Эдуар Леве. Автопортрет. Самоубийство. М.: Носорог, 2021. Перевод с французского и послесловие В. Лапицкого
Эдуар Леве (1965—2007) — французский художник, фотограф и писатель. Экономист по образованию, он решил заняться живописью, но позже большую часть своих работ уничтожил, а затем переключился на фотографию и литературную деятельность, которые навсегда остались для него взаимосвязанными. В «Автопортрете» он писал: «Я могу обойтись без музыки, искусства, архитектуры, танца, театра, кино, я с трудом обхожусь без фотографии, я не могу обойтись без литературы».
Первая книга Леве, «Труды», посвящена разным вымышленным произведениям концептуального искусства. Кое-что из перечисленного автор позже воплотил в жизнь, например, фотоцикл «Америка», составленный из фотографий городов США, которые носят имена знаменитых столиц мира (Берлин, Флоренция, Дели). Леве всю жизнь интересовала тема двойничества, совпадений имен и странных случайностей. Поклонник Жоржа Перека («Подростком я полагал, что „Жизнь, способ употребления“ поможет мне жить»), наследник формалистов, Эдуар Леве всю жизнь провел в поиске знаков и их интерпретации. «...мир — отнюдь не связная последовательность событий, а созвездие воспринимаемых вещей».
Эдуар Леве был известен и при жизни, но после его смерти в 2007 году «Автопортрет» и «Самоубийство» получили широкое признание во французской культуре. Цитаты из его романов появляются в песнях современных исполнителей и фильмах.
В сети можно найти фотографии Леве из циклов «Регби» и «Порнография», на которых мужчины и женщины в подчеркнуто официальной одежде c нейтральными выражениями лиц изображают сценки из спортивной игры и взрослых фильмов. Лишение контекста делает эти фотографии холодными, неуютными и бессмысленными. Это обнажение иного рода, обнажение идей спорта и порнографии.
«Автопортрет» и «Самоубийство» можно считать литературным обнажением самого Эдуара Леве. Написанные с разницей в два года («Автопортрет» — в 2005-м, «Самоубийство» — в 2007-м), эти произведения перекликаются, отражаются одно в другом. Они ставят точку в творческой карьере Леве, по сути это его magnum opus. Известно, что спустя десять дней после отправки рукописи «Самоубийства» издателю ее автор покончил с собой.
«Суицид, как мощный прожектор, освещает любую судьбу: он против нашей воли делает тени глубже, а провалы отчетливей», — пишет Мария Степанова в «Памяти памяти». Смерть Эдуара Леве навсегда связала писателя с его последними текстами.
«Автопортрет» и «Самоубийство» — произведения слишком обнаженные и самодостаточные, дополнительный смысл перегружает их. При этом читатель никогда не свободен от определенного угла зрения на эту двухчастную как бы автобиографию — смерть Леве это подразумевает. Книги предполагают вуайеристический, постыдный интерес к жизни и смерти писателя. Отделить автора от произведения практически невозможно, поскольку самоубийство Леве становится неотъемлемым актом творчества, последним высказыванием. Любая интерпретация меркнет на этом фоне.
«Автопортрет» при ближайшем рассмотрении можно вписать в жанр автофикшн, но и в нем он будет стоять особняком. Творчество Леве, как фотографическое, так и литературное, обезоруживает своей буквальной прямотой, отсутствием саморефлексии. Тексты похожи на фотографии: та же предельная четкость, серьезность и безжалостность факта. «Автопортрет» состоит из несвязанных и не поделенных на абзацы наборов заявлений от первого лица.
«Если я долго смотрю в зеркало, наступает момент, когда мое лицо теряет всякое значение... Настоящее интересует меня больше, чем прошлое, и меньше, чем будущее... Я оставляю телефон звенеть, пока автоответчик не пропустит вызов... Ту одежду, в которой уверен, я покупаю в нескольких экземплярах... Я занимался любовью вдвоем, втроем и поболее».
Читатель попадает под бомбардировку фактов, выдернутых из контекста, не развернутых, не комментируемых. Из этих фрагментов-пазлов проступает портрет автора. Леве написал как будто инструкцию к собственной жизни. Эти заявления безоценочны, в них нет ни самовосхваления, ни самоуничижения. «Автопортрет» не предполагает анализа, он самодостаточен. Именно поэтому читать, и тем более интерпретировать его так непросто (да и нужно ли?).
В этом наборе «я-изъявлений» есть нечто сентиментальное, интимное и одновременно пугающее. По ходу чтения этого своеобразного монолога возникает эффект отдачи, ожидание диалога с автором посредством текста грозит переходом к примерке на себя описанных жизненных ситуаций, от чего просто так не отмахнуться. Текст «Автопортрета» пытается стать частью опыта самого читателя в каждом моменте, когда «факты» совпадают. Это вовлечение на новом уровне. И здесь же таится ошибка наделения прочитанного собственным опытом, «вчитывание», как определил это в послесловии к роману переводчик Виктор Лапицкий.
В отличие от калейдоскопа «Автопортрета», в «Самоубийстве» сюжет присутствует. Это история о давнем и вымышленном самоубийстве друга детства рассказчика, размышления о его жизни в контексте ее завершения. Одно из последних предложений «Автопортрета» почти в точности повторяет начало «Самоубийства» — так эти два произведения перекликаются в первый раз:
«Лучшие свои беседы я вел в отрочестве со своим другом, у которого мы пили коктейли, наугад составляя их из алкогольных напитков его матери, мы говорили до восхода солнца в гостиной огромного дома, который когда-то посещал Малларме, на протяжении тех ночей чего я только не наговорил о любви, политике, Боге и смерти, но не запомнил ни единого слова, хотя иногда от собственных речей покатывался со смеху; спустя несколько лет этот друг сказал своей жене, когда они шли на корт поиграть в теннис, что забыл что-то дома; вернувшись, он спустился в подвал и из заранее приготовленного ружья пустил себе в голову пулю».
Перед читателем снова только факты — как и в «Автопортрете». В «Самоубийстве» Леве рисует портрет яркого, разносторонне одаренного, меланхоличного юноши, вся история которого с самого начала предопределена трагическим концом. Самоубийство — зеркало, в котором отражается личность. Автор сознательно отказывается от поиска причин, самокопания, вины и не любуется самоубийством.
«Самоубийство» — не плач по ушедшему, не попытки найти оправдание или причину и не воспевание трагедии выбора, но взгляд на мир через призму события, изменившего контекст реальности. Рассказчик достраивает, переосмысливает и выдумывает подробности жизни покойного друга, его состоявшегося прошлого и размышляет о множестве вариантов отмененного будущего. Парадоксальным образом это размышление позволяет теоретически продлить жизнь погибшего в новой форме — не-случившегося, не-бытия, посмертного бытования в памяти выживших, и в первую очередь самого рассказчика.
Главная связь «Самоубийства» с «Автопортретом» проявляется в схожей манере изложения и смене фокуса с «я» на «ты». Переклички двух текстов позволяют рассматривать их как своеобразный диптих, поэтому логично печатать их под одной обложкой. Так, в «Автопортрете» Леве предвидит свою смерть в возрасте восьмидесяти пяти лет, и этот факт (несостоявшейся) биографии обыгрывается в «Самоубийстве» с проектом памятника самому себе, на котором заранее была бы выбита точная дата смерти — 85 лет. Вчитываясь, понимаешь, что «Самоубийство» — прямое продолжение «Автопортрета». Эдуар Леве ставит зеркало под другим углом, как бы исказив собственное изображение, и смотрит на выдуманного персонажа, что позволяет ему дистанцироваться от самого себя.
Читая «Самоубийство», невозможно забыть о контексте. Тот факт, что Эдуар Леве покончил с собой через десять дней после передачи рукописи издателю, заставляет воспринимать текст как своего рода предсмертную записку, нечто предельно интимное, сознательно вынесенное в публичную сферу. Читателя тянет поискать в текстах «Автопортрета» и «Самоубийства» ключи к окончанию жизни самого писателя, провести собственное любительское детективное расследование — и тем самым пойти на поводу у создателя этого перфоманса.
В «Автопортрете» Леве заявляет: «В периоды депрессии у меня перед глазами встает, как меня хоронят после самоубийства, вокруг много друзей, все преисполнено грусти и красоты, настолько волнующее событие, что я хочу его пережить и, стало быть, жить». «Самоубийство» становится способом пережить это «волнующее событие». Ошибочно думать, что попытка пережить и пропустить акт насилия через себя ментально стала для автора фатальным ответом на все вопросы. В предельной откровенности Леве, в обнажении жизни, нет никакой мрачности или призывов к насилию над собой. Мы можем лишь догадываться о том, какое впечатление производили бы его тексты, останься автор в живых, но наши размышления не умаляют их красоты и силы.