Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джон Лури. История костей. Книга воспоминаний. Тель-Авив: Бабель, 2023. Перевод с английского Максима Колопотина. Содержание. Фрагмент
Двое молодых мужчин идут по коридору в сопровождении людей в белых халатах. Их проводят в комнату, сажают на стулья, измеряют пульс, проверяют рефлексы. Один из них держится бодро — жует жвачку, шутит, сам же смеется над своими шутками. А вот другому как будто не по себе: когда медицинские тесты закончены, он не может даже самостоятельно надеть блестящий фольгой костюм астронавта — полет в космос явно не кажется ему удачной затеей.
Впрочем, на космическом корабле не так уж страшно, оба отважных исследователя наднебесного пространства довольно быстро осваиваются и приступают к поеданию бургеров, которые им, видимо, дали в качестве пайка. «Как вам?» — спрашивают по радиосвязи сотрудники центра управления полетами. «Очень вкусно», — отвечают астронавты. «Отлично, тогда мы себе тоже закажем». Последующие переговоры разобрать очень сложно: обрывки фраз утопают в шуме — судя по всему, серьезные помехи, вызванные неисправностью аппаратуры. После обеда астронавты удовлетворенно закуривают. Экипаж успешно вышел на орбиту. Конец.
«Что за отмороженный бред?» — справедливо спросите вы. Мы ответим: это фильм «Люди на орбите». «Кто же снял этот шедевр?» — вновь совершенно справедливо спросите вы, а мы ответим: Джон Лури, человек многих талантов — великолепный джазовый саксофонист, художник-примитивист, режиссер и актер кино и телевидения, ну и просто интереснейший персонаж.
Родился Джон Лури в 1952 году, то есть принадлежит к послевоенному поколению бэби-бумеров — тех самых, над которыми еще несколько лет назад было принято глумиться, а теперь ставших вымирающим видом. Его детство пришлось на эпоху превращения блюза в рок-н-ролл; юность — на психоделическую революцию и войну во Вьетнаме, от участия в которой ему удалось уклониться, без особого труда симулировав безумие. В конце 1970-х он, крайне одаренный музыкант с крайне туманными перспективами, отправляется в Нью-Йорк, чтобы прикоснуться к панк-сцене. Прикоснувшись, там он обнаруживает кое-что поинтереснее: сборище неординарных, мягко говоря, людей, которых условно объединяет то, что они играют столь же неординарную музыку. Чтобы навесить на эту сцену хоть какой-то ярлык, для них придумывают термин No Wave — «не волна».
Одни участники этой не-сцены со временем ушли на MTV (Sonic Youth), стали «голосом поколения» (разумеется, потерянного, обреченного). Другие доползли до VH1 (Swans), третьи, и они в большинстве (Алан Вега и Suicide, Лидия Ланч, DNA, Mars и так далее), остались по большей части «музыкантами для музыкантов», без влияния которых, впрочем, как-то трудно представить мало-мальски «умную» музыку, созданную с тех пор по ту сторону так называемого Атлантического океана.
Джон Лури умудрился ускользнуть сразу от всех этих незавидных творческих судеб. С одной стороны, его группа Lounge Lizards умудрилась продать тридцать тысяч экземпляров пластинки Voice of Chunk — результат скромный по меркам американской музыкальной индустрии, но в то же время немыслимый для фри-джаза. С другой стороны, у него есть собственное шоу на HBO, которое мало кто смотрит, но которое приводит в единодушный восторг всех смотрящих. Со стороны третьей, Лури — замечательный живописец, но все видели одну его изысканную акварель, редко зная, кто ее написал.
Режиссерский дебют Лури «Люди на орбите» — фильм, который и фильмом назвать-то трудно. Скорее это одна из прощальных вещей той витальной эпохи американского киноавангарда, когда самого факта включения восьмимиллиметровой камеры было достаточно для творческого процесса, а уж что зафиксирует пленка — дело десятое: вот Лури с товарищем едят бургеры, облачившись в блестящие комбинезоны, потому что это им почему-то показалось удачной идеей. Совсем скоро эра тотального эксперимента кончится, камера перейдет в руки тех, кто все-таки знает, как ее установить таким образом, чтобы результат потом можно было показывать людям: Стэн Брекидж и Джек Смит уходят, на их месте появляются Джим Джармуш, Дэвид Линч и так далее — с каждым из них Лури сотрудничает то в качестве композитора, то актера. Происходит это не благодаря удачному стечению обстоятельств, а вопреки — 1980-е для нью-йоркского андеграунда — это в прямом смысле чумные годы: друзья, близкие и просто коллеги Лури один за другим становятся жертвами героиновой эпидемии и какой-то новой страшной болезни, по слухам пришедшей с Гаити.
Вообще, автор этого прекрасного образца вольной мемуарной прозы должен был присоединиться к Жан-Мишелю Баския, которого, если верить Лури, он всему научил. Наверное, все кончилось бы тем, что труп музыканта нашли бы на горе мусора в компании тараканов, а в профильной прессе, которую не читают даже ее редакторы, опубликовали бы несколько некрологов об очередном молодом таланте, безвременно покинувшем мир. К счастью, Лури спасло тщеславие — вроде бы самый смертный из грехов.
Если постараться предельно кратко сообщить, о чем пятисотстраничная «История костей», то, пожалуй, это книга о том, как важно любить не только искусство в себе и, что более важно, себя в искусстве — кто бы ни убеждал юный художников в обратном. Дело в том, что Лури и вовсе не различает творца и его творение — хотя вроде бы вся так называемая культура XX и XXI веков требует от нас обратного. Если не спасти себя самого — совершишь страшнейшее преступление против искусства и правды, что то же для Лури суть одно и то же. К осознанию этого он пришел не самым очевидным для конртркультурного артиста образом — случайно услышав голос в телевизоре:
«Как-то раз я занимался на саксе, но на заднем фоне у меня работал черно-белый телевизор без звука. Был день рождения Мартина Лютера Кинга, и постоянно показывали его речи. Я включил звук и на секунду присел на кровать, положив рядом саксофон.
Я был сражен наповал, тут же. Посмотрите, что за Человечище. Послушайте.
Вслух же произнес: „А ведь Бог есть. И он говорит через этого человека“.
Даже больше, чем смысл сказанного, меня пробирало звучание его речи. Честность, которая в нем резонировала. Честность в звуке».
Собственно, это и стало ключевым художественным качеством всего художественного мира Джона Лури, включая эту книгу, написанную в подчеркнуто импровизированной манере, но которая при этом вовсе не разваливается на куски. Читать ее вообще можно с любого места (но лучше этого не делать): кажется, создатель акварели с медведем на опушке стал свидетелем вообще всего, что случилось со вселенной начиная с 1952 года, и знаком через одно рукопожатие вообще с каждым человеком, жившим с того момента. Весь этот нескончаемый поток баек, порой содержательных, порой абсолютно бессмысленных, но тем и забавных, намертво скрепляет та самая честность: к себе, окружающим, читателю. Поэтому вполне закономерно, что жизненные (они же творческие) поиски приводят Лури в самые «дикие», то есть лишенные привычной нам «культуры», уголки земного шара, где все враждебно «человеку культурному»: «Африка меня спасла. Чувствуется, что именно здесь было начало жизни». В этих странствиях Лури приходит к ключевому противопоставлению всей книги — к тому, что есть «крутое», а есть «настоящее», и «крутое» не может быть «настоящим», а «настоящее» — «крутым»:
«По телевизору какие-то неуклюжие пацаны в очках, по виду ботаники, сжигали свои военные билеты. Их от души мутузили нормальные, здоровые американские парни. Я всего не понимал, но степень агрессии впечатляла. Эти, которые колотили, были точь-в-точь такие же, как футболисты из моей школьной команды. Парни, которые казались мне дебилами, но с которыми почему-то очень хотелось быть заодно. <...>
В тот вечер я сидел у отца в комнате и спросил его: „Что мне надо сделать, чтобы ты мной гордился?“
— Если будешь таким же смелым, как эти мальчики, которые сегодня жгли свои военные билеты, я буду просто ужасно горд тобой».
То, что всем кажется очень ценным, правильным, хорошим, на самом деле не имеет ровно никакого значения. А вот то, что никому на свете не нужно, в том и следует искать правду жизни. Не такова ли художественная «стратегия» самого Лури, позволившая ему так и не быть пойманным нашим с вами общим миром?
«Да, и еще: люди все время говорят о даровании, таланте. Но на самом деле в одном я совершенно уверен: нет никакого таланта, есть только очищение зеркала», — заключает Джон Лури.
В общем, талант, как видим, — это умение выйти на орбиту музыкального Олимпа с заведомо непригодными для этого средствами. Такова мораль (в хорошем смысле слова) этой жизнелюбивой книги. Местами, впрочем, жутковатой — как та самая картина, о которой так не хотелось вспоминать в связи с ее автором.