Шенг Схейен. Авангардисты: Русская революция в искусстве. 1917–1935. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2019. Перевод с нидерландского Е. Асоян
Голландский славист, историк искусства и автор книги «Дягилев. Русские сезоны» написал коллективный портрет русских авангардистов — Татлина, Лисицкого, Малевича и других художественных реформаторов на фоне эпохи. Чтобы предложить свой взгляд на мастеров и явление, Шенг глубоко погрузился в дневники, письма, мемуары, газетные вырезки и тому подобные документы, выудив на свет божий множество малоизвестных фактов и дав новую оценку фактам хорошо известным.
Исследователь воздерживается от искусствоведческих обобщений и старается свести все к «микроистории» (и «Авангардистов», безусловно, крайне интересно читать как биографию), однако интерпретация все же имеет место: Шенг полагает авангард не столько «теорией», сколько «стилем жизни», направленным на подрыв «прокрустова ложа академических канонов» (а это уже не так интересно) и утопический экспорт принципов искусства во все сферы повседневности.
«Малевич в ту пору действительно проявлял необычайный интерес к произведениям Татлина. И есть основания предполагать, что он использовал кое-какие аспекты татлинских рельефов. Малевич, в свою очередь, тоже оберегал собственные достижения и никому их не показывал, за исключением очень небольшой группы посвященных. Переписываясь с доверенным лицом о своих последних работах, он сделал сбоку приписку: „Письмо это разорвите”.
Тем летом Татлина приглашали, возможно даже несколько раз, на дачу к родственникам Малевича. Прихватив с собой бандуру, Татлин затягивал украинские песни, а Малевич наверняка подпевал. В один из тех дней была сделана единственная фотография, на которой в компании Клюна, жены и родственников Малевича два художника запечатлены вместе. Татлин был единственным обладателем фотографии, но держал в секрете, а позже пылко отрицал ее существование. Спустя годы он все-таки признался, что гостил однажды на даче у Малевича, но как только Малевич достал камеру, тут же нырнул в костюме в пруд, „чтобы после не говорили, что он поехал на поклон к Малевичу”. При этом он до конца жизни бережно хранил снимок — бережнее, чем многие свои работы.
Несомненно, что уже тогда отношения между двумя художниками накалялись».
Джемаль от А до Я. Автор идеи Максим Шевченко. М.: ИП Шевченко М. Л., 2019
Гейдар Джемаль (1947–2016) в публичном пространстве в первую очередь представлял себя как исламского политика и общественного деятеля, но мы его ценим прежде всего как (религиозного) философа, чья стойкость в отстаивании своих радикальных взглядов продолжает вызывать искреннее восхищение.
Друзья и близкие мыслителя составили в память о нем глоссарий — «своего рода путеводитель по методу и миру» Гейдара Джахидовича. Глоссарий образуют цитаты из различных текстов и выступлений, структурированные в алфавитном порядке. В результате образ получается объемный, наглядно отражающий своеобразные интересы автора. Однако из-за клиповости, вложенной в сам формат лоскутного изложения, ощутимо уменьшается ощущение смелости и суровой силы, которое присуще джемалевской мысли.
«Мы представляем собой глиняную куклу из сырой глины, из бытийного онтологического минимума, последнюю фазу затухания энергии. И внутри нас есть вдунутая в нас крупица того, что, с точки зрения Великого существа, не существует. Дух не обнаруживает себя, он действенен в своем отсутствии, в том, что он противостоит всему сущему.
Благодаря тому, что он в эту куклу вдунут, мы видим, слышим, свидетельствуем. Потому что моделью видящего, слышащего, свидетельствующего является Бог как абсолютная альтернатива бесконечному мраку.
Перед нами стоит задача: доказать Иблису, что эта невидимая, нечувственная, невоспринимаемая, несвидетельствуемая крупица Божьего Духа больше, чем не только вся колоссальная инерция глины, в которую он вложен, но и вся колоссальная энергия огня, которая этой глине противостоит как ее позитивный полюс. Задача такая — дух в нас должен восторжествовать над глиной, из которой мы состоим».
Русская авантюра. Идентичности, проекты, репрезентации. Коллективная монография под редакцией М. С. Неклюдовой и Е. П. Шумиловой. М.: Издательский дом «Дело», 2019
В 2017 году в РАНХиГС прошла конференция «Русская авантюра», в работе которой участники рассуждали об авантюризме «как о социокультурной модели, образе мышления и стратегии поведения». Два года спустя материалы конференции вышли в форме любопытной монографии, эдакой галереи социальных экспериментов и «прожектов» разной степени безумства.
Нельзя сказать, что из докладов вырисовывается хоть сколько-нибудь цельная картина явления (хотя во многом это сюжеты о перевоплощении и жизнестроительстве), но занимательности это не убавляет. Истории о том, как Казанова пытался обустроить Россию посредством шелковичных червей, или, скажем, художник Александр Борисов устраивал экспедицию на Новую Землю, читаются по меньшей мере как мощный анекдот, а то и притча.
«Казанова описывает червей как жителей Средиземноморья, оказавшихся на чужбине. Он создает для них чистое, дезинфицированное, стерильное пространство, откуда изгнаны дурные запахи, где полки и сами черви окурены благовониями, а пол осыпан душистыми южными растениями, где питомцы должны соблюдать диету, правильный режим питания, где их заботливо лечат».
Дэвид Фостер Уоллес. Короткие интервью с подонками. М.: АСТ, 2019. Перевод с английского С. Карпова
Сборник рассказов «Короткие интервью» вышел в 1999 году, через три года после «Бесконечной шутки», которая принесла Уоллесу репутацию одного из главных американских писателей рубежа тысячелетий, впоследствии изрядно помятую в ходе скандала #MeToo (впрочем, самому Уоллесу к этому моменту по известным причинам уже было все равно).
В этой оптике «Интервью» можно воспринимать как угнетающую, изощренно выписанную коллекцию портретов мужских шовинистических свиней разной степени токсичности (и это будет, безусловно, сужением темы). Важнее, что автор озабочен не столько задачей разоблачить и осудить, сколько вселить в читателя этическую неуверенность, и, признаться, ему это удается настолько, что сразу становится не по себе.
«А тогда начинается самое интересное, можешь мне поверить, детка, просто поверь, все, кто не испытал такое совершенное насилие, после чего все то, что, как они думали, автоматически дается при рождении, чтобы самодовольно жить и думать, будто они автоматически больше, чем вещь, сдирается, сминается, запихивается в бутылку „Джека Дэниэлса” и засовывается тебе в жопу четырьмя бухими мужиками, для которых насилие и твои мучения — только повод для веселухи, способ убить пару часов, ничего особенного, никто из них наверняка ничего даже не вспомнит, — так вот никто, с кем этого никогда по правде не происходило, не достигает потом такой ширины, не знает всегда в глубине души, что всегда есть выбор, что это ты делаешь себя собой с той секунды, каждую секунду за секундой, что единственный, кто думает каждую секунду, что ты хотя бы личность, — это ты и можно перестать так думать в любой момент и, когда захочешь, можно просто стать вещью, которая жрет-трахается-срет — пытается уснуть — ходит на диализ — получает квадратные бутылки так глубоко в жопу, что она рвется, от четырех мужиков, которые заехали коленом тебе по яйцам, чтобы ты нагнулся, которые тебя даже не знают и даже впервые видят или которым ты даже ничего не сделал, чтобы у них была причина двинуть тебе коленом и изнасиловать или чтобы напроситься на такое совершенное унижение».
Дмитрий Стахов. Крысиный король. М.: Издательство ArsisBooks, 2019
У Александра Грина есть рассказ «Крысолов», главный герой которого, теряя рассудок от голода и любви в охваченном Гражданской войной Петрограде, прозревает чудовищную правду: мир губит заговор крыс, которых нельзя отличить от людей. Протагонист романа Дмитрия Стахова также профессионально занимается дератизацией, его крысы вполне отличаемы от людей, но метафора работает примерно на том же уровне — противостояние глобальному злу пронизывает всю литературную конструкцию. Слово «конструкция», пожалуй, существенно: текст Стахова технически сложно сделан, вычислен, хотя написан динамично и бегло. Для пущей залихватскости сюжет пущен в три линии: жизнь разных поколений одной семьи разворачивается на фоне событий «Большой истории», вроде Второй мировой и Первой чеченской.
«Между нами сразу установились очень близкие отношения. Быть может, он видел во мне сына, которого у него никогда не было. В его квартире стоял тяжелый дух, особенно сильный на кухне. Гольц увидел, что я пытаюсь понять, откуда он идет, и снял тряпку со стоявшей в углу клетки с большой серой крысой; сказал, что это крысиный король, крыса-каннибал, любимый его питомец. Гольц открыл шкафчик, достал заначку, мы выпили по полстакана, и Гольц заснул за кухонном столом, подпирая голову большими кулаками, потом уронил голову на столешницу, приклеился щекой к липкой клеенке. Я присел перед клеткой с каннибалом. У него была короткая гладкая шерстка, большие черные глазки, очень длинные усы, полуобгрызенный хвост. Попискивая, каннибал кружил по клетке. Мне захотелось погладить каннибала по сытому бочку, я уже почти просунул палец меж прутьев, но Гольц, не поднимая тонких век, предупредил: „Отгрызет!”»