Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Юлиане Фюрст. Цветы, пробившие асфальт: путешествие в Советскую Хиппляндию. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Перевод с английского И. Косалс. Содержание. Фрагмент
Президент Рейган любил рассказывать советские (по крайней мере, по его словам) анекдоты, высмеивающие коммунистический режим, тотальный дефицит и всеобщее лицемерие, которые царили в СССР. Один из таких анекдотов, широко разошедшийся после его выступления, звучит так:
«Американец говорит: „В нашей стране я могу прийти в Белый дом, стукнуть кулаком по столу и сказать:
— Господин президент, мне не нравится, как вы управляете страной!“
Русский говорит: „Это я тоже могу!“
— Неужели? — удивляется американец.
— Да! — отвечает русский. — Я тоже могу прийти в Кремль, стукнуть кулаком по столу генерального секретаря и сказать: „Товарищ генеральный секретарь, мне не нравится, как Рейган управляет страной!“»
Между тем, обратившись к одному забытому эпизоду истории, мы можем обнаружить в каком-то смысле прямое опровержение этого анекдота. 1 июня 1971 года от нескольких десятков до нескольких сотен хиппи (оценки свидетелей разнятся, а архивы КГБ, где можно было бы получить более точную информацию, закрыты) собрались в центре Москвы. Они планировали провести акцию, приуроченную ко Дню защиты детей и посвященную осуждению агрессивной политики США во Вьетнаме. С собой демонстранты несли множество плакатов пацифистского содержания, отсылавших в том числе к официальной советской антивоенной риторике. Однако еще до начала шествия все хиппи, пришедшие на демонстрацию, были жестко задержаны КГБ, многие потеряли учебу и работу, а те, кого власти назвали организаторами, отправились на месяцы в психиатрические лечебницы. Этот сюжет кажется парадоксальным сразу по нескольким причинам. Почему советский режим так жестоко наказывал за критику американского империализма? А хиппи? Они же вроде были антисоветчиками, почему они тогда проводили такую акцию, рифмовавшуюся с официальной позицией СССР? Это лишь одна из многих неожиданных историй, рассказанных в книге «Цветы пробившие асфальт: путешествие в Советскую Хиппляндию» немецкой исследовательницы Юлиане Фюрст.
Что мы вообще знаем про советских хиппи? Какой их образ существует (если вообще существует) в массовом сознании? Скорее всего, в возможных ответах на этот вопрос будут упомянуты рок-музыка, джинсы и, разумеется, протест против унылой реальности позднего СССР. Хиппи — явление несоветское, внесоветское и антисоветское, и в этой оценке с поразительным единодушием сходились как сами представители субкультуры, так и их противники — комсорги, милиционеры, психиатры, журналисты. Но Фюрст ставит под сомнение тезис о несовместимости двух систем, «Системы» хиппи (как они сами называли свое крайне сплоченное и живучее сообщество) и советской системы. В своем исследовании она упорно и на разных примерах доказывает, что на протяжении многих лет существовал сложный симбиоз волосатых любителей рока и наркотиков с современным им советским обществом. Но обо всем по порядку.
Монография Фюрст принадлежит к жанру устной истории. Основной корпус ее источников составляют 135 интервью с бывшими советскими хиппи, разбросанными теперь по всему миру. Архивные документы автор тоже привлекает, но гораздо меньше, отчасти из-за закрытости архивов, отчасти из-за того, что образ хиппи в бюрократических бумагах очень сильно искажается.
Книга разделена на две части. В первой, слегка иронично озаглавленной «Краткий курс истории движения хиппи и его системы в СССР», кажется впервые в академической литературе делается попытка ответить на вопрос, что собой представляла легендарная Система, и в хронологическом порядке рассказать ее долгую, почти двадцатилетнюю историю, от зарождения во второй половине 1960-х преимущественно в среде детей номенклатуры и привилегированной интеллигенции до складывания во второй половине 1970-х фактически «мира внутри мира» — особого всесоюзного «хиппилэнда» со своими традициями, ритуалами, конфликтами поколений, звездами и аутсайдерами.
Во второй части, озаглавленной «Как советские хиппи и поздний социализм формировали друг друга», Фюрст исследует отдельные аспекты и компоненты хипповской жизни и показывает, что их невозможно отделить от общества, где эта жизнь протекала. Среди тем, рассматриваемых исследовательницей, — идеология «системщиков», понятие «кайф», вопросы безумия и веры, материальная сторона движения. Отдельная глава посвящена гендерной истории — женщинам в хипповских сообществах.
Сергей Батоврин в психиатрической больнице No 14, 1982 год. Фото из личного архива С. Батоврина / из книги «Цветы, пробившие асфальт»
На протяжении всей работы в ней прослеживается пара ключевых мотивов. Первый — это, собственно, главный тезис книги: родство и взаимосвязанность Системы и системы. Книга относится к тому направлению современных исследований позднего социализма, которые выходят за границы простых противопоставлений «режима» и «борцов с ним», но показывают сложность, многогранность и в каком-то смысле плюрализм советского общества 1960–1980-х. Здесь сразу вспоминается Алексей Юрчак, фактически заложивший основы и создавший словарь для разговора о позднесоветском обществе. Фюрст, по ее собственным словам, не собиралась отвергать концепцию Юрчака, однако пошла несколько дальше. В отличие от знаменитого антрополога, она, во-первых, рассматривает свой кусочек позднесоветского общества в динамике, предпочитая показывать процесс, а не вневременной застывший снимок. Во-вторых, она рассказывает немного другую историю — не про стремление к вненаходимости, но про использование ресурсов советской системы в своих целях. Она как бы говорит: хиппи — не внешние по отношению к социализму, они его неотъемлемая часть, одна из тех многочисленных групп, которые создавали уникальный облик эпохи, проверяли и расширяли границы дозволенного в обществе застоя.
Можно выделить три основных аспекта, в которых связи хиппи с окружавшим их миром заметнее всего. Во-первых, это социальное происхождение неформалов. Во-вторых, экономика и вещи хиппи. В-третьих, их идеология.
Как уже было сказано выше, первое поколение хиппи (рубеж 1960–1970-х) происходило из наиболее привилегированных групп советского общества. Это было связано с тем, что только у детей из таких семей был доступ к заграничным пластинкам, одежде, книгам. Маша «Штатница» Извекова часть жизни прожила в Нью-Йорке с отцом-дипломатом, а вернувшись оттуда, привезла московской тусовке бесценные знания и опыт общения с «настоящими хиппи». Сергей Батоврин, тоже ребенок дипсотрудников, почти попал на легендарный Вудсток (но вернулся домой, чтобы не спровоцировать «международный скандал»). Многие хипповские вечеринки конца 1960-х проходили на родительских номенклатурных дачах и квартирах, а дома у Светы Марковой, дочери старого большевика, функционировал даже целый салон, один из центров нонконформистской культуры того времени. Имея такое происхождение, многие ранние хиппи воспроизводили социальную структуру советского общества и стереотипы, присущие их родителям, и внутри «Системы»: проявляли элитистское презрение к выходцам из рабочих семей, подчеркивали свою инаковость, выпутывались из сложных ситуаций с советской милицией благодаря влиятельным родственникам. Однако такой взгляд ограничен: связи с Западом существовали не только среди московской элиты, но и на окраинах Союза, где у многих была заграничная родня, и Рига, Таллин, Львов — такие же столицы раннего хипповского движения. К сожалению, книгу Фюрст можно упрекнуть в москвоцентричности: она упоминает и про страны Балтии, и про Украину, и про другие регионы Советского Союза, однако именно московские хиппи являются главным объектом ее исследования.
Зависимость хиппи от советской системы видна также в экономической и, шире, в материальной сфере. Само их отношение к вещам в полной мере отражало парадоксы той эпохи. С одной стороны, советское общество жило в постоянном дефиците, но, с другой, в брежневском СССР сформировались своеобразное общество потребления и потребительская культура. Так и хиппи, казалось бы, были антиматериалистами и ревнителями духовных ценностей, не особенно заботились о чистоте и опрятности, но при этом придавали вещам решающее значение: именно хипповская одежда и хипповские аксессуары делали их хиппи, идентичность должна была иметь конкретное материальное воплощение. Кроме того, практика самостоятельного пошива одежды из подручных материалов как нельзя лучше соответствовала самим условиям дефицита. В таких важных своих практиках, как путешествия и употребление наркотиков, хиппи также были неотделимы от советской экономики: наркотики они получали благодаря связям с советскими врачами, относительной мягкости советской наркополитики (по сравнению с американской) и отпуску огромного количества аптечных препаратов без рецепта; для путешествий же использовали другие бреши в советской экономике, например, возможность бесплатно поесть в государственных столовых, работники которых и так забирали много еды с собой и не имели рыночной мотивации прогонять попрошаек. Исследовательница даже утверждает, что «на самом деле с материальной точки зрения он [советский социализм] давал им больше, чем [мог бы дать] капитализм».
Милиционеры останавливают хиппи на улице. Фото из архива Н. Мамедовой / из книги «Цветы, пробившие асфальт»
В вопросах идеологии связи и противоречия хипповского и советского миров становятся еще более запутанными. Международное движение хиппи, бесспорно, очень многое взяло из арсенала левых идей: критику капитализма и государства, свободную любовь, общечеловеческое братство без оглядки на гендер и этничность. При этом советские хиппи существовали в локальном контексте, где современный им авторитарный консервативный режим не только не отказывался от своей изначальной революционной риторики, но и продолжал ее активно пропагандировать, несмотря на полное расхождение деклараций с практикой. Советское идеологическое воспитание, с одной стороны, облегчало восприятие утопических идей «детей цветов», а с другой, отвращение к советской системе отталкивало их от левых симпатий западных ровесников и приводило к абсолютно невероятным для условного Вудстока ситуациям, когда некоторые советские хиппи использовали нацистскую символику для подчеркивания своей антисоветскости. Юра «Солнце» Бураков, легендарный отец-основатель «Системы» и сын ярого коммуниста, чувствовал это родство: именно он был автором идеи той злополучной акции в поддержку Вьетнама. Таким образом Юра надеялся показать советской власти, что хиппи могут быть для нее вполне «своими». В его архиве хранится множество сочинений, где он в соцреалистическом духе устами своих героев рассуждает о том, как хочет помогать людям и изменять мир к лучшему — и для этих вполне пионерских целей он считал пригодными волосатых и вечно пьяных хиппи. Но ключевой особенностью, разделявшей «системщиков» и комсомольцев, было хипповское восхищение всем западным, интересным образом охватывавшее как мейнстримные стороны зарубежной поп-культуры, так и противостоявшие им контркультурные и протестные течения.
Тема сходства и различия хипповской и советской идеологий практически неисчерпаема, и примеров тому исследовательница приводит великое множество, мы же подходим к еще одному важному парадоксу и книги, и самого движения советских хиппи: консервативная мораль (в 1920-х бывшая объектом критики коммунистов и революционеров, но впоследствии взятая ими на вооружение) была главным врагом как для западных контркультурщиков, так и для советских «волосатых». При этом экономические реалии и идеологические обоснования порядка по разные стороны железного занавеса кардинально различались. Советские хиппари критиковали капиталистическую цивилизацию и одновременно фетишизировали воображаемый Запад. Хиппи и рокеры в их глазах были неотъемлемой частью западной культуры, пусть и настроенной критически к своему обществу. Здесь можно добавить, что таковы и сами герои книги в глазах Фюрст: ярые антисоветчики, построившие всю свою идентичность на противостоянии социализму, они тем не менее не представимы в другом обществе и в другую эпоху — недаром они ушли в прошлое одновременно с КПСС, комсомолом и дружинниками.
Наконец, еще один важный лейтмотив «Хиппляндии» — размышления о роли исследователя в исторической работе. Этот вопрос и так является важным для гуманитарных ученых, а жанр устной истории выдвигает его на первое место. Рассуждая во введении о преимуществах и недостатках интервью как исторического источника, Фюрст неизбежно касается вопроса о субъектности самого интервьюера, его меняющихся интересах и жизненной ситуации, которые были одним из важных факторов, определявших, каким выйдет то или иное интервью. Исследовательница отмечает, что ее западная социализация и отсутствие опыта жизни в СССР не только накладывают определенные ограничения, но и открывают для нее дополнительные возможности. С одной стороны, она хуже знает контекст, чем ее постсоветские коллеги, бывшие современниками тех событий, с другой — ее исследовательская оптика не замылена: именно сторонний взгляд позволяет Фюрст выработать концепцию, чувствительную не только к противоречиям между хиппи и официальной советской системой, но также и к объединявшим их вещам.
Солнце и хиппи его первой Системы, 30 апреля 1971 года. Фото из личного архива В. Бояринцева / из книги «Цветы, пробившие асфальт»
Но наиболее явственно эта тема поднимается в последней главе книги («Герла»), посвященной женщинам-хиппи. Исследовательница признается, что на ее желание по новому взглянуть на женскую историю хиппи повлияли не только изменения в составе сообществ бывших хиппи (многие мужчины-«ветераны» движения умерли), но и эволюция ее собственного мировоззрения, связанная прежде всего с кампанией #metoo и вообще новой волной феминизма 2010-х. Более того, без ее феминистских убеждений и связанных с ними интересов никакая история женщин-хиппи не могла бы получиться, потому что сами «хипповки» (термин 1970-х гг.) не считали, что в их судьбах и взглядах может быть что-то интересное и отдельное от судеб и взглядов их соратников-мужчин. Однако при внимательном рассмотрении Фюрст выясняет, что это совершенно отдельный сюжет, основанный на диалектике эмансипации и насилия, много рассказывающей и о советском гендерном контракте, и о различиях между западными и советскими нонконформистами.
В конце стоит отдельно похвалить язык книги и ее русский перевод — в переводе удалось сохранить авторский голос и сделать так, чтобы книга звучало органично и естественно. «Хиппляндия» полна разнообразных историй (смешных и трагичных) из жизни героев, которые при этом не мешают академичности изложения, и читать книгу можно хотя бы ради этого. Кроме того, работа Юлиане Фюрст очень освежает взгляд на советское прошлое: если вы хотите увидеть нетипичный СССР — тот, где дети московской номенклатуры и подпольных бизнесменов из Крыма вместе с литовскими вооруженными крестьянами строят баррикады в Каунасе; где сын советского военного и пламенного коммуниста (в дальнейшем ставшего православным публицистом) организует протесты против американской политики во Вьетнаме, за что КГБ отправляет его в психиатрическую лечебницу; где сообщество заядлых антисоветчиков, любителей рок-музыки и марихуаны, оказывается одним из феноменов позднего социализма, — вам определенно стоит прочитать эту книгу.