Валентин Рунов. 1917. Неразгаданный год Русской революции. М.: Вече, 2017
Читатель, пролистнув введение, с облегчением вздохнет: «Ну наконец-то в потоке конспирологических сочинений появилась книга без вечного поиска заговоров, тайных влияний загадочных и могущественных сил и прочей белиберды!» Автор пишет буквально следующее: «Русский человек в своих бедах вместо того, чтобы начать поиск собственных недостатков и просчетов, начинает поиск «врагов». Так и при оценке бед 1917 года появились «германский», «финский», «масонский» и другие следы. Но научных доказательств этих «следов» до сих пор так и не найдено. Зато доказательств разногласий, заговоров и других подлостей внутри самих российских правительств на сегодняшний день предостаточно». Однако читатель по мере углубления в материал поймет, что Валентин Рунов, так же как и многие современные (и не только) авторы, оказался инфицирован конспирологический бациллой. Да, его конспирологическая лихорадка не в острой стадии, как у почитаемого им Николая Старикова, — возможно, она до такой стадии и не разовьется, — но некоторые симптомы, к глубокому сожалению, все же проявляются.
Особенно явны они в главах «Немецкий «след» и «Масонский заговор». Правда, еще ранее, в главе «Александр Керенский», автор, описывая события, последовавшие за большевистским переворотом, и давая хронологию того, как верные Временному правительству части пытались под командованием генерала Краснова «отыграть все назад», пишет, что после захвата казаками Краснова Гатчины «эта информация немедленно была доложена В. И. Ленину и Л. Д. Троцкому». И продолжает: «После этого в одной из комнат Смольного накоротке состоялось совещание, на котором, кроме вождей революции, присутствовало еще несколько человек с явно военной выправкой. Позже некоторые исследователи сделают заключение о том, что это были офицеры германского Генерального штаба, хотя прямых доказательств этого нет».
Немецкий след автор сводит не только и не столько к людям «с явно военной выправкой», но к финансовым вливаниям со стороны Германии в большевистскую кампанию по захвату власти. Рунов продвигает и внешне вроде бы понятную и популярную в сегодняшней России мысль, будто «революции сами по себе не происходят», будто помимо денег — в первую очередь от внешних сил, иностранных государств — нужны «силы, готовые за эти деньги провести конкретные политические акции». Конечно, позиция, согласно которой купить можно всех и любого можно заставить делать все что угодно, если только хорошо заплатить, находит немало сторонников, только исторические примеры противоположного свойства разбивают ее на мелкие кусочки. Однако автор настойчиво следует по немецкому следу, несомненно имевшемуся, и дает даже некую калькуляцию вливаний немцев в большевистскую пропаганду весной и летом 1917-го, в которой, с нашей скромной точки зрения, допускает уже фактические ошибки, когда пишет, что один тираж большевистских листовок обходился Ленину и Ко в 10 тысяч рублей.
Что касается следа масонского, то глава о нем, суть которой прямо противоречит заявленному во введении, начинается с красноречивых строк: «В начале ХХ века российское масонство представляло собой высшую форму русофобии и организации антирусских сил». Далее, описав разнообразие масонских лож в России, Валентин Рунов дает читателю понять, что масонами были практически все главные действующие лица того времени, все те, о ком по их биографиям (часто трагическим) можно сказать только одно — это были настоящие патриоты России. Последнее Рунова вовсе не смущает: используя авторитет «историка Олега Платонова», он делает парадоксальный вывод, будто руководимое масоном Львовым земство на самом деле не организовывало поставки на фронт медикаментов и продовольствия, а выполняло распоряжения высших масонов «для создания перебоев в снабжении армии, которыми <Львов> умело маневрировал в интересах своей организации».
Тем не менее книга Валентина Рунова читается с интересом, особенно те главы, в которых автор, используя беллетристический метод, описывает штурм Зимнего дворца, в особенности разгром ставки и гибель генерала Духонина. Вряд ли книга выполняет свое предназначение — «заполнить «белые» страницы истории 1917 года и дать ответы на ряд актуальных вопросов», — но рассматривать ее как один из «кирпичиков» будущего исторического свода двух революций можно вполне.
Политическая элита о революции. М.: Абрис, 2017
Политическая элита в книге, рекомендованной «в целях содействия изучению истории» Российским военно-историческим обществом, в понимании редактора-составителя И. А. Корешкина исчерпывается министрами Временного правительства и депутатами Государственной думы Российской империи. Министры представлены Павлом Милюковым, Александром Гучковым, Александром Керенским, Георгием Львовым и Алексеем Пешехоновым; депутаты — Михаилом Родзянко, Серафимом Мансыревым, Никанором Савичем, Сергеем Шидловским и Владимиром Набоковым.
Из условно левых можно отметить лишь Керенского, да и то Александр Федорович представлен всего несколькими страницами (из книги воспоминаний князя Львова, изданной в России в 2002 году), в которых дается не его представление о революции, а оценка князя Львова. В остальном же явный перекос имеется в сторону консервативных либералов, октябристов (Родзянко, Гучков, Савич, Шидловский) и кадетов (Набоков, Милюков, Мансырев). Правда, к левым можно было бы отнести Пешехонова, министра продовольствия Временного правительства, народного социалиста, которые были «правее эсеров, левее кадетов». То есть получается, что политическая элита России 1917 года не только правая, но при учете превалирования октябристов, так сказать, государственническая. Что само по себе и ни хорошо, и не плохо. В этом, по-видимому, и заключается замысел Российского военно-исторического общества, которое рекомендует эту книгу.
Многие страницы мемуаров политических деятелей 1917 года наполнены живописными описаниями событий, емкими характеристиками. В самом деле, от бесконечных политических выкладок и размышлений тоска берет, а вот когда Никанор Савич описывает события Февральской революции или когда Владимир Набоков в крайне едких выражениях дает характеристики солдатской массе и описывает «плюгавого человечка, с шляпой на голове, с наглой еврейской физиономией» (комиссара Таврического дворца Урицкого), ощущение от мемуаров политической элиты становится человеческим. И даже — слишком человеческим…
Историческая неизбежность? Ключевые события русской революции. Под ред. Тони Брентона. М.: Альпина нон-фикшн, 2017
Многие книги, выходящие в издательстве «Альпина нон-фикшн», изначально предназначались для зарубежного читателя. Данная книга не исключение. Для подобного рода изданий было бы нелишним делать предисловие и комментарии, которые могли бы настроить, так сказать, одну оптику под другие привычки восприятия.
Впрочем, данная книга и так хороша. «Что было бы, если бы…» — вот исходная позиция, с которой начинают свои рассуждения собранные под одной обложкой солидные, обремененные учеными степенями и занимающие ведущие академические должности авторы, британские и американские (исключение составляет лишь Эдвард Радзинский со статьей «Спасти царскую семью»).
Книгу открывает хронология, начинающаяся с событий Первой русской революции 1905 года, а заканчивающаяся 1924 годом — смертью Ленина и его завещанием, в котором Ильич с оговорками рекомендовал в качестве преемника Троцкого и настаивал на устранении от власти Сталина.
Сэр Тони Брентон, британский дипломат и бывший посол Великобритании в России, выступает не только в качестве автора и составителя сборника. Его перу принадлежит вступление, статья «Недолгая жизнь и ранняя смерть русской демократии: Дума и Учредительное собрание», а также послесловие, озаглавленное «Ленин и вчерашняя утопия».
Сегодня, на удивление, популярна «альтернативная история», и до того момента, пока она балансирует на грани беллетристики и публицистики, все идет вроде бы неплохо. Появление альтернативных исторических трудов продуцирует также другие явления массовой культуры — например, кинофильмы, многие из которых оказывают существенное влияние на умы и воззрения читателей и зрителей. Авторы данного сборника не играли и не развлекались, но попытались описать ключевые моменты истории русской революции, их значение и последствия, размышляя при этом о том, какой могла бы быть историческая альтернатива. Тони Брентон обозначает книгу как серию моментальных фотографий, «запечатлевших запутанный клубок событий».
Так, Доминик Ливен анализирует, как могли бы развиваться события, если бы революция 1905 года вызвала полномасштабный коллапс в обществе, что и произошло двенадцать лет спустя. О том, как складывалась бы в дальнейшем российская политика, если бы Столыпин, инициатор и мотор экономических реформ, в которых так остро нуждалась Россия, в роковой вечер не поехал в Киевскую оперу, рассуждает Саймон Диксон. О роли Распутина, убедившего Николая II не вступать в Балканские войны и пытавшегося отговорить его не объявлять мобилизацию в 1914-м, пишет Дуглас Смит, а о том, как закончилось 300-летние правление династии Романовых, рассказывает Дональд Кроуфорд. Что было бы, не будь пломбированного вагона, и какова в таком случае была бы роль Ленина в русской (и мировой!) истории, предполагает Шон Макмикин. О тех недоразумениях, которые заставили Керенского видеть в генерале Корнилове потенциального военного диктатора, о том, что могло бы произойти, если бы Корниловский «мятеж» удался, необычайно увлекательно и глубоко рассказывает Ричард Пайпс. Свою главу о штурме Зимнего дворца Орландо Файджес начинает с анекдотического случая, когда патруль принял следовавшего в Смольный Ленина (загримированного, в кепке и в рабочей тужурке) за безобидного пьяницу, и строит интересную цепь предположений о том, что было бы, если бы патруль не ошибся. Эдвард Радзинский рассматривает возможные моменты, когда Николай II, ставший живым символом антибольшевистских сил, мог бежать из-под ареста и наконец-то сыграть подлинно историческую роль. Мартин Сиксмит описывает историю покушения на Ленина на заводе Михельсона, роль в этом покушении Фанни Каплан, и задается вопросом: какими могли быть его последствия, если бы выстрел оказался более точным. Была ли какая-то историческая альтернатива у Комуча, и позже — у совершившего в ноябре 1918 года переворот адмирала Колчака, разбирает Эван Модсли, а о том, была ли альтернатива у перехода к окончательной большевистской диктатуре и тоталитаризму, пишет Ричард Саква.
В послесловии Тони Брентон задается двумя важнейшими вопросами. Мог ли царский режим выжить, и если нет, то насколько неизбежным был приход на смену ему ленинизма? Упоминая, кроме Российской, и Османскую империю, и империю Габсбургов, Брентон пишет, что «падение одной империи могло быть случайностью, падение двух — совпадением, однако падение всех трех кажется уже законом природы». Признавая неизбежность краха Российской империи, автор-составитель подчеркивает, что «Ленин дал всему миру политические принципы, политическую систему и государство, которые сыграли ключевую роль в мировой истории ХХ века». «Марксизм-ленинизм» стал мощным революционным брендом, многими взятым на вооружение; однопартийное государство стало моделью для Муссолини, Гитлера и Франко, а далее «эта форма правления расползлась, как чума». Кроме того, Брентон сетует, что «профессиональные историки уделяют недостаточно внимания не только роли личности, но и национальному характеру». Рассуждениями о «непреодолимой «русскости», придававшей колорит событиям 1917-го, и иногда становившейся их движущей силой, заключаются послесловие и вся крайне любопытная книга.
Бич 1917. События года в сатире современников. М.: Бослен, 2017
Большевики были прозорливыми людьми: они сразу похерили свободу слова как буржуазный пережиток (она, правда, и до них недолго существовала на Руси); кто ерепенился — расстреляли, кого-то выслали, кого-то заставили затаиться, чтобы прикончить затаившихся через двадцать лет. Удивительно, но художников журнала «Бич» (среди которых были и те, кто рисовал Ленина в образе Иуды с петлей на шее), в отличие от литераторов, не тронули. Им или дали умереть раньше Большого террора, или позволили жить дальше — видимо, победители более всего боялись слова, а не образа.
Издательство «Бослен» опубликовало антологию сатирико-юмористического еженедельника «Бич», издававшегося в Петрограде в 1917 году. Строго говоря, «Бич» начал выходить с августа 1916 года и продержался дольше многих после большевистского переворота — до июня 1918-го. Антология включает в себя издания 1917 года, материалы выстроены в хронологическом порядке, по месяцам, предваряются статьями (автор — Владимир Булдаков, доктор исторических наук), которые дают обзор социально-политической ситуации того времени. Статьи глубокие и интересные, но слабо корреспондируют с представленными в антологии карикатурами, шаржами и другими материалами «Бича».
Журнал печатался в две краски, к осени же 1917 года юмор «Бича» — как в графике, так и в текстах (литературной частью заведовал Аркадий Бухов) — стал практически черным. При этом многие карикатуры «Бича» поднимались до уровня политического плаката. Например, в одном из осенних номеров 1917 года был опубликован рисунок, изображающий слепую женщину, которая ощупывает путь тонкой тростинкой и стоит у самого обрыва. Это — Россия, а подпись гласит: «Родненькая, не оступись».
Но еще с мая 1917 года, когда главным редактором еженедельника становится Александр Амфитеатров, из «Бича» постепенно уходит юмор, прежнее направление переносится с правого политического фланга на крайне левый. Особенно недоброжелательно «Бич» относился к большевикам, к Владимиру Ленину, изображавшемуся не только с веревкой на шее, но и в виде тупого, мордатого доктринера. К тому же циничного, уверенного: как пишет Владимир Булдаков, раз «империалистический мир объективно двигался к своей собственной гибели — оставалось только помочь ему в этой „исторически-прогрессивной” задаче за его же деньги».
Более того, еженедельник настойчиво проводил мысль, что за большевиками идут враги демократии и свободы, прикрывающиеся популярными лозунгами, в которых главенствующим было слово «Долой!». Впрочем, хотя постепенно сатирическим нападкам Временное правительство подвергалось все меньше и меньше, такие его деятели, как сам Керенский, любовью «Бича» не пользовались, причем еженедельник повторял на своих страницах и распространенные слухи (будто Керенский —кокаинист) и не скрывал симпатий к генералу Корнилову.
Как бы то ни было, книга (точнее, великолепно изданный альбом) помогает реконструировать с большой долей приближения сложнейшую мозаику событий 1917 года, увидеть и почувствовать эмоции революционного года, несмотря на то, что юмор и сатира того времени сейчас не вызывают такого же смеха, как у прежних читателей еженедельника.
________________________________
