Роже Шартье. Карты и вымысел (XVI–XVIII века). СПб: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2024. Перевод с французского Марии Неклюдовой. Содержание. Фрагмент
Книга Роже Шартье представляет собой увлекательное научно-популярное повествование на тему «литературной географии». Автор анализирует карты в художественных произведениях, причем карты особые — представляющие воображаемое пространство, в большей или меньшей мере перекликающееся с реальным, в котором совершают путешествие персонажи. Эти карты могут присутствовать в сочинении с самого начала или могут добавляться позже издателями (второй случай более частый). Выбор хронологических рамок анализа автор объясняет тем, что в XVI-XVII вв. в результате открытия новых земель существенно расширились границы мира и возрос интерес к картографии. Литературные карты использовали приемы и технику реальной картографии того времени.
Шартье широкими мазками составляет своего рода каталог литературных карт — по произведениям разных жанров, стран, художественных эпох. В центре его внимания оказываются «Дон Кихот» Сервантеса, «Путешествия Гулливера» Свифта, «Робинзон Крузо» Дефо, «Мир иной и тот же самый» Холла, «Утопия» Томаса Мора, «Клелия» Мадлен де Скюдери, «Духовные сочинения» Иоанна Креста, «Неистовый Роланд» Ариосто и ряд других источников. Все эти очень разные произведения объединяет присутствие в них литературных карт. Сам по себе этот критерий мог бы показаться интересным, но недостаточно глубоким для сопоставления. Однако Шартье находит весьма удачный ракурс: он прослеживает генеалогию анализируемых им текстуальных карт, выявляет зависимость одних от других и, что представляется особенно важным, дифференцирует их функции в произведении, зависящие как от жанра, так и от культурно-исторического контекста. В результате исследование обретает дополнительные измерения и побуждает читателя к размышлениям на предложенную тему.
Если в «Дон Кихоте» карты, «прокладывающие воображаемые маршруты выдуманного персонажа по знакомым читателю местам, усиливают эффект реальности», который стремится создать Сервантес, то в «Путешествиях Гулливера», помимо этого, преследуется еще одна цель: намеренные расхождения между картами и повествованием, сознательные «ошибки», создают эффект остранения, ироническую дистанцию, свойственную сатирическим сочинениям. В произведении Джозефа Холла «Мир иной и тот же самый» — «утопии наоборот», высмеивающей мир порочных людей (чревоугодников, пьяниц, воров и т. п.), — присутствие девяти географических карт, сочетающих реальные и воображаемые локусы, обнажает сатирические интенции автора. Схожая цель преследуется Томасом Мором в «Утопии». Но здесь ситуация несколько иная: в разных изданиях этого романа приводятся разные карты, из чего Шартье делает вывод о том, что «читатели должны сами воображать карту острова и, как того требует экфрасис, превращать слова в ментальные образы».
Эта мысль о соотношении словесного и визуального выражения, о наличии «зазора» между ними, открывает простор для различных интерпретаций и прочтений. Получается, что создатель карты может выступать в роли комментатора, который не просто объясняет текст, но и домысливает его. Так, на карте необитаемого острова, куда попал Робинзон Крузо, собраны сразу несколько эпизодов, в результате чего пространство оказывается густонаселенным, что вступает в противоречие с текстом романа. А карту пути Петрарки — вплоть до встречи с Лаурой, — помещенную в венецианском издании его «Канцоньере» 1525 года, можно рассматривать как утверждение реальности Лауры, что до настоящего времени не находит своего документального подтверждения.
Разумеется, и аллегорические карты вроде прециозных «Карты Королевства Любви», «Карты Королевства прециозности», «Карты страны Нежности» и т. п. открыты для разных толкований. Как справедливо отмечает Шартье, они могут быть поняты лишь «в контексте тех взаимоотношений, которые объединяют членов избранного общества»; то есть все посторонние толкования будут иными. Светская игра предполагает знание правил. Ту же функцию «общественной референции» Шартье приписывает гравюре из издания 1641 года «Духовных сочинений» Иоанна Креста, изображающей, какими путями можно достичь вершины горы Кармель, то есть соединения души с Богом. Религиозно-мистический контекст навевает соответствующие варианты интерпретации.
Ракурс, выбранный Шартье, представляется довольно продуктивным. Он предполагает возможность расширения хронологических рамок исследования. В первую очередь хотелось бы обратить внимание на «Божественную Комедию» Данте, которая может быть рассмотрена как своего рода прецедент. Известно, что визуальность «Комедии» породила богатую традицию ее иллюстрирования. Уже в Урбинском кодексе 1478–1482 годов, хранящемся в Ватиканской библиотеке, Гульельмо Джиральди с помощниками создает серию пространственных образов, населенных дантовскими персонажами. А в 1490-е годы Боттичелли работает над выдающимися иллюстрациями, совокупность которых можно рассматривать как своеобразную карту: герои как бы переходят из одного отрезка пространства в другое, от одного этапа пути к другому. Не будем перечислять многочисленные примеры иллюстрирования «Комедии», но отметим лишь, что, как правило, ее издания снабжены подробными картами-схемами загробного мира. И это вполне объяснимо. Данте выстраивает целостный пространственно-временной образ вселенной, в которой земной и загробный миры тесно связаны: отверстие адской воронки находится в северном полушарии неподалеку от Иерусалима, который считался центром мира. Гора Чистилища расположена в южном полушарии. Рай помещен на небесах, окружающих землю, выстроенных в соответствии с современными Данте представлениями об устройстве мироздания. В поэму включены многочисленные топонимы и гидронимы, дающие нам представление о географии Италии. И в целом «путешествие», изображенное в «Комедии», имеет конкретные пространственно-временные координаты — для каждой песни, то есть для каждого «загробного локуса» Ада и Чистилища, известно время (реальное, земное) пребывания там Данте (в Раю времени нет).
Наверно, было бы небезынтересно хоть несколько слов сказать и о соотношении текста и карты в записках средневековых путешественников, в первую очередь купцов и миссионеров. Знаменитая «Книга чудес мира» венецианского купца Марко Поло, достаточно отрывочно и далеко не научно описывающая его путешествие в Китай и пребывание при дворе хана Хубилая, породила тем не менее географический бум. Кроме того, что все издания его сочинения сопровождались географическими картами, на основе его записок стали вноситься изменения в уже существующие карты. Францисканский миссионер фламандец Виллем Рубрук, напротив, выстроил в своем «Путешествии в восточные страны» точнейший маршрут и сделал ряд географических открытий — например, сообщил о том, что, вопреки суждению Исидора Севильского, Каспийское море не имеет выхода в океан. На этих двух примерах мы видим, что соотношение текста и карты могло быть очень разным и в Средние века, а проблема реальности и вымысла и тогда стояла в полной мере: мир представлялся полным чудес, люди с собачьми головами, великаны или карлики помещались в конкретные и вполне реальные географические локусы.
Кроме того, можно было бы включить в исследование и литературу XX века, поскольку ряд существенных постмодернистских идей перекликается с теми, что мы находим в книге Шартье. Вспомним хотя бы «Замок скрестившихся судеб» Итало Кальвино. Собравшиеся в таверне из-за непогоды путники, утратившие дар речи, рассказывают друг другу свои истории с помощью карт Таро, изображения которых присутствуют почти на каждой странице текста. В пространстве постмодернистского романа возможность разных, вплоть до противоположных, интерпретаций, неочевидное соотношение автора и персонажа, игра субъективного и объективного, вымысла и реальности приобретают самостоятельное значение. Но по отдельности эти аспекты уже присутствовали в анализируемых Шартье источниках.
Отметим замечательный перевод Марии Неклюдовой и ее «Послесловие», представляющее собой блестящее эссе на предложенную тему.
Исследование Шартье обращено к широкому, потенциально открытому кругу читателей — литературоведам, культурологам, историкам, искусствоведам; оно будет интересно ученым, студентам, филологам-любителям и многим другим.