Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Данила Расков. Риторика институционализма. М.: Издательство Института Гайдара; СПб.: Центр экономической культуры, 2023. Содержание
Что может быть дальше от изящной словесности, чем экономика? В ответе на этот вопрос будут солидарны как люди, от нее далекие, так и профессиональные экономисты. Первые зачастую полагают, что наука эта суха и скучна, для вторых же она невероятно интересна, но при этом строга, сурова и объективна, а сама мысль о том, что у нее может быть нечто общее с литературой, покажется им кощунственной и даже еретической. Тем не менее эта необычная на первый взгляд идея не нова — ей уже несколько десятилетий, и продолжает быть плодотворной, чему является свидетельством недавно вышедшая в Издательстве Института Гайдара книга Данилы Раскова «Риторика институционализма».
Книга содержит результаты многолетнего труда Раскова (ныне — Хельсинкский коллегиум перспективных исследований, Университет Хельсинки) и собирает воедино его статьи, посвященные данной тематике. «Риторика институционализма» разделена на три части: первая посвящена общему описанию риторического метода в экономике, предложенного Макклоски, вторая затрагивает сходства и различия старого и нового институционализма, а третья рассказывает о риторике новой институциональной теории. Кроме того, в конце присутствует приложение с интервью, взятыми у видных экономистов (Норт, Эггертсон, Макклоски), и стенограммами обсуждения книг по новой институциональной теории.
Чтобы по справедливости оценить вклад Раскова в текущую дискуссию, необходимо сначала охарактеризовать то представление об экономической науке, с которым он полемизирует, и идейный контекст книги. В своем влиятельном труде «Предмет и метод политической экономии» (1891) британский экономист Джон Невилл Кейнс (отец знаменитого Джона Мейнарда Кейнса) предложил трактовку экономической науки, которой большинство экономистов пользуются до сих пор. Согласно Дж. Н. Кейнсу, ее можно разделить на три части: позитивную науку, имеющую дело с хозяйственным миром как он есть; нормативную науку, отражающую наши идеалы, ценности и чаяния в хозяйственной сфере; и искусство экономики — практические навыки ведения экономической политики. Таким образом, первая часть позволяет производить беспристрастный анализ настоящего, вторая — вырабатывать цели и желаемый образ будущего, а третья, будучи практическим искусством, несводимым к чистой теории, — переместиться из настоящего в желаемое будущее. Об искусстве экономики, впрочем, довольно скоро забыли, а вот представление о том, что позитивная теория как основная часть экономической науки свободна от ценностей, политических убеждений, идеологии, место для которых зарезервировано в нормативной теории, стало широко распространенным.
В 1953 году Милтон Фридман опубликовал эссе «Методология позитивной экономической науки», ставшее очень влиятельным и закрепившее представление об экономике как о науке, приверженной стандартам позитивистской философии. В своем эссе Фридман отстаивал тезис о том, что главным критерием хорошей теории является точность ее предсказаний, а все прочие ее характеристики — например, реалистичность предпосылок — несущественны. Фридмановский подход, по сути, выдавал индульгенцию экономистам на то, чтобы продолжать действовать так, как они всегда действовали, не считаясь с критикой со стороны других общественных наук. Таким образом, упрощенная версия философии науки, которую в основном усваивают студенты при обучении, укрепляет их в мысли, что значение имеют только успешность эмпирических прогнозов и строгость математической теории. Экономисты, как правило, не очень любят заниматься методологическими проблемами, так что на этом багаж их знаний о том, как именно устроена их наука с философской точки зрения, зачастую исчерпывается. Весьма показательно, что один из участников обсуждения, приведенного в книге Раскова, говорит о своих студентах, что «их с первых дней приучают к тому, что экономика — это, по сути, раздел прикладной математики, и больше ничего».
Неудивительно, что вышедшая в 1983 году статья Дейдры Макклоски «Риторика экономической науки», оспаривавшая это представление, стала скандально известной и вызвала резкое неприятие экономической публики. Уже первые строки этой работы пропитаны непочтительностью: «Экономисты не следуют тем законам научного исследования, которые им предписывает их методология. И это хорошо». Далее Макклоски отвергает позитивистские каноны и настаивает на более широком взгляде на науку. Цель ученого, пишущего статью или выступающего на конференции, — убедить других людей, а потому его творчество должно рассматриваться в риторическом контексте. Убедительность достигается не только лишь теоретической строгостью, но и удачным сравнением, элегантностью доказательства, вовремя вставленной ссылкой на авторитет или поучительным историческим примером. Те вещи, которые экономисты прежде игнорировали как не имеющие отношение к науке, на самом деле невероятно важны. В конце концов, статья по экономике — это тоже текст, и литературоведение может немало сказать о том, как работает этот текст. Более того, распространенные представления экономистов о том, как работает их теория, тоже оказались перевернуты. Так, например, привычный график спроса и предложения при таком подходе оказывается метафорой — в самом деле, рынок со множеством живых людей, желающих купить или продать товар, лишь в каком-то смысле схож с двумя линиями на плоскости. Хорошая метафора помогает лучше понять предмет исследования и высвечивает его неочевидные стороны, плохая — запутывает. Согласно Макклоски, деятельность экономиста в общем-то не очень сильно отличается от деятельности поэта. Современный читатель, конечно, вправе заметить, что ко времени выхода этой статьи идея о том, что все на свете есть текст, стала общим местом и даже уже несколько набила оскомину, но для экономистов, которые не слишком интересовались модной французской философией, она была невероятно дерзкой.
За сорок лет, прошедших с момента выхода статьи в свет, экономисты не очень сильно изменили свои взгляды на природу науки, но риторический подход занял свое место в исследованиях методологов и философов науки. Впрочем, так как труды в этой области слабо известны широкой публике, первая часть книги, посвященная изложению самого метода и его развитию в трудах других авторов, представляется очень полезной. Расков ставит исследования Макклоски в философский контекст своего времени, показывает, каким образом схожие идеи проникали в другие социально-гуманитарные дисциплины, разбирает критические замечания в адрес этого подхода. Одна глава посвящена анализу теории Арьо Кламера (его книга «Странная наука экономика» была издана на русском языке в 2015-м), которая представляет все поле экономической науки как пространство разговоров — иногда пересекающихся и открытых, иногда доступных лишь посвященным, умеющим говорить на определенном, присущем только этому сообществу языке. Кроме того, отдельного упоминания заслуживает мысль, которая неоднократно повторяется в различных частях книги — риторичны не только тексты об экономике, но и сама экономика, состоящая из людей, которым необходимо коммуницировать, чтобы добиться желаемого.
Основная часть книги Раскова посвящена анализу риторики одного из направлений экономической мысли — институционализма. Правда, следует оговориться, что принято выделять два направления институционализма — «старый» (или же «традиционный») и «новый». Старый ведет свое начало от американского ученого Торстейна Бунде Веблена (1857–1929), полагавшего, что экономика (как классическая, так и неоклассическая) зря представляет себе индивида как социальный атом, мгновенно калькулирующий удовольствия и страдания, выигрыши и потери. Согласно Веблену, наши претензии на рациональность попросту смехотворны — с точки зрения эволюции прошло слишком мало времени, чтобы мы существенно изменились по сравнению с нашими дикими предками. Там, где его современники видели разумный порядок дел, бережливость, трудолюбие и постепенный прогресс, он видел бесконечную ярмарку тщеславия, саркастически высмеивая американское общество своего времени. Стиль книг Веблена был ярок и необычен, поэтому одна из самых интересных глав книги — анализ иронии у Веблена. Расков показывает, как устроен этот троп, каким образом он функционировал в текстах Веблена, почему он, с одной стороны, привлек большое внимание со стороны читающей общественности, а с другой — обусловил несерьезное отношение к ним профессиональных экономистов. Старый институционализм, хотя и был в свое время очень влиятельным в США, в итоге так и не смог (да и не очень пытался) влиться в магистральное направление экономической мысли: современные экономисты могут соглашаться с тем, что замечания Веблена очень проницательны и остроумны, но полагают, что ему недостает строгой и последовательной теории, которую заменяет ерничество и обильное использование историй.
Зато стать влиятельным удалось институционализму новому, о чем свидетельствуют Нобелевские премии, присужденные Коузу, Норту, Уильямсону и другим представителям напраления. Если старый институционализм зачастую был настроен резко критически, то новый институционализм, заимствуя идею о том, что институты важны, соединяет ее с анализом выгод и издержек в духе традиционной неоклассической теории. Впрочем, пусть язык выгод и издержек и гораздо понятнее для экономистов, здесь тоже, как показывает Расков, были возможны разные риторические стратегии, что влияло на рецепцию теорий в профессиональном сообществе. Так, риторика Рональда Коуза, хоть анализ его по сути был экономическим, была правовой, и понадобился перевод его идей на язык теорем и моделей, чтобы он был воспринят. Схожий путь к признанию был у теорий Оливера Уильямсона, так как тот использовал управленческо-организационную риторику. Дуглас Норт в таком ракурсе предстает не только как ученый, предлагающий новые теории, но и как человек, пытающийся обновить риторику неоинституциональной теории за счет сопредельных дисциплин. Наконец, если Коуз, Уильямсон и Норт широко известны и давно заняли свои места в университетских учебных курсах, то обращение к американскому неомарксисту Сэмюэлу Боулзу и его новаторской книге по микроэкономике дает возможность читателю не просто сменить ракурс взгляда на известные тексты, но и, скорее всего, познакомиться с новым неортодоксальным автором.
В приложении к книге содержатся интервью с экономистами и стенограммы обсуждения книг, которые по содержательности практически не уступают основным главам. В особенности это относится к интервью с Макклоски — несмотря на все прошедшие годы, запал никуда не делся, и любой текст выдающейся экономистки, будь то книга, статья или интервью, остается возмутительным, провокационным и остроумным. Остальные интервью и обсуждения книг позволяют углубиться в понимание специфики неоинституциональной экономики и ее возможного будущего.
Если содержание книги представляется крайне интересным, то к форме могут возникнуть определенные претензии. В предисловии автор предупреждает, что тексты писались в разное время и по разным поводам, и это чувствуется. Поскольку материалы публиковались по отдельности, но посвящены одной тематике, многие общие моменты неоднократно повторяются во вводных частях разных глав. Некоторые тексты служили в качестве предисловий отдельных книг, другие же более самостоятельны. В некоторых текстах упор сделан именно на исследование риторики институциональной теории, в других — скорее самой институциональной теории, а риторика появляется лишь как один из сюжетов. Кроме того, по непонятной причине ссылки на более ранние статьи автора, присутствующие в той же книге, даны почему-то исключительно в виде ссылок на журналы, где они были опубликованы изначально. При незначительной редактуре книга смотрелось бы более цельной, а у читателя складывалась бы более последовательная картина.
Несмотря на эти замечания, книга Данилы Раскова получилась действительно оригинальной и информативной. Изучение институциональной теории под риторическим углом позволило представить ее совершенно иначе и предложить иные объяснения успеха или неуспеха теорий, а также прояснить, почему путь к признанию теории иногда оказывался очень долгим. Сам факт такого приложения риторического метода показывает, насколько важным может быть сторонний междисциплинарный взгляд и почему экономистам, возможно, стоит ознакомиться с работами литературоведов, чтобы лучше понять некоторые аспекты их профессиональной деятельности. С учетом того, что работ в данной области существует не так много, можно только приветствовать обращение к риторике институционализма и пожелать Раскову успешного продолжения исследований, благо что направление это весьма неоднородно и выдающихся авторов, чьи тексты можно было бы рассмотреть таким образом, еще хватает. Нам же, читателям, стоит не забывать, что экономисты — это тоже в каком-то смысле писатели, и читать их труды, держа в голове этот факт, может быть не только интересно, но полезно.