Джорджо Агамбен. Пульчинелла, или Развлечения для детей. М.: Носорог, 2021. Перевод с итальянского Марии Лепиловой
За последние полтора года итальянский философ Джорджо Агамбен обрел наибольшую известность благодаря ковид-диссидентству. Он выступил радикальным противником жестких государственных мер по борьбе с пандемией: от запрета массовых собраний до QR-кодов. Его страх был связан с угрозой перманентного чрезвычайного времени, двойственного положения, при котором могут проскочить и закрепиться тоталитарные условия существования, — не раз описанного явления в прежних книгах Агамбена.
Если во время пандемии слова Агамбена отдавали тревожной ноткой, то его книга «Пульчинелла, или Развлечения для детей», изданная в Италии еще в 2016 году, была написана в жизнеутверждающем ключе.
Источником размышлений Агамбена стал альбом рисунков Пульчинеллы, выполненных венецианским художником Джандоменико Тьеполо. Пульчинелла, персонаж комедии дель арте, возник в Неаполе в последнее десятилетие XVI века. Ему отводилась роль остряка и весельчака, нередко олицетворявшего в спектаклях сатирическое начало. Его традиционный облик — горбун в белой рубашке, в маске с большим крючковатым носом и в высоком колпаке в виде усеченного конуса.
В кризисный 1797 год, когда Венецианская республика позорно капитулировала перед Наполеоном, семидесятилетний Тьеполо удалился от всех и выполнил серию фресок, описывающих жизнь, казнь и воскресение Пульчинеллы. Своим поступком он сообщал окружению и будущим поколениям, что дни катастрофы, или чрезвычайного положения, — это время не трагедии, а фарса, который уместнее всего воплощает как раз призрачный весельчак с горбом и крючковатым носом.
«Доменико [Тьеполо] начал работу над „Развлечениями” сразу же после падения Венецианской республики. Что бы там ни говорили, для него этот труд был вовсе не бегством от реальности, а, наоборот, сближением с действительностью, с историей, которая изначально оказалась пронизана комизмом».
Каждую главу Агамбен открывает или увенчивает воображаемыми диалогами с Пульчинеллой, в которых намечает темы для размышлений. В поиске ответов он обращается к реальной биографии Тьеполо, культурной истории Пульчинеллы, этимологическим странствиям, платоновским диалогам, средневековым теологическим текстам, понятийному арсеналу Аристотеля, Канта и Беньямина, а также собственным понятиям — словом, вполне привычный по пестроте агамбеновский текст.
Во вступительной главе он сравнивает Пульчинеллу с сатирами, а затем — сатиров с философами, после чего заключает, что «Пульчинелла — это философский персонаж». Но он также дополняет образ Пульчинеллы античным термином парабаса, обозначающим уход актеров со сцены и обращение хора, снявшего маски, к зрителям. Говоря агамбеновским языком, парабаса — это миг, когда нарушается и перекраивается установленный порядок действия. И Пульчинелла, по его мысли, есть чистая парабаса, поскольку он все время занят уходом «с подмостков, из истории, из вздорной и неубедительной сценки, в которую его пытаются вовлечь». Затем автор книги подытоживает сказанное витгенштейновским по духу афоризмом: «В людской жизни — такова его наука — важнее всего найти выход». Здесь может показаться, что Агамбен обращается к Пульчинелле неспроста, что ему тоже интересен поиск того самого выхода. Ведь он, как и Тьеполо, подводит итоги, чтобы «затем угаснуть, растворяясь, точно призрак Венеции в водянистой своей могиле».
Если альбом Тьеполо — основной визуальный источник размышлений, то текстуальный — «Поэтика» Аристотеля. Агамбен заимствует его определения трагедии и комедии, трагического и комического героев, судьбы и характера и заключает, что его герой «оказывается по ту сторону судьбы и характера, трагедии и комедии». Говоря иначе, Пульчинелла — это комедийный персонаж в трагической истории; комедийность его выражается в том, что он дразнит смерть, которая по своей сути трагична. Тем самым он не подчиняется ни комедийному, ни трагическому жанрам, ломает их обоих, оставаясь в пограничном положении, «в недосягаемом „где-то”».
Поднаторевший читатель Агамбена догадается, к чему ведет автор. Ибо он тотчас связывает политическую и юридическую сущность Пульчинеллы с homo sacer, указывая на его неполитичность и безродность в кругу сограждан, невозможность какого-либо правосудия по отношению к нему, ибо «веревка его не душит, пули не ранят и огонь не берет» (тому доказательство — неаполитанские кукольные спектакли). Так Пульчинелла в истолковании Агамбена превращается в чудака, чья душа в чрезвычайные времена раскрывается наиболее полно, кто сознательно дорожит каждой своей трещиной и тем самым сохраняет себя.
«Фигура [Пульчинеллы] и приобретает особенную злободневность каждый раз, когда политика переходит критическую черту, — для Джандоменико таким моментом был 1797 год, ознаменовавший конец независимой Венеции, для нас же [европейцев] это закат политики и господство мировой экономики».
Политическая и юридическая неуловимость подводят Агамбена к описанию метафизических преимуществ Пульчинеллы. На титульном листе «Развлечений для детей» Тьеполо изобразил Пульчинеллу, который смотрит на свою же гробницу. Он как бы одурачивает загробный мир, живет «бок о бок со смертью», как подмечает Агамбен, и тем самым побуждает нас пересмотреть отношение к собственному концу. Образ воскресшего Пульчинеллы сообщает, что смерть — это не просто забвение и страх; смерть — это искусство умирания, ей надо научиться, это повод для раздумий.
В заключительной главе Агамбен обращается к знаменитому финалу из «Государства» Платона, когда души выбирают себе следующие жизни. И задается вопросом, одним из самых интимных, что ли, во всей книге: что человеку доступно для проживания, а что — нет? Говоря иначе, что значит для нас непрожитое?
«Размышляя о Пульчинелле, мало, как Стендаль, вопрошать: „Что я за человек? Какой у меня характер?” Прежде всего нужно задуматься: „Правда ли я прожил жизнь? Или в ней осталось еще что-то, чего я прожить не сумел?”»
Затем, словно по щелчку, к нему приходит ответ, который в действительности уже дал Платон: «Свободная и по-настоящему проживаемая жизнь — только та, что достается через добродетель». То есть исходная точка, тот самый выход, чей поиск был обозначен Агамбеном в самом начале, — в добродетели. «Жизни выбирают и проживают повторно, — говорит он, — а добродетель не выбирают, к ней стремятся». Стремление же к добродетели обретается через еще одно понятие, уже не раз описанное Агамбеном в прошлых книгах, — форму жизни.
«Ведь важнее всего не жизнь, не череда фактов, собранных в биографию, а всегда и исключительно форма жизни, то положение, в котором мы способны именно жить, а не просто повторно проживать характер».
В годы падения Венецианской республики формой жизни художника Тьеполо стало изображение «самой обычной жизни» Пульчинеллы. Благодаря этому он осознал, что прожил и хотел прожить свою жизнь, как и его герой, «не задаваясь вопросом о смысле, итогах или неудачах». Жизнеописание Пульчинеллы сливается с биографией самого художника — а также философа, который размышляет о них и об уходящей жизни из сегодняшнего дня. «Когда любая автобиография становится правдивой, — говорит Агамбен, — она превращается в биографию Пульчинеллы».
«„Пульчинелла — это я” — вот его (да и чей угодно, а следовательно, и мой) высший символ веры».
Кому посоветовать эту книгу? Любому, кто ищет доступного изложения основных идей философии Агамбена. Отличный перевод Марии Лепиловой, издание, оснащенное уместными комментариями и рисунками Тьеполо, открытый читателю слог автора — имеется все, чтобы войти в мир его философии на примере неординарного, но увлекательного материала. Ведь неспроста заголовок книги обещает нам развлечение, а сам Агамбен еще во введении признается, что берется «за один из последних трудов» и потому хотел бы, «чтобы он получился не тяжелым, а живым и задорным».
И еще. В разгар пандемии Агамбен выглядел в глазах интеллектуальной общественности как фигура комическая — что-то в духе «заслуженного профессора, тронувшегося на старости лет умом». Мало кто воспринимал всерьез его протестные слова весной 2020 года, и автор этой статьи не исключение. Но сегодня, когда стало очевидно, что многие демократические и авторитарные правительства воспользовались в своих интересах различными формами чрезвычайного положения из-за пандемии (например нарушениями свободы слова, внедрением технологий слежки и запретами любых пикетов), то личность Агамбена уже не выглядит столь комичной, как полтора года назад. Сегодня к нему скорее хочется отнести слова, которыми он описал любимого Пульчинеллу: «Тот, кто в горе и в радости, в бесчестии и в блеске славы переживет гибель мира».