Маслов Е. Н. Власть и общество. Уездная полиция в контексте имперской истории России. Ногинск — Черноголовка, Богородский печатник, 2018
Кто написал?
Краевед Евгений Николаевич Маслов собрал необыкновенную коллекцию, посвященную истории Богородска (ныне Ногинска) и одноименного уезда Московской губернии.
О чем книга?
Историю места можно восстанавливать по множеству источников, от летописных до информации из СМИ. Автор делает интересную попытку и обращается к полицейским архивам, которые исправно велись с 1781-го по 1917 год. Маслов приводит основные события в Российской империи и тут же иллюстрирует их реакцию на местах через оптику жалоб, доносов и полицейского производства. Книга начинается с указа Екатерины «Об учреждении Московской губернии» с требованием один из 14 уездов именовать Богородским и «вследствие того переименовать городом ямское село Рогожу под названием Богородск». А заканчивается 25 октября 1917 года. Многие документы и богатейший фотоматериал публикуются впервые.
Зачем читать?
Окрестности Ногинска (Богородска), Орехово-Зуево, Фряново серьезно отличаются даже от других районов Московской губернии. Земля тут не приспособлена для сельского хозяйства, крестьянским трудом прокормиться практически нельзя. Большинство крестьян здесь из-за близости Троицо-Сергиевской Лавры были церковные, оброчные, а после Петра I — государственные, а не помещичьи. Для уплаты оброка и пропитания в Богородске издревле процветали ремесла и промыслы. Государственный крестьянин был куда более свободным чем господский, фактически платил налог государству, у него не было барщины. Еще одним отличием региона было то, что в Богородском уезде проживало множество старообрядцев.
Эти факторы позволили сложиться уникальной ситуации. Промышленность, особенно ткацкое производство, стала развиваться тут раньше, чем в других местах России. По полицейским материалам видно, в ком империя видела опасность — в старообрядцах, крепостных, народовольцах, фабричных рабочих, революционерах. Но и видно, как росло самосознание работающих на производстве. Уже в 1812 году рабочие знаменитых фряновских шелковых мануфактур жаловались московскому генерал-губернатору Ростопчину на Лазарева, хозяина производства, который во время рекрутского набора сам определяет, кого «брить в солдаты», и распоряжается ими как собственностью, на что права совершенно не имеет.
«13 июня 1861 года. Митрополит Московский Филарет (Дроздов) сообщил московскому военному генерал-губернатору П. А. Тучкову: „... в имении княгини Голицыной в д. Заваленье... в часовне публично служится литургия в полотняной церкви и чин водоосвящения совершает крестьянин той же деревни бывший крестьянин, а ныне вольноотпущенный Косма Алексеев Сорокин”. Это сообщение стало причиной установления над Сорокиным полицейского надзора. Через 40 лет, уже в 1904 году, когда Сорокину исполнилось 80 лет и он, ставший мещанином Павловского посада, ходатайствовал о снятии с него надзора, обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев (1827–1907) и митрополит Московский Владимир (Богоявленский) (1848–1918) дали заключение „...о нежелательности этого”, а московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович начертал резолюцию „Я со своей стороны не настаиваю на снятии с Сорокина этого надзора”».
В 1861 году всех тревожит крамола старообрядца Сорокина, уже появилась «Земля и воля», что приведет к убийству императора в 1881 году. И в 1904-м Сорокин по-прежнему волнует. Через год князь Сергей Александрович погибнет от бомбы террориста, Богородский уезд будет весь пылать и не по вине раскольников, а Николай II подпишет манифест, «дарующий свободу» и уравнивающий старообрядцев в правах с другими гражданами. Полицейские донесения и редакции говорят очень многое.
Заметки о войне на уничтожение. Восточный фронт 1941–1942 гг. в записях генерала Хейнрици. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018. Перевод с немецкого, предисловие к русскому издательству, комментарий Олега Бэйды, Игоря Петрова
Кто написал?
Генерал Готхард Хейнрици четыре года воевал на Восточном фронте. Потомственный прусский военный дослужился от командира корпуса на Буге 22 июня 1941 года до командующего группой армий «Висла», которая весной сорок пятого должна была остановить Красную армию на Одере.
О чем книга?
В книге собраны письма родственникам, коллегам, записки в дневнике пехотного генерала вермахта. Основной корпус текстов начинается с октября 1940-го, заканчивается октябрем 1942 года. В приложения входят материалы из наследия Хейнрици с 1915-го по 1940-й и с 1942-го по 1945-й. Особая ценность документов — отсутствие правки и переписывания, заметки были обнародованы лишь в 2001 году. Снабжены качественным комментарием и почти все сведения подтверждены архивными источниками.
Зачем читать?
«Заметки о войне на уничтожение» — отличный пример того, что предисловиями нельзя пренебрегать. Предисловие к русскому изданию написали Олег Бэйда и Игорь Петров, к немецкому оригинальному — Йоханнес Хюртер. Благодаря им мы узнаем, что большинство громких мемуаров немецких военачальников фальсифицированы или серьезно «подработаны». И это не от плохой памяти или желания себя обелить, а результат совершенно целенаправленной программы.
Уже в 1946 году бригадный генерал США С. Л. Э. Маршалл «вербует» бывшего фашистского начальника генштаба сухопутных сил Франца Гальдера для написания материалов по «истории недавней войны» силами более трехсот побежденных офицеров и генералов. Проигравшие рьяно берутся за дело. С одной стороны, они «делятся боевым опытом», с другой — пытаются обелить себя и вермахт. До 1961 года так создается более 2 500 работ.
Гальдер не стесняется: «Описывать стоит немецкие свершения, рассматриваемые с немецкой точки зрения; это станет мемориалом нашим войскам». Или: «Нашей работой мы уже сейчас закрепили в веках сверхчеловеческие достижения немецких солдат, служивших своему народу». «Сверхчеловеческие». Знакомая риторика? А ведь на дворе 1959 год, совсем скоро схватят Эйхмана, который в сверхлюдях разбирается.
Вслед за отдельными документами для американского служебного пользования пошли мемуары, создавшие картину бравых вояк, которые всех кормили шоколадом на оккупированных территориях. Эти бравые солдаты одержали бы победу, если бы не мороз, огромное количество восточных орков и неврастеник Гитлер. Из этих сказок родился так называемый «спор историков», уверенность, что немцы пошли в Россию только для того, чтобы защитить Европу от ужасной «красной чумы».
Записки Хейнрици предельно откровенны, он тоже участвовал в проекте Гальдера, но этот документ для публикации не предполагался. Он прекрасно был осведомлен, что происходит в гетто и чем заканчивается судьба туда попавших. Еще в Польше он недоумевает, чем же будут питаться евреи, когда запасы закончатся? И делится своим недоумением с супругой и детьми. Его удивляет, что русские сражаются. Да, через линию фронта летом и осенью 1941-го перебегают сотни, но русские воюют отчаянно. На этот вопрос генерал так и не нашел ответ, он прекрасно понимает, что пропагандистский штамп про запуганное коммунистами быдло не работает, а перебежчики лишь повторяют форму из фашистских листовок.
Он часто пишет об ошибках командования, плохом снабжении и неготовности немцев к войне с Россией, его пугают партизаны и отставшие от частей солдаты, которые дерутся в глубоком тылу без всякой надежды прорваться к своим. Славян фашистский военачальник считает скотом, и расхождений с Гитлером у него не так уж и много. Совершенно обычный генерал вермахта.
«Запись в дневнике, [Лихвин] 6 ноября 1941 г.
[...] Партизанская активность под Лихвином заметно растет. Бейтельшпахер только 6-го числа поймал 60 человек, из них 40 красноармейцев, 20 он сумел осудить и прикончить. Одного молодого парня они повесили в городе, то есть они освобождают полевых жандармов от этой безрадостной работы и сами ее выполняют. Бальцен с интересом наблюдал за зрелищем. Ни один ничего не выдает, все молчат и идут на смерть.
Запись в дневнике, [Грязново] 7 ноября 1941 г.
[...] Я сказал Бейтельшпахеру, чтобы он не вешал партизан ближе, чем в ста метрах от моего окна. Не самый приятный вид с утра. [Граф] Мой заметил, что Гете в Йене прожил три недели с видом на виселицы».
Петров-Водкин: В центре Жизни Жизней. Воспоминания, письма, документы. СПб.: АРКА, 2018. Составитель Зинаида Барзилович
Кто написал?
Книга — труд семьи Петрова-Водкина. Собрала данное издание внучка художника Зинаида Барзилович. Открывают книгу прекрасные воспоминание Елены Дунаевой об отце. В книгу вошли тексты С. М. Даниэля, Н. П. Хмелевой, В. А. Пушкарева и Л. Л. Урлауб о жизни и творчестве мастера, интервью, поэтические опусы, стенограммы выступлений Кузьмы Сергеевича. В книге множество иллюстраций: архивных фотографий, знаменитых и малоизвестных работ.
Зачем читать?
В мемуары дочери вплетены дневники Петрова-Водкина, касающиеся повествования. Елена Кузьминична пишет не гимн великому живописцу, а очень нежные воспоминания об отце и матери. Отцы вовсе не всегда настолько близки к детям, как было у Петровых-Водкиных. Художник как бы замыкал весь мир вокруг маленькой Елены и ее матери.
Воспоминания дополняют замечательные дневники Кузьмы Сергеевича. Книга как бы описывает Петрова-Водкина с разных сторон — как художника, отца, мужа, сына, педагога. Как будто мы рассматриваем драгоценный кристалл, поворачивая в руке. Видим не только поверхность, но и преломление света внутри.
«Родился я на Волге. С самого младенчества окружающая меня обстановка была чрезвычайно интересной: дело в том, что я не имел, так сказать, никаких попутных памятников искусства, могущих возбудить меня на тот или иной разворот творчества. Единственное, чем я увлекался и чем я был задеваем, были, пожалуй, книги, причем скорее характера орнаментального и церковно-книжного.
Городок, в котором я жил, для использования моих творческих возможностей давал многое — меня окружали замечательные пейзажи. Всякий, кто проезжал мимо Хвалынска (или Хлынска, как он назывался), видел и переживал красоту этих мест, которые очень глубоко запечатлелись во мне и оказали большое влияние на разворот в сторону живописи.
Но тут еще большой вопрос — в какую сторону я впервые тронулся: в сторону живописи или же в сторону литературы. Дело в том, что первые мои зачатки в смысле творчества касались скорее слова, нежели живописи, так как лишь гораздо позднее я почувствовал склонность к занятиям рисовального или живописного».