Овраг смерти — овраг памяти. Стихи о Бабьем Яре. Антология. В 2 книгах. Киев: Видавничий дiv Дмитра Бураго — БО БФ Меморiал Голокосту «Бабин Яр», 2021. Составление и подготовка текста Павла Поляна и Дмитрия Бураго. Содержание: том 1, том 2
Вышла из печати замечательная книга «Овраг смерти — Овраг памяти» — двуязычная русско-украинская антология стихов о Бабьем Яре. Издание отмечает 80-летие трагедии, совершившейся в расстрельном овраге под Киевом. В книге 133 стихотворения 95 авторов и переводчиков с идиша. Словно глубокая, рваная рана Бабий Яр протянулся по всей оккупированной фашистами Европе. Интересно, что сама история урочища зловеща. В прошлом овраг назывался «Шалена Баба» и «Бісова Баба». А в годы Войны в него канули миллионы людей, идишская культура, и сам идиш — мамэ лошн — язык романов, повестей, стихов, песен и детских сказок. Тех, кого не расстреляли из фашистских шмайссеров и не удушили циклоном-Б, приканчивал потом острыми идеологическими штыками советский антисемитизм и контрольные выстрелы гебистских маузеров. На печальной карте Холокоста Бабий Яр тянется далеко, меняются его имена: Багеровский ров, Добровицкий яр, Змиевская балка и т. д. — название становится нарицательным.
Составители двухтомника — Павел Полян (Нерлер), историк, географ, филолог, поэт, публицист, и Дмитрий Бураго, издатель и поэт; их стихи тоже входят в состав антологии. В отличие от предыдущих подобных собраний, это отличается принципом расположения материала — стихи (и авторы) сгруппированы по десятилетиям: 1940-е годы, 1950-е, 1960-е и т. д. вплоть до 2020-х. Такой принцип хорош тем, что наглядно демонстрирует периоды усиления внимания к теме (1990-е и 2000-е годы) и спады (1950-е и 2010-е). Жаль, что при этом творчество некоторых поэтов (Лев Озеров, Евгений Евтушенко, Дмитрий Бураго и др.) оказалось отнесенным к разным этапам.
Двухтомник хорошо оформлен, удачно подобран земляной цвет его обложки, четко выполнены рисунки и фотографии. Работа составителей огромна и сложна. Не только потому, что трудно собрать все, что выплакано о Бабьем Яре, но и потому, что составителям пришлось многое оставить за пределами антологии. Читатель должен знать, что впервые стихи о массовом расстреле евреев написал Илья Сельвинский («Я это видел!»,1942), находившийся на Крымском фронте и ставший свидетелем зверства в Багеровском противотанковом рву. Фашисты расстреляли тогда более 7 тысяч евреев и советских военнопленных. Там впервые описан расстрельный ров, тысячи жертв, сдавленный крик солдата и желание мстить, мстить и мстить. Стихи заканчивается словами:
Ров... Поэмой ли скажешь о нем?
Семь тысяч трупов.
Семиты... Славяне...
Да! Об этом нельзя словами.
Огнем!
Только огнем!
Стихи опубликованы во фронтовой газете «Сын Отечества» 23 января 1942 года, потом перепечатаны в «Красной Звезде» и журнале «Октябрь».
Публикация имела большой резонанс, в особенности в Киеве, где уже набирал обороты советский государственный антисемитизм, в частности, из-за «выпячивания страданий еврейского населения на оккупированных фашистами территориях». В ноябре 1943 года Сельвинского срочно вызвали с фронта в секретариат ЦК ВКП(б), где на обсуждении присутствовал Сталин. В постановлении отмечено, что поэт «дает клеветнически-извращенное изображение войны <...> ЦК ВКП(б) предупреждает т. Сельвинского, что повторение подобных ошибок поставит его вне советской литературы».
Антологию открывают стихи Людмилы Титовой и Ольги Анстей. Это первые зарисовки с натуры, сделанные в 1941 и 1942 гг., из-под руин Киева. Еще нет полного осознания расстрельной трагедии, а только жуткие предвестия, потом приведены эскизные строки Юлии Нейман «Бабий Яр. Два года спустя» (1943). И следом — проникновенные стихи большого украинского поэта, философа, заслуженного деятеля искусств, академика Миколы Бажана. Там впервые звучат слова:
Будь проклят той, хто звабиться забути!
Будь проклят той, хто скаже нам — «прости»!
Это, пожалуй, главная формула (и цель) антологии — не забыть, не простить, превратить Овраг смерти в Овраг памяти. Микола Бажан и позже, в период послевоенных антисемитских кампаний оказался истинным украинским интеллигентом.
С первых страниц, тесно обнявшись и переплетя руки, стоят на страшном обрыве стихи известных украинских, русских и еврейских поэтов. По-русски первые стихи о Бабьем Яре написаны Ильей Эренбургом. Он, киевлянин, с армейскими частями вошел в освобожденный Киев и пришел туда, где среди погубленных были близкие люди и знакомые:
К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Всю жизнь неся эту тяжесть, он не мог убежать от еврейской судьбы. Другие стихи И. Эренбурга «Ты видел этот ров...» (к сожалению, не включенные в антологию), перекликаются с заповедью М. Бажана:
... Помни —
Мы в этом мире всех бродяг бездомней.
Не обольстись цветком: и он в крови.
ТЫ ВИДЕЛ ВСЁ. ЗАПОМНИ И ЖИВИ.
Среди стихов 1940-х годов выделяется поэма Льва Озерова «Бабий Яр». Эренбург попросил его поехать в освобожденный Киев и сделать очерк о жертвах Бабьего Яра, где погибли родные и друзья Озерова. Очерк вошел в «Черную книгу» и был переведен на многие иностранные языки, а в марте 1946 г. в журнале «Октябрь» поэт опубликовал свою главную поэму «Бабий Яр». В ней три части: вначале — приближение к страшному месту, волнение, желание понять, что здесь место национальной катастрофы. Во второй части даны душераздирающие подробности расстрела, погибшие брат и племянник, беззащитные дети, беспомощные старики, «хрипы лежащих во рву», открытые глаза, в которые сыплется земля, добивание недобитых — стынет кровь. В конце содержится страстное заклинание, обращенное к самому себе: «Ты отходчив — не отходи, / Ты забывчив — не смей забыть». Наказ повторяется еще раз: «Не смей забыть!», и вновь — «Не забудь... Не прости...»
В 1950-е годы, как отмечает Павел Полян, наблюдается некоторое затишье, в антологии — всего 5 поэтов. Это пик советских антисемитских кампаний. Затишье сменилось активизацией 1960-х и 1970-х годов, чему немало способствовал евтушенковский прорыв.
Знаменитое стихотворение Евгения Евтушенко написано после посещения Бабьего Яра вместе с писателем Анатолием Кузнецовым. На месте трагедии была зловонная свалка мусора. Поэт написал стихи и прочел их в Киеве, потом повторил чтение в Москве и отдал стихи в «Литературную газету», где главный редактор Валерий Косолапов согласился на публикацию (19 сентября 1961г.), зная, что будет за это уволен. И был уволен. С того дня пошли шквал восторженных откликов и истерика возмущения, а поэты стали свободнее писать о фашистском Холокосте и советском антисемитизме.
В газете «Литература и жизнь», известной своими черносотенными настроениями, через пять дней появилось стихотворение Алексея Маркова «Мой ответ», а следом — разгромная статья литературоведа Дмитрия Старикова «Об одном стихотворении», где стихи Евтушенко квалифицировались ни много ни мало как «очевидное отступление от коммунистической идеологии на позиции буржуазного толка».
Со стихами — протестами против очевидного антисемитизма Маркова и Старикова —выступили Леонид Утесов, Илья Эренбург, сам Евгений Евтушенко и другие, а также поэты, написавшие стихи под именами Самуила Маршака и Константина Симонова (Павел Полян во 2-м томе антологии убедительно показал, что их авторитетными именами прикрылись другие авторы). «Прорыв» темы Бабьего Яра был поддержан также триумфальным исполнением 13-й симфонии Дмитрия Шостаковича, сочиненной на тему Бабьего Яра. Тем не менее скандальная кампания охаивания евтушенковского стихотворения получила поддержку даже в выступлениях Никиты Хрущева.
Скандал получился большой, такого всплеска никто не ожидал. Но Евтушенко любил быть в водовороте возмущения. Его и по сей день упрекают за то, что он делал это специально, чтобы завоевать любовь евреев и получить скандальную известность, обсуждают слабости самого стихотворения. Евтушенко часто вспоминал те годы, добавлял красочные подробности, гордился сделанным. Поэт умел держать удар, уворачивался от апперкотов и давал сдачу с обеих рук. Один из самых умелых, смелых и настойчивых поэтов-публицистов многократно и страстно прокричал о Бабьем Яре с эстрады. Но еще важнее, что потом другие поэты отважились писать на ту же тему, и запрет был прорван.
Тема Холокоста продолжается, возникает даже некоторая ее инфляция. Есть время писать стихи о Бабьем Яре в стол и время сочинять бардовские песни о нем под гитару. Но досадно, что появляющиеся тексты не всегда удачны в поэтическом и содержательном отношении. К примеру, известный бард Александр Розенбаум, отлично владея гитарой, не силен как стихотворец. Его шансоны порой торопливы и случайны: «Воздух напоен болью, / Солнце шириной в месяц / Это Бабий Яр доли, /Это стон моих песен».
2-й том под названием «Гулкое эхо» написан Павлом Поляном как послесловие к антологии. Он содержит несколько структурных блоков, и в каждом — несколько очерков. В первом, «Овраг и смерть», дана картина расстрельного оврага на общем фоне Холокоста. Следующий блок, «Овраг и ненависть», содержит очерки о глубоко укоренившемся антисемитизме в Киеве и о послевоенном еврейском погроме. Фашистский вирус словно заразил победивший и похоронивший его украинский народ — это, пожалуй, самое тяжкое место в книге.
Блок «Овраг и судьбы» содержит печальный и трогательный рассказ о расстрелянной любви еврейского подростка Сени, жертвы Бабьего Яра, и украинской девочки Наташи. В книге (в Приложении) приведены полтора десятка стихов Сени, все они адресованы Наташе. Они покоряют своей наивностью, они, словно трупик неродившейся великой человеческой любви, просты и поэтически безыскусны. Весьма трагичны очерки, посвященные Якову Гальперину, и его стихи в том же Приложении. Он остался в проникновенных стихах и воспоминаниях его друзей Марка Бердичевского и Наума Коржавина (оба уже ушли из жизни). Гальперин, без сомнения, стал бы большим поэтом.
И еще заставляет вздрогнуть вопрос ребенка на краю оврага небытия: «Мама, а чулочки тоже снимать?..» Как много страшных страниц в этой книге!
Большой блок «Овраги и жанры» содержит подробности о стихах Эренбурга и Озерова, о музыке Клебанова и песнях Лифшицайте, живописи Овчинникова и Сидура, прозе Гроссмана и Кузнецова, драматургии Борщаговского, фильмах Лозницы, великом актере Смоктуновском и других представителях разных жанров. Им посвящено не так много текста, но замечательно, что и они, праведники искусств, упомянуты в антологии.
Пятый блок очерков — «Соло для Евтушенко и хора читателей». В нем подробно показана история написания стихотворения Евтушенко, разгоревшийся потом скандал, а в Приложении № 5 приведены письма читателей, которые благодарят автора, спорят с ним, возмущаются, негодуют, добавляют антисемитские обвинения, обвиняют автора от имени «всех истинно-русских людей». Письма называются «Отклики на отклики: стихи» и «Отклики на отклики: письма». Павел Полян проявил смелость, показав слепок мнений по данному поводу. Они, безусловно, имеют самостоятельную историческую ценность и требуют обстоятельного изучения.
Хочется надеяться, что работа в данном направлении не остановится. Поэтическая антология Холокоста, расстрельных рвов, лагерей уничтожения будет продолжена — возможно, для этого потребуются усилия большого коллектива авторов.