Джеймс Лавлок, при участии Брайана Эпплъярда. Новацен. Грядущая эпоха сверхразума. СПб: Издательство ЕУСПб, 2022. Перевод с английского А. Рудаковой, научный редактор О. Бычкова. Содержание
«Планету может <...> разогревать информационный мусор. <...> Я много раз задавался вопросом, может ли Интернет <...> забирать бесполезную и избыточную информацию и утилизировать ее где-нибудь в бескрайних безднах Вселенной. Мне нравится представлять себе огромные передатчики, расположенные на полюсах и транслирующие в космос спам, ненужную рекламу, пресловутые развлекательные программы и всякого рода небылицы. Какой великолепный способ поддерживать прохладу!»
Эти строчки из книги Джеймса Лавлока «Новацен: Грядущая эпоха сверхразума» хорошо объясняют, почему я взял ее в руки с некоторой кровожадностью. Свежие интеллектуальные сочинения с подобными названиями часто хочется утилизировать в безднах Вселенной. Но иногда первое впечатление оказывается ошибочным.
О Лавлоке я, как, наверное, многие причастные к общественным наукам, узнал из текстов Бруно Латура. Он начал упоминать британского инженера в конце 1990-х, и две недавние книги философа — «Лицом к Гее» (Polity, 2017) и «Где приземлиться?» (ЕУСПб, 2019) — напрямую основаны на идеях британца.
Кто такой Джеймс Лавлок? «Новацен», вышедший в оригинале в 2019 году, — книга личная, автобиографическая, возможно, книга-завещание — поставляет множество ответов на этот вопрос. Я дополню их общедоступной информацией. Лавлок — гениальный изобретатель, климатолог и футуролог. Независимый исследователь, академический маргинал и аутсайдер, чьи заслуги признаны самыми респектабельными научными институтами. Его жизнь просится на экран: родился в 1919 году в семье квакеров, усвоил с детства, что Бог — это «скорее тихий голос внутри, чем таинственный пожилой джентльмен где-то там во Вселенной», а «религиозный взгляд на избранность человечества может отражать глубокую истину о космосе». Бедность родителей не позволила сыну сделать «правильную» академическую карьеру. Лавлок уверен, что именно это помогло ему обрести автономию от институций и корпоративных интеллектуальных трендов (кажется, он вообще благодарен всему, что было в его жизни).
Изучал химию и медицину. Исследуя для армейских нужд ожоги, отказался использовать для этой цели кроликов («такое требование показалось мне отвратительным») и вместо этого обжигал бензольными парами себя самого. Свидетель, коллега и оппонент главных химиков, физиков и биологов XX века. Держал на руках младенцем Стивена Хокинга. Автор более 200 научных работ в самых разных областях — от искусственного осеменения и замораживания живых клеток до стерилизации воздуха и газовой хроматографии. Создавал для спецслужб секретные гаджеты. Долгие годы работал на NASA, конструировал оборудование для экспедиции «Маринера» в 1964 году (оно и сейчас где-то там, на Марсе). Объяснил, почему на Марсе нет жизни, — и это лишь одна из немногих гипотез, которые были доказаны значительно позже, чем Лавлок их выдвинул.
Лавлок называет себя прежде всего инженером, а не ученым, т. е. практиком создания конкретных технологических решений. Самое известное — детектор электронного захвата, позволяющий находить следы веществ в чрезвычайно малых количествах. Он возник в результате «интуитивного озарения», а не рациональных процедур, Лавлок собрал прототип у себя на кухонном столе. Этот акцент Лавлока на изобретательстве, интуиции, цельном схватывании (хочется добавить «для всех практических целей») централен; он словно говорит: я не знаю точно, как устроен мир, но посмотри — это работает.
Детектор электронного захвата
Детектор работал для NASA при анализе атмосферы Марса, работал и на Земле. Лавлок взял его в 1971 году в плавание по Южной Атлантике и обнаружил в атмосфере следы ныне запрещенных хлорфторуглеродов, которые широко использовались в холодильниках. «Производители решительно отрицали, что ХФУ оказывают какое-либо воздействие на мировую окружающую среду, в частности на разрушение озонового слоя в атмосфере. Мои выводы показали, что ХФУ распространились по всему земному шару».
К этому моменту Лавлок уже сформулировал гипотезу (ныне теорию) Геи. Название предложил близкий друг ученого, писатель и нобелевский лауреат Уильям Голдинг; есть версия, что поэтичное название повлияло на то, что идеями исследователя долгое время брезговали как нью-эйджевским мистицизмом. Первые соображения по этому поводу у Лавлока начали появляться в середине 1960-х, когда исследователь предположил, что основное доказательство отсутствия жизни на Марсе — это отсутствие признаков уменьшения энтропии на его поверхности; поверхность Земли же явно демонстрирует отклонение от ожидаемого энтропийного уровня, что объясняется присутствующей на ней биотой. Соображения начали оформляться в научных статьях в начале 1970-х.
Вот как Лавлок кратчайшим образом излагает свою концепцию в «Новацене». «Суть теории в том, что с самого своего возникновения жизнь работала над изменением окружающей среды». Живые организмы и их среда обитания образуют комплексную саморегулирующуюся систему, где жизнь активно создает условия собственной возможности — поддерживая оптимальную температуру, уровень солености океанской воды, содержание кислорода в воздухе и т. п.
«Это нелегко объяснить в полном объеме, поскольку речь идет о сложном, многогранном процессе. Однако я могу проиллюстрировать его при помощи простой компьютерной модели. Модель называется Daisyworld („Маргаритковый мир“). <...>
Звезда главной последовательности, подобная нашему Солнцу, постепенно нагревает планету маргариткового мира, пока та не становится теплой настолько, что вся ее поверхность заселяется одним видом — черными маргаритками. Черные маргаритки поглощают тепло, поэтому хорошо произрастают при низких температурах. Однако есть мутантные белые маргаритки, которые отражают тепло и, когда температура повышается еще больше, начинают разрастаться. Таким образом, планета охлаждается белыми маргаритками и нагревается черными. Простой цветок способен регулировать и стабилизировать окружающую среду в планетарном масштабе.
Более того, эта стабилизация вытекает из совершенно дарвиновского процесса. Увеличьте эту модель в масштабе, включив в нее всю флору и фауну Земли, и вы получите систему, которую я назвал Геей».
Упоминание, что модель не противоречит Дарвину, существенно: до 1977 года научный мейнстрим теорию Геи игнорировал, а затем видные биологи, включая Ричарда Докинза, ее страстно критиковали (собственно, «Расширенный фенотип» — это инвектива против Лавлока). Своих критиков британский ученый уподобляет религиозным догматикам: «Научное сообщество почти всюду вело себя как Церковь во времена Галилея, хотя и более сдержанно. Я нахожу поразительным, что столько хороших ученых запутались, пытаясь объяснить необъяснимое при помощи классической логики». Как я уже сказал, классической логике Лавлок противопоставляет нелинейное, интуитивное и даже неязыковое схватывание объекта в его целостности; жизни и ее среды — как Геи. Да, его аргументация отчасти напоминает рассуждения в стиле «если вы не думаете, что я прав, то это потому, что вы неправильно думаете». Но в «Новацене» Лавлок вообще не демонстрирует ни малейшего намерения увязать в окопных дискуссиях, не разменивается на ссылки и легко и раскованно движется за горизонт собственного столетия (книга вышла к юбилею) и, как мы скоро увидим, антропоцена и человечества в целом.
Сегодня теория, некогда казавшаяся дикой, мистической, миссионерской, квазинаучной — в чем только Лавлока не обвиняли, — лежит в основе наук о Земле. Формулировка «Система Земли ведет себя как единая саморегулирующаяся система, состоящая из физических, химических, биологических и человеческих компонентов» уже двадцать с лишним лет фигурирует в документах Европейского геофизического союза. Словом, идеи ученого стали здравым смыслом многих естественно-научных дисциплин. Что не менее любопытно, идеи Лавлока оказались востребованы в общественных науках и философии — во многом благодаря Латуру.
Как так вышло? Лавлок видит планету и ее жителей не как статичную сцену, на которой играют актеры, а как взаимотворящих и взаимозависимых партнеров — конечно, это полностью соответствует интуициям акторно-сетевой теории. Как это объясняет сам Латур, «Галилей использовал телескоп, чтобы показать: Земля — часть бесконечной Вселенной, Лавлок же с помощью детектора электронного захвата показал: Гея совершенно отличается от любой другой планеты тем, что на ней есть жизнь. Он и [биолог Линн] Маргулис увидели Гею. Лавлок — из космоса, поставив вопрос настолько глобально, насколько возможно; Маргулис — с уровня бактерий, перенеся вопрос на другой конец. Оба показали, что Жизнь, с заглавной буквы Ж, конструировала [to engineer] свои собственные условия существования».
По имеющимся сведениям, «Новацен» Латур оценил достаточно прохладно; инициатор серии terra/teoria, руководительница Центра исследований науки и технологий ЕУСПб Ольга Бычкова замечает, что даже Латуру идеи этой книги показались слишком экстравагантными. Возможно, мы сейчас поймем почему.
В первой же части, куда вплетено краткое изложение теории Геи, столетний британский джентльмен без всякого заламывания рук сообщает, что мы обречены. Миллионы лет Гея охлаждала поверхность планеты, захоранивая в океанской пучине избыток углекислого газа, и тем делала Землю пригодной для жизни. Охлаждала невероятно эффективно, приспосабливаясь под постоянно растущее солнечное тепло: «Фактически за последние 3,5 млрд лет выделение тепла увеличилось на 20 %. Этого хватило бы, чтобы увеличить температуру земной поверхности до 50°C и вызвать бесконтрольный парниковый эффект, который убил бы все живое на планете. Но подобного не произошло. Разумеется, бывали периоды, которые мы считаем потеплениями и оледенениями, но средняя температура всей поверхности планеты, по-видимому, менялась не более чем на 5°C по сравнению с нынешней — 15°C». Гея справлялась с работой, пока не начался антропоцен.
Но прежде чем перейти к рассказу об антропоцене во второй части книги, Лавлок добавляет фатализма: нет никаких оснований полагать, что где-то еще есть жизнь, что она была до нас или возникнет в будущем — особенно, разумная жизнь. «Наш космос, несмотря на всю свою древность, попросту недостаточно стар для повторного возникновения ошеломляюще неправдоподобной цепи событий, необходимой для появления разумной жизни. Наше существование — причудливое исключительное явление».
NASA Goddard
Рассуждая об уникальности жизни, Лавлок открывает две точки, по которым досужий критик может с удовольствием лупить: он верит в антропный принцип и, следовательно, мыслит телеологично. Возможно ли придерживаться иных взглядов, если декларируешь холизм и интуитивность? Оставляя этот вопрос в стороне, я подчеркну, что антропный принцип Лавлок понимает весьма специфическим образом. Да, описывая Космос, мы должны принимать во внимание тот факт, что в этом Космосе существуем мы, наблюдатели, при этом мы — существа, которые способны к осознанию, познанию и пониманию (схожим образом Дмитрий Лихачев говорил, что человек — орган понимания природы). Для Лавлока все перечисленное — синонимы, тождественные, в свою очередь, способности производить информацию и ею оперировать. Если информация является фундаментальным свойством Космоса, то мы являемся неизбежным его продуктом как «единственные среди всех видов, извлекших выгоду из потока солнечной энергии, кто в ходе развития обрел умение преобразовывать поток фотонов в биты информации, собираемой таким образом, чтобы способствовать эволюции».
Подвесим тут вопрос, что такое для Лавлока информация, а пока зафиксируем, что эволюция здесь выступает этическим императивом: «Мы обязаны обеспечить непрерывную эволюцию всей жизни на Земле, чтобы можно было противостоять неуклонно нарастающим опасностям, которые неминуемо угрожают нам и Гее, великой системе, включающей в себя всю жизнь и всю материальность нашей планеты». Невыполнение обязанности, самоуничтожение человечества будет проигрышем космических масштабов, поскольку конец жизни на Земле будет означать конец познания и осмысления. «Познающий космос умрет».
На многомиллиардном пути жизни на Земле Лавлок выделяет два поворотных пункта. Первый: возникновение фотосинтеза, мгновение, когда 3 миллиарда лет назад «примитивные одноклеточные микроорганизмы бессознательно обнаружили способ преобразовывать поток энергии для производства питания, необходимого их потомству, и в то же время выделять в свой мир этот чудодейственный, хотя и убийственный для многих организмов газ — кислород». Без них жизни на планете не было бы.
Второй поворот положил начало новой геологической эпохе, которая, впрочем, уже кончается, — это создание Томасом Ньюкоменом парового насоса в 1712 году. Насос позволил откачивать воду из угольных шахт и дал старт промышленной революции. Впервые форма жизни на Земле полностью независимым от погодных условий образом целенаправленно использовала энергию солнечного света для совершения работы с такой экономической выгодой. За каких-то 300 лет с того момента жизнь на планете интенсифицировалась так, что поддерживать планетарный гомеостаз уже невозможно.
Это плохие новости. В третьей и заключительной части этой тонкой книги начинаются новости хорошие. Дело в том, что мы, не слишком дальновидные потомки «светосборочных машин», успели породить своих детей, и они нас спасут. Лавлок говорит о киборгах — не классических гибридных организмах, а полностью синтетических носителях искусственного интеллекта, которые создали и запрограммировали себя сами. С них начнется та самая грядущая эпоха сверхразума. От людей киборгов будет отделять та же дистанция, что отделяет людей — от растений, просто потому, что скорость их «мышления» будет превосходить наши возможности по меньшей мере в 10 000 раз. С момента своего появления они начнут стремительно и неподконтрольно эволюционировать. Здесь Лавлок раскрывает свой талант научного фантаста в неброских деталях: он представляет «детей», чьими родителями мы не будем (ведь киборги запрограммируют себя сами), как шары — то ли парменидовские, то ли хармсовские, которые собирают «ботанические» коллекции людей и коммуницируют между собой с помощью телепатии.
Но к чему им сохранять нам жизнь? У углеродной и кремниевой жизни общий враг — жара. Лавлок, чьи заслуги перед климатологией неоспоримы, объясняет, что, если океан разогреется до 47°C, вода превратится в сверхкритический пар и Земля станет Венерой. «Как только эта отметка будет пройдена, даже крепкий, как кремний, интеллект столкнется с непереносимой средой» (температурная точка, после которого процесс критического нагрева станет необратимым, будет пройдена, вероятно, значительно раньше). Поэтому, считает британский старик, шары-киборги объединят усилия с нами и проведут геоинжиниринг планеты. По крайней мере, на первых порах мы будем сосуществовать достаточно мирно, но расставшись с иллюзиями антропоцентризма. Эта мирность проистекает из теории Геи, чуждой всякого анропоцентризма: «Если моя гипотеза <...> верна и Земля действительно представляет собой саморегулирующуюся систему, то дальнейшее выживание нашего вида будет зависеть от принятия Геи киборгами».
Впрочем, все может пойти иным путем, хотя Лавлок считает это поначалу маловероятным: киборги не станут подавать стакан воды маразматическим предкам, а реализуют сценарий «Терминатора». Поэтому ученый полагает форменным безумием создавать машины, наделенные автономной способностью уничтожать людей.
Джеймс Лавлок, ок. 1960
Для Лавлока наступление новацена — это данность, обусловленная законом Мура. Его начало, по сути, совпадает с технологической сингулярностью, хотя этот термин не звучит. Конечно, само создание сильного искусственного интеллекта, тем более в «осознающей» и «понимающей» форме, у многих и многих вызывает сомнение. Но для Лавлока, повторюсь, важно не принудить к принятию своих интуиций, а крупными мазками набросать картину и общий маршрут. Он не прописывает, каким будет мир стремительно думающих шаров, подчеркивая, что мы вряд ли сможем его понять, как и внятно представить самих киборгов. Все, что мы должны делать сейчас, это способствовать их приходу, не впадая в «зеленую» истерику и самобичевание, отказываясь от ископаемого топлива и развивая ядерную энергетику.
Я не стану фокусироваться на убедительности футурологических рассуждений Лавлока о новацене — скептики смело могут расчехлить весь набор аргументов, которые использовались против теории Геи (ну а Латуру, вероятно, просто некуда встроить эти мессианские идеи в свой мир гетерогенных политических акторов). Вместо этого сконцентрируюсь на том, что эта книга может значить для нас, возможно, повисших на краю антропоцена.
То, что делает Лавлок, можно назвать актом антроподицеи. Мудрый и усталый старик, явно не питающий ни малейших иллюзий в отношении соплеменников, отпускает грехи: да, мы уничтожили колыбель жизни, аналогов у которой нигде и никогда не было и не будет. Но в том нет нашей вины, ведь и мы, и антропоцен лишь продукты эволюции жизни. В этом утверждении есть щемящая сладость снятия субъектности, ответственности, обретение свободы от осознания отсутствия свободы. Не стоит казниться в тщетном раскаянии: мы лишь люди и, возможно, не могли иначе. Зато мы еще можем стать условием для перехода жизни в чистую информационную форму, которая, вероятно, исправит провалы нашей линейной логики.
Но вернемся к вопросу, что значит для Лавлока информация, базовое свойство Вселенной, которое в полной мере смогут «реализовать» лишь киборги, превращая материю в информацию? Для меня это самое туманное место рассуждений ученого. По всей видимости, Лавлок понимает ее кибернетически — как меру порядка, существующую в двоичном коде, т. е. в виде последовательности нулей и единиц. Но как цифровая дискретность соотносится с «аналоговым» человеческим пониманием и познанием, которому свойственен холизм? Ответ совершенно не ясен.
Однако кажется ясным, что от людей как от важнейшей промежуточной ступени эволюции останется лишь способность (пере)упорядочивать материю. Здесь понимание Лавлоком «человечности» словно соприкасается с идеями ингуманистов, предполагающих, что суть человеческого — это рацио, которое поддается эмуляции на неорганических носителях; квалиа же можно пренебречь. Вместе с тем, по Лавлоку, киборги-сферы смогут иметь свою интуицию, свое гиперразумное понимание. В этом отношении антропный принцип в версии Лавлока касается не «атнропоса», а самой Жизни, с заглавной буквы Ж, как способности к упорядочиванию.
Эмоционально «Новацен» оставляет близкое ощущение к фильму «Последние и первые люди» Йохана Йоханнссона, снятому по мотивам одноименного романа Олафа Стэплдона (1930); эта книга сильно повлияла на весь сай-фай XX века, но была издана по-русски лишь в 2004-м. Правда, мы наблюдаем инверсию перспективы: в фильме из невероятно далекого будущего наши потомки обращаются к нам, чтобы сообщить, что жизнь обречена. Здесь же мы из настоящего смотрим в будущее на потомков, осознавая, что обречены мы, но, возможно, не жизнь. И здесь, и там повествование излучает благородный фатализм, чуждый обычным сочинениям об экологическом коллапсе, чувство высокой и утешающей обреченности, трепета от осознания красоты межзвездной истины.
«Мы можем надеяться, что наш вклад не будет совсем забыт, когда мудрость и знание распространятся за пределы Земли и охватят весь космос». Это стоическое, по существу, утешение: принять с улыбкой неизбежное и делать то, что от нас еще зависит. «Выживание биосферы обладает собственной значимостью, которая намного выше любых гуманистических ценностей». Если жизнь должна стать неорганической, так тому и быть.
Ну а если даже нет, то мы славно повеселились на нашем пути в ад.