывал статистику подписчиков «Современника» за 1859–1861 год и делал на ее основании выводы о распространении периодики вообще: «правильное возрастание любви к чтению с северо-востока Европейской России на юго-запад. Сибирь, никогда не знавшая крепостного права, получавшая из России постоянный прилив самого энергического и часто самого развитого населения... стоит в умственном отношении выше Европейской России».
Первый значительный труд по социологии чтения — «Что читать народу?» (три части, 1884, 1889, 1906) — был подготовлен группой учительниц харьковской воскресной женской школы во главе с Христиной Алчевской. Они записали и систематизировали читательские отзывы, на основании которых делались заключения о пригодности конкретного литературного текста для народного читателя. Исследовательницы пришли к выводу, что народу «доступно все великое, прекрасное, талантливое в нашей общей литературе».
Важным этапом стали работы Николая Рубакина, создателя библиопсихологии — науки о восприятии текста. Он сделал попытку дифференциации народного читателя, выделив «крестьян, фабричных рабочих и солдат» («Этюды о русской читающей публике»).
Семен Ан-ский, начало 1900-х годов
Фото: kontinentusa.com
Семен Ан-ский очень хорошо знал предшествующую теоретическую традицию и современные разработки в области социологии чтения. В очерке «Народный читатель как особый социально-психологический тип» Ан-ский дает критический обзор работ своих предшественников. Этот очерк не только введение в тему, но и убедительная попытка обозначить свою позицию в контексте социологических штудий. Он пишет о Толстом, Михайловском, Успенском, цитирует Добролюбова и Писарева и приходит к выводу, что «лучшие представители русской общественной мысли, почти все без исключения выделяли народ — вернее, крестьянство — в особый социально-психологический тип и считали, что литература общества, даже такие перлы и адаманты, как произведения Пушкина, недоступны и непригодны для народа». Это, по мнению Ан-ского, отличает прогрессивных мыслителей, посмевших посягнуть на священную формулу «крестьянин точно такой же человек, как все люди» и признать, что кое в чем этот класс все-таки устроен иначе. Он пишет: «Когда в 1890-х годах снова был поднят вопрос о народе как об особом социально-психологическом типе и пишущим эти строки было подробно развито мнение о недоступности и непригодности литературы общества для народа, против этого снова было выдвинуто обвинение в крепостничестве». Учитывая народничество Ан-ского, это обвинение кажется абсурдным. На самом деле, оно вскрывает суть полемики пионеров социологии чтения. Противником Ан-ского выступил Николай Рубакин: «вы не без удивления замечаете в этом „учении об особой литературе для народа” нечто старое, нечто знакомое; вами вспоминается еще не истершееся из памяти народной разделение людей „на белую кость” и „черную кость”. Переживание старых воззрений еще удерживается в области литературы». Если посмотреть на этот спор иначе, то речь в нем идет о том, универсальна ли русская дворянская литература. Ан-ский считал, что нет. Однако это не мешало ему оценить по достоинству труд Рубакина, который «сам очень определенно выдвигает вопрос об особенностях народного читателя, о его психологии, запросах и особом отношении к книге». В конце очерка Ан-ский констатирует необходимость сбора данных о читателях различных этнографических, социальных и культурных категорий, только тогда социология чтения принесет результаты.
Ан-ский пытается воплотить в жизнь эту идею. Его труд «Народ и книга», состоящий из введения, двенадцати глав и заключения, — результат «довольно обширного и систематического опыта чтений нескольких сот народных книжек перед крестьянской и рабочей аудиторией». Ан-ский подчеркивал, что обычно в качестве чтецов-исследователей выступали люди не из народной среды; он же был для слушателей своим (речь идет о семилетнем периоде работы в шахтах) и «нисколько не стеснял их своим присутствием, не мешал им высказываться откровенно и свободно, в свойственных им выражениях как о читаемых книжках, так и об их героях, людях других сословий». Тем самым, Ан-ский имел «полную возможность приблизить ... чтения к типу самостоятельных народных чтений».
Семен Ан-ский вывел и обосновал читательскую классификацию художественной книги: божественные, сказки («выдумка, целиком или частью, и это уже лишает ее всякого серьезного значения»), житейские книжки. Он отмечает, что в целом читатели из народа перенесли сакральное отношение с Библии на книгу как таковую: «Напечатано — значит, правда; напечатано — значит, справедливо». Хотя вкусы в народной и рабочей среде достаточно сильно отличаются: «различие между рабочими и крестьянами было только по отношению к чтению, а не к самой религиозной книжке, к которой и шахтеры, и босяки относились с глубоким уважением».
Ан-ский возвращается к своей любимой мысли о непригодности классической литературы для народного читателя:
«Пробовали читать Пушкина и Гоголя, Лермонтова и Некрасова, Тургенева и Достоевского, и каждое из этих чтений оставляло в душе осадок жгучей обиды и тоски ... Единственное, что слушатели хорошо поняли из всех прочитанных произведений великих писателей, — это „Сказки” А.С. Пушкина, „Вечера на хуторе близ Диканьки” Н.В. Гоголя, „Песню про купца Калашникова” М.Ю. Лермонтова, „Генерала Топтыгина” и несколько других мелких стихотворений Н.А. Некрасова. Во время этого опыта я вполне разделял общее мнение, что передача народу произведений наших великих писателей необходима... Тем не менее я не находил в себе мужества продолжать долго эти мучительные чтения, которые казались мне профанацией великих творений».
Зато он отметил положительные результаты от чтения книг, ориентированных на потребности народного читателя, что должно было еще раз подтвердить его правоту: «они с первых же чтений остановились с восторгом и удивлением перед яркими картинами их собственной жизни и чуть ли не с первых же чтений начали называть новую книжку „житейской” в отличие от „сказки”».
В сравнении с трудом Алчевской «Народ и книга» дает более полную и дифференцированную характеристику народного читателя (хотя Ан-ский учитывал опыт харьковских учительниц). Исследование Ан-ского не было революционным, но оно было важным этапом в развитии социологии чтения, о чем говорит и возникшая вокруг его методологии полемика. В советские годы работа Ан-ского оценивалась негативно. Он относился к так называемым «культурникам-одиночкам», порождению народничества, «выродившегося в 80-е годы в либеральное движение», намеренное просвещать крестьянство, а не образовывать его политически. Автор книги «Изучение читателей в России XIX века» Б. Банк, который писал в русле советской идеологии, порицавшей «культурничество», называет Ан-ского «сектантски ограниченным народником», который клевещет на рабочий класс и крестьянство. Сегодня Ан-ский — социолог чтения известен разве что специалистам в этой области, хотя и меньше, чем Рубакин или Алчевская. Вышедшая в Common Place книга не только представляет широкой публике Ан-ского с малоизвестной стороны, но и восполняет лакуну в истории социологии чтения.