Реза Негарестани. Циклонопедия: соучастие с анонимными материалами. М.: Носорог, 2019. Перевод с английского П. Хановой
Наконец, устраняя право ошибаться в заковыристой фамилии, на русском выходит роман модного иранского философа «из темных», которого одно время считали альтер эго другого модного философа Ника Лэнда. Подобная путаница вполне в духе «теоретического фикшна» Негарестани, который не столько проясняет, сколько затемняет, шифрует и множит сущности.
Постжанровый текст «Циклонопедии» можно считать эстетическим комментарием к теоретическим выкладкам коллег Негарестани по спекулятивному реализму и объектно-ориентированной онтологии. Книга строится вокруг выкладок исчезнувшего про странных обстоятельствах ученого Хамида Парсани, из которых вырисовывается картина заговора хтонических сил против солнца; движет заговором (лично) нефть.
Ясное дело, что русских читателей, которые внимательно изучали работы Александра Гельевича Дугина, а также следят за оккультной деятельностью Игоря Ивановича Сечина, это занимательное сочинение мало чем удивит.
Или, опять же, возьмем Нефть как смазку, что-то, что облегчает повествование и в целом динамику в направлении пустыни. Картография нефти как вездесущей сущности повествует о динамике планетарных событий. Нефть — подземный поток всех нарративов, не только политики, но и этики жизни на земле. Нефть служит смазкой для всей этой пустынной экспедиции к Теллурианской Омеге (Пустыне Бога, или носителю сингулярности, Новой Земле). Будучи Теллурианской Смазкой, нефть просто облегчает движение вперед. «Фантомы» Кунца — ключ для этого движения к Теллурианской Омеге через поверхностную (трубопровод GAS), подземную (резервуары Нефти) и глубинно-хтоническую («Глубокая Горячая Биосфера» Томаса Голда) Вещность нефти, Сгусток. Ухватить нефть как смазку — значит ухватить землю как тело различных нарративов, движимых нефтью. Вкратце, нефть есть смазка расходящихся линий земных нарративов.
Зигфрид Цилински. Археология медиа: о «глубоком времени» аудиовизуальных технологий. М.: Ад Маргинем Пресс, Музей современного искусства «Гараж», 2019. Перевод с немецкого Бориса Скуратова
Немецкий исследователь Зигфрид Цилински первым в 1990-х стал употреблять словосочетание «археология медиа» в собственном методологическом смысле, имея в виду установку на поиск «неожиданного, а значит, и нового» в феноменах медиа доиндустриальной эпохи. При этом медиа автор понимает предельно широко: как «пространства действия для выстроенных попыток связать разделенное», или технологически опосредованные способы слышать и видеть.
Работа представляет собой эффектный пример того, как метод работает: Цилински широкими шагами удаляется вглубь веков, чтобы представить в качестве теоретиков и практиков связывания разделенного столь разных персонажей, как философ Эмпедокл, полимат XVII столетия Афанасий Кирхер и советский пропагандист научной организации труда Алексей Гастев.
«Ордер 07» — единственный гимн новым медиа: телеграфу, телефону и радио, которое в ту эпоху, когда он писал стихи, существовало в качестве средства массовой информации только в США. Но даже и здесь Гастев жестом всемогущества и охвата всего мира объявляет: «...Включить солнце на полчаса...» Формальной кульминации, однако же, он достигает в стихотворении под названием «Ордер 02». Оно начинается с распоряжений: «Хронометр, на дежурство. / К станкам», и заканчивается строками, которые в русском языке состоят только из единичных слов приказов: «Подача. / Включить. / Самоход. / Стоп...» Экономия языка становится экономией времени, и наоборот. Обе совпадают в идее стихотворения как Руководства, как руководства к действию для гастевской концепции «машинного».
Джон Бойн. Лестница в небо. М.: Фантом Пресс, 2019. Перевод с английского М. Немцова
Ирландский писатель рассказывает историю молодого харизматичного литератора-социопата, готового ради продвижения по карьерной лестнице идти если не по трупам, то по головам. Основной прием возгонки саспенса, которым Бойн владеет в совершенстве и охотно пользуется, заключается в том, что читатель осознает кошмарные перспективы происходящего раньше, чем это делают жертвы; примерно так же герои кинохорроров — к сладкому замиранию зрительских сердец — не замечают, что над ними заносится топор убийцы. Текст не только драматичен, но и саркастичен: пересыпая сюжет автобиографическими деталями, Бойн превращает повествование в сатиру на нравы издательского бизнеса.
Помню, однако, что он поздравил меня с моим недавним успехом, сообщив при этом, что книгу мою не читал, поскольку он не читает неамериканских писателей, но наш общий с ним редактор заверил его, что это работа достойная.
— Не обижайтесь, пожалуйста, — протянул он, суя короткие толстые пальцы в рот, извлекая оттуда кусочек канапе, застрявшего у него между зубов, и миг осматривая его с тщанием судебно-медицинского эксперта, после чего смахнул с пальцев на ковер. — Женщин я тоже не читаю и во всяком интервью так и говорю, потому что это всегда мне дает максимум медийной засветки. Политкорректная бригада теряет коллективный рассудок, а я и глазом моргнуть не успеваю, как мое имя уже на самом видном месте во всех литературных разделах.
— Вы, стало быть, полемист, — заметил я.
— Нет, — ответил он. — Я художественный сочинитель с дорогой квартирой с видом на западную часть Центрального парка. И мне нужно продавать книги, чтобы платить взносы за жилье.
Джон Рональд Руэл Толкин. Письма. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского С. Лихачева
К сожалению, это не новый шаг в освоении неохватного эпистолярного наследия Толкина, а всего лишь переиздание сборника, который выходил по-русски 15 лет назад; впрочем, тоже хорошо. В книгу вошли послания и их фрагменты, созданные с момента поступления Профессора в Оксфорд в 1914-м, последнее написано за четыре дня до его смерти в 1973 году. Тексты по-человечески милого и обаятельного автора (выражение «таких сейчас уже не делают» как нельзя уместно) можно разделить на тематические блоки: личные сообщения жене и детям, переписка с издателями, послания об академической карьере и рассуждения о Средиземье и его обитателях. Последний блок особенно интересен, поскольку позволяет понять, как Толкин сам видел созданный им мир.
Боюсь, что в вопросе «магии» и особенно в том, что касается употребления этого слова, я проявил вопиющую небрежность; хотя Галадриэль и прочие, критикуя «смертных», неправильно применяющих это слово, тем самым свидетельствуют, что самая эта мысль возникла не просто так, из ниоткуда. Но это оч. обширный вопрос, и крайне трудный; и историю, которая, как вы совершенно правильно указываете, посвящена главным образом мотивациям (выбору, искушениям и т. д.) и намерениям, с которыми используется все то, что есть в мире, вряд ли стоит обременять псевдофилософскими изысканиями! Я вовсе не собираюсь углубляться в дебаты насчет того, реальна ли и возможна ли в мире «магия» в каком-либо смысле этого слова. Но я так понимаю, в контексте данной истории есть, так сказать, скрытое отличие, — то, что некогда называлось отличием между магией (magia) и гоэтейей (goeteia). Галадриэль говорит об «обольщениях Врага». Очень хорошо, но магия могла считаться и считалась благой (сама по себе), а гоэтейя — дурной. Ни то, ни другое в данном предании не является ни хорошим, ни плохим (само по себе), но лишь в силу мотивации, или цели, или применения. Обе стороны используют и то, и другое, но из разных побуждений. Самый дурной мотив (в рамках данной истории, поскольку именно этому она и посвящена) — это подчинение чужой «свободной» воли. Нельзя сказать, что Враг использует лишь обольщения гоэтейи; нет, пользуется он и «магией», реально воздействующей на физический мир.
Однако магию свою он использует для того, чтобы подмять под себя все живое и неживое, а гоэтейю — чтобы запугивать и подчинять. Используют магию и эльфы с Гандальвом (в умеренных количествах): их магия производит реальные результаты (как, скажем, поджигает отсыревший хворост) в определенных благих целях. А вот «гоэтические» эффекты носят исключительно художественный характер и на обман не направлены: эльфов они никогда не обманывают (хотя могут обмануть или сбить с толку неподготовленных людей), ведь для эльфов разница столь же очевидна, как для нас — различие между литературным вымыслом, живописью, скульптурой и «жизнью».
Брайн Свитек. Кости: скрытая жизнь. Все о строительном материале нашего скелета, который расскажет, кто мы и как живем. М.: Эксмо, 2019. Перевод с английского И. Чорного
Научный журналист и палеонтолог-любитель Брайн Свитек влюблен в скелеты и все, что с ними связано, и поверь, дорогой читатель, он сделает так, что полюбишь их и ты. Свитек с заразительным энтузиазмом излагает культурную и докультурную историю костей, переходя от благоговейного созерцания останков лопастеперой рыбы (автор называет ее «братишкой») к не менее благоговейным прогулкам по оссуарию лондонской церкви Сент-Брайд. Один из важных эффектов чтения этой книги заключается не только в усвоении массы занимательных фактов, но и в том, что она (как, впрочем, и многие хорошие книги на стыке биологии, антропологии и археологии) может спровоцировать новое ощущение собственного тела.
Мне всегда сложно расслабиться. Вместо этого, сложив руки за голову и вытянув ноги, на которые попадали капли дождя, я начинал размышлять о своем скелете. Если бы с меня содрали все мышцы и вынули все внутренние органы, однако я каким-то волшебным образом все равно оставался бы живым, то как бы я выглядел, лежа в этой пещере? Словно собственный рентгеновский снимок, каждый сустав которого шевелился, пока я пытался устроиться поудобнее и даже просто дышал, — грудная клетка слегка расширялась бы и сжималась обратно, как бы я ни старался не двигаться. Смог бы хоть кто-нибудь меня узнать? Возможно. Однажды, когда я был на конференции в городе Вашингтон, один мой знакомый остеолог подошел ко мне сзади и сказал: «Я понял, что это ты, по форме твоего черепа!». Когда пытаешься сосредоточиться на собственных костях, возникает странное чувство — словно смотришь на себя не со стороны, а изнутри, пытаясь представить каждую из 200 с лишним деталей на своем месте.
Попробуйте подобную медитацию как-нибудь и сами.
Маруся Климова. Холод и отчуждение: стихи в прозе. М.: Опустошитель, 2019
«Для удобства читателей книга разбита на главы», сообщает аннотация к книге «ярчайшей представительницы современной контркультуры», и это, пожалуй, единственный жест снисхождения к публике, который делает автор. «Холод и отчуждение» выполнен в жанре неструктурированных и фрагментированных записок по случаю, а случаи подворачиваются разные — от суда над ростовским патологоанатомом, который застрелил бездомного, до феномена прибавочной стоимости и его отсутствия. Бесконечную вереницу фактов Климова встречает на одной язвительной ноте, с одной селиновской усмешкой, по меркам 2019 года довольно трогательной и куда менее фраппирующей, чем, возможно, хотелось бы писателю.
Оказывается, размер черепа вовсе не является свидетельством высокого интеллекта. Английские исследователи, выяснили, что насекомые с крошечными головками тоже чрезвычайно сообразительны, отлично ориентируются на местности и способны выполнять сложнейшие маневры. Тогда как у животных значительная часть объема мозга задействована для передачи сигналов на большие расстояния, поскольку лапы и тело у них гораздо крупнее, чем у пчел или муравьев.
Это открытие, как мне кажется, объясняет, почему отличавшийся огромным ростом Маяковский, например, воспевал в своих стихах совсем крошечного, практически карлика, Ленина, а тот вообще не обращал на него внимания. Меня это всегда удивляло, но причину раньше я понять не могла. На их поведении, видимо, роковым образом сказалась разница в размерах туловища, тогда как головы у всех людей примерно одинаковые. Вот и получилось, что вождь Октябрьской революции прекрасно ориентировался в окружающей обстановке, а нейроны из черепной коробки поэта вынуждены были ежедневно преодолевать дополнительные километры к более длинным конечностям.