Джордж Сондерс. Линкольн в Бардо. М.: Эксмо, 2018. Перевод с английского Григория Крылова
Самое удивительное в романе Джорджа Сондерса — его несомненный литературный успех: несколько недель в списках бестселлеров New York Times; аудиокнига, начитанная звездным составом в 166 голосов, среди которых и автор с женой, и Бредли Уитфорд со Сьюзен Сарандон; наконец, Букеровская премия. Все эти приметы успеха никак не готовят читателя к тому, что в итоге он получит сложный экспериментальный роман с неясным сюжетом, из которого на него хором набросится американский XIX век. Февраль 1862 года. Идет война. Президент Линкольн устраивает прием в Белом доме, и, пока гости веселятся, любимый сын Линкольна, Уилли, мучительно угасает от пневмонии. Он умрет к утру, его торжественно похоронят в крипте, а ночью на кладбище заявится сам мистер Линкольн, чтобы напоследок обнять сына, а вокруг, неслышно для него, сотнями вещают призраки, души тех, кто после смерти так и не решился уйти, и даже не знают, как мы поймем позже, что они мертвы.
Джордж Сондерс — большой американский мастер короткого рассказа, на русский язык его гротескные мрачноватые тексты переводились очень ознакомительно, так что в Америке более-менее представляли, что от него ждать, а для нас, конечно, вся эта постмодернистская фантасмагория довольно внове. Судя по немногим неуверенным отзывам на «Линкольна в Бардо», этот роман в России мало кого сумел убедить. Читать его сложно. Не в последнюю очередь из-за перевода: он добротный, придраться не к чему, но не может передать всех стилистических тонкостей оригинала — особенно там, где Сондерс изображает просторечие, его стилизация в переводе выглядит как сатира. И тон сбивается: когда у тебя сотни голосов, очень важно, чтобы все они, каждый на свой лад, прозвучали. Тем более что сбивчивую, распадающуюся вместе с телами речь призраков на кладбище Сондерс перемежает цитатами из книг, в большинстве реальными, иногда столь же выдуманными свидетельствами современников.
Самый очевидный литературный источник такого призрачного хора — «Антология Спун Ривер» Этгара Ли Мастерса, сборник стихов 1915 года с поэтическими эпитафиями жителям провинциального города. Но большинство судеб призраков, которые мы здесь узнаем, отнюдь не поэтичны: гомосексуал, осознавший красоту мира в тот момент, когда перерезал себе вены от несчастной любви; немолодой печатник, погибший перед тем, как возлечь с женой, призрак которого так и носится с гигантским возведенным членом; черные рабы, пьяницы, проститутки, даже убийцы. Тут нет никакого широкого общественного среза, да и исторического нет, речь вообще не об обществе — и не об истории тоже.
Рассказ, на самом деле, только о смерти. Бардо из названия романа — серая зона из буддийской книги «Бардо Тодол», «Тибетской книги мертвых», которую буддисты читают умершим, веря, что это поможет им найти дорогу в потустороннем мире. Это своего рода путеводитель; считается, что если человек отвлечется от процесса, то может так никогда и не найти дорогу к перерождению. Сондерс, конечно, одним буддизмом не ограничился: его потусторонний мир страшен и тревожен, и в нем намешаны какие-то ангелы, демоны и явления световещества. Но в конечном счете пишет именно об этом, его манит именно чудовищная тайна того, что после жизни, именно невозможность ее разгадать. И этот смертный хор у него как раз предельно убедителен.
Нейтан Хилл. Нёкк. М.: Corpus, 2018. Перевод с английского Юлии Полещук
Дебютный роман американца Нейтана Хилла — книга с каким-то очень обаятельным размахом: почти 800 страниц сплошного действия, персонажи, раскрывающиеся по новой с каждым поворотом истории, шум времени в каждой главе. Время шумит даже слишком назойливо — добрая половина действия проходит под аккомпанемент барабанов протестующих из движения Occupy Wall Street. Но как главный герой этой книги постепенно полюбил барабаны, с их ритмами и «неутомимой динамичностью», так и читатель постепенно привыкает слышать в какофонии времени движения частной истории. Тут и протесты против войны во Вьетнаме в 1968-м, и против войны в Ираке в 2004-м, и расчищенная яма на месте башен Всемирного торгового центра, и социальные сети, и короткая память новостей, и ипотечный кризис, и власть биржевых сводок — но все они только фон, неизбежный для современного романа. Главное обаяние «Нёкка» не в приметах времени, складывающихся в большой социальный роман имени Джонатана Франзена, а то, с каким нежным вниманием он отыскивает в этих приметах растерянных, потерявшихся людей и одного за одним выводит к свету. Поэтому неудивительно, что в 2016-м роман назвали книгой года с десяток изданий, а магазин Audible объявил аудиокнигой года. Даже в переводе на русский, в чужих реалиях, этот фокус продолжает работать.
Роман начинается с того, как на некоего губернатора, крайнего гротескного республиканца — за оружие, против абортов и так далее — нападает школьная учительница. Она бывшая хиппи, и вот она кидает в губернатора горсти щебня, приговаривая: «Ах ты, свинья!». Нападавшая оказывается матерью главного героя, Сэмюэла — одинокого учителя литературы в каком-то заштатном университете, который целыми вечерами тайком режется в сетевую игру «Мир эльфов» на университетском компьютере. Мать бросила его, когда ему было 11, от предательства герой так и не отправился, и теперь ему выпадает отличный шанс отомстить: написав о матери книгу, отбить аванс, полученный им за так и не написанный дебютный роман. В начале романа читатель, конечно, всех этих героев люто возненавидит за занудство и гротескность — а в итоге нежно полюбит за почти то же самое.
«Больше всего на свете капитализм любит бредятину», — наставляет главного героя один из протагонистов, и ровно то же можно сказать про современный роман: от бредятины он прямо-таки расцветает. «Нёкк» как будто питается гротеском, но всякий раз в этом гротеске обнаруживаются человеческие понятные черты. Так мать героя, на первых страницах сумасшедшая хиппи-революционерка, в итоге оказывается обычной растерянной девочкой с паническими атаками, делавшей все, чтобы угодить строгому норвежскому отцу, да и отец, запугавший дочь до икоты страшными норвежскими сказками, тоже будет не без травмы, и история каждого персонажа станет попыткой обнаружить его собственную травму — и излечить его. Это такой Франзен с человеческим лицом, повторяющийся фокус «найди самого себя, пойми и начни жить» с неизменно удовлетворительным результатом, роман крайне практического применения. Даже, можно сказать, полезный роман.
Джулиан Барнс. Одна история. СПб.: Азбука, 2018. Перевод с английского Елены Петровой
Последняя на сегодня новелла великого Барнса: герой на склоне лет рассказывает, как в молодости, 18-летним начал роман с 48-летней домохозяйкой, продлившийся десять лет и определивший всю его жизнь. Самое приятное в Барнсе — его постоянство: ты всегда знаешь, какие темы встретишь в его тексте, заранее ждешь, как герой будет сомневаться в своей памяти и утверждать, что пытается рассказать «правду». Правда скучновата — это, пожалуй, самое главное ее свойство. История любви здесь ни разу не будет любовной историей — про ласки, взгляды, вот это все. Ее кульминация — момент, когда герои отправляются в город покупать презервативы, а затянувшийся неизбежный конец описан с гораздо большей точностью, подробностью и безжалостностью. Но при этом Барнс именно что точен: можно сколько угодно даже не догадываться, а точно знать, какую историю он собирается вам рассказать и даже зачем он ее рассказывает, но в итоге он все равно покажется настолько близок к правде, насколько это вообще дано современным романистам. А правда в том, что описать любовь невозможно никак иначе, кроме как через серые будни, в которых она обязательно пропадает.