Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Франсиско Усканга Майнеке. Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами. М.: АСТ: Лед, 2023. Перевод с испанского Веры Федорук
«Кафе на вулкане» испанского историка Франсиско Майнеке — это последняя вечеринка в особняке Гэтсби. С воображаемой сцены на интеллигентную публику смотрит разодетая в стразы певица. Зал гудит, оркестр смахивает последние пылинки с инструментов. Наконец из-за кулис высовывается бледная рука с тонкими пальцами и подносит к сигарете, зажатой между искрящимися кольцами, зажженную купюру номиналом в три миллиона марок. Певица делает затяжку, прищуривается и, подмигнув кому-то в толпе, затягивает: «A little party never killed nobody, Right here, right now’s all we got». Публика пускается в пляс, а за окном из черного марева берлинской ночи один за другим выплывают мужчины в коричневых рубашках от Hugo Boss со свастикой на рукавах.
Майнеке задумал написать хронику жизни германской столицы в «интербеллум» (период между двумя войнами), когда наткнулся в архиве своего прадеда на старую банкноту в сто тысяч марок времен галопирующей инфляции. В небольшой папке он обнаружил также свидетельство о рождении прадеда (15 июня 1873 года в Бреслау, сегодняшнем Вроцлаве), диплом доктора философии Университета Фридриха Вильгельма в Берлине, свидетельство о браке, выданное округом Шарлоттенбург мэрии Берлина, и меню свадебного банкета с рислингом 1893 года и десертом Bomba Savoy. Там же лежал портрет еще более дальнего родственника Майнеке — Готфрида Даниэля Нее фон Эзенбека, ботаника, специалиста по пресноводным водорослям, состоявшего в переписке с Гёте. Не каждый решится писать книгу о Германии, имея такую родословную.
Личные воспоминания смешались с исторической хроникой и документальной прозой, и вот перед нами книга-кино. Главный герой, почти как в фильме Боба Фосса «Кабаре», снятом по роману Кристофера Ишервуда «Прощай, Берлин», — Романское кафе, которое, как Западное до Первой мировой войны, определяло культурную жизнь Берлина. На этой затянувшейся вечеринке камера режиссера то стоит у входа, где швейцар Нитц распределяет входящих на тех, кто «умеет плавать» (постоянные посетители), и «неопытных пловцов», то смотрит в окно на Курфюрстендамм, где эсесовцы громят еврейские магазины, то выезжает на улицу и несется по воображаемым рельсам по Берлину, заглядывая в окна жителей, сформировавших эпоху. Сам режиссер тем временем сидит в зале за мраморным столиком и энергично ковыряет ложкой в прозрачном стакане с вареными яйцами.
В интеллигентном бассейне на Ку’дамм не было дорожек, посетители барахтались, лежали на бортиках и болтали ногами, наплевав на дисциплину. Это отличало Романское кафе от его предшественника. «Это биржа ценных бумаг, — вспоминал поэт и драматург Эрих Курт Мюзам, — на которой продаются и покупаются мнения». Никто не думает всерьез, что это место собраний свободных душ, бродяг, поднимающих свой голос, изгоев по собственному выбору, как это было в Западном кафе. Золотой век берлинской богемы остался позади, и пришедший ему на смену хаос не всем пришелся по душе. Само место обитания новой интеллигенции сегодня едва ли дотянуло бы до семерки в рейтинге Тripadvisor. Посредственная еда, унылая обстановка, скудный выбор. Одному богу известно, почему поэтесса Эльза Ласкер-Шюлер, разругавшись в Западном кафе с поэтом Куртом Хиллером, решила заглянуть со своей свитой именно сюда. Заглянуть, остаться и превратить его, по словам Мюзама, в биржу.
Романское кафе открылось в здании, построенном в честь Священной Римской империи германской нации в 1916 году, и быстро превратилось в кафе «бесконечных возможностей». Сюда приходили обмениваться новостями, заводить знакомства, писать книги, рецензии и даже сочинять авангардные пьесы. Здесь рисовал свои карикатуры Джон Хёкстер, пила кофе Марлен Дитрих и задумчиво глядел в окно Альберт Эйнштейн. Последний предпочитал звонить и бронировать столик заранее. В зал для «умеющих плавать» вбегал управляющий и, окинув его взглядом, аккуратно ставил на один из свободных столиков табличку: «Забронировано для: комиссара Имперского физико-технологического института, директора Института астрофизики общества Кайзера Вильгельма, члена Прусской академии наук». Все трое были Альбертом Эйнштейном. Здесь можно было встретить Ремарка, дописывающего роман «На западном фронте без перемен», или понаблюдать за самым популярным журналистом Германии Куртом Тухольским. Именно в Романском кафе к скучающему, покуривающему сигару Бертольту Брехту однажды вечером подсела Элизабет Гауптман. Она только что вернулась из Лондона, где побывала на новой постановке старинной пьесы XVIII века — «Опере нищего» Джона Гея, и предложила Брехту переложить ее на немецкий язык. Девять месяцев спустя «Трехгрошовую оперу» с трудом смогли доиграть до конца. Зал тонул в криках «Браво!» и оглушительных аплодисментах. Известному критику Альфреду Керру, впрочем, спектакль не понравился.
Пока художники, журналисты, революционеры, писатели, актеры и ученые читали газеты и цедили кофе в Романском кафе, страна погружалась на дно, внимая гипнотическим речам Йозефа Геббельса. Майнеке посвящает главному пропагандисту НСДАП целую главу, рассказывая, как неудавшийся критик и журналист превратился сначала в политтехнолога, а затем в гауляйтера Берлина. Геббельс мечтал разделаться с «культурой асфальта», которая, по его мнению, как плесень, проела фундаменты всех зданий на одном из главных бульваров города. Он был идеологом погрома, устроенного эсесовцами на Ку’дамм 12 сентября 1931 года (в день, когда евреи отмечают Новый год). Его же усилиями были сорваны премьерные показы фильма «На западном фронте без перемен». Тогда в кинозал ворвались заговорщики, разбросали дымовые шашки и выпустили из коробок сотню белых мышей. Зрители с визгами забирались на кресла. Неделю спустя в одной из газет Геббельс написал: «Ремарк ликвидирован. Можно заключить, что впервые мы добились того, чтобы демократии асфальта в Берлине пришлось преклонить колени».
Реальность просачивалась в будничную жизнь берлинцев и обитателей Романского кафе подобно едкому дыму, который, добираясь до бронхов, вызывал приступ кашля, а затем убивал. Сначала евреев, затем коммунистов, а потом писателей, журналистов, актеров и ученых. Кто-то из бывших обитателей кафе погибнет в концентрационных лагерях, кому-то всадят три пули в затылок, а кто-то решится на самоубийство. В Романское кафе начнут наведываться гестаповцы, затем у них там появится постоянный столик, а потом... на вечеринке случится пожар. В огонь отправится сначала оплот демократии — Рейхстаг, а затем неправильные книги, дегенеративные картины и лишние люди.
Черно-белое кино Майнеке о временах Веймарской республики иногда прерывается цветными кадрами. На них автор сидит в закусочной в районе берлинского зоопарка, ест карривурст и сожалеет, что общество больше не читает газет. Или прогуливается по Курфюрстендамм, разглядывая здание, построенное на месте разрушенного во время Второй мировой войны Романского кафе. Он, как Мюзам, сожалеет о безвозвратно ушедшей эпохе и о духе «демократии асфальта», до сих пор витающем здесь. Дистиллированном и еле уловимом.
Диагноз «ностальгия» так или иначе можно поставить большинству современных писателей, пишущих сегодня о 10-х или 20-х годах прошлого века. «1913. Лето целого века» Флориана Иллиеса окутано тем же романтическим флером, что и кафе Майнеке. Находясь вне контекста, писатель, претендующий на объективность, сам волен выбирать, на какой «предмет» эпохи навести свою исследовательскую лупу, какого свидетеля допрашивать, какого преступника выпустить под залог. «Кафе» интересно прежде всего выбором персонажей — кроме интеллектуальной элиты, здесь можно встретить астрологов, оккультистов, революционеров и давно позабытых актеров. Эта публика настолько разнообразна, что порой удивляешься: неужели все эти люди когда-то встречались или мельком виделись в одном небольшом кафе? Что касается самого повествования, то книга испанского писателя отличается от «1913» академизмом — порой довольно резко выраженным. Это первый опыт Майнеке в жанре нон-фикшн, писательскую деятельность он совмещает с руководством кафедрой испанского языка и культурных исследований в Ульмском университете.
Писать в XXI веке о Германии времен Ратенау и Гинденбурга — совсем не то же самое, что жить в ней. Ретроспективный взгляд лишен эмоций, он, как свет прожектора, сухой и немного безжизненный, освещает сцену из безопасного зрительного зала. Себастьян Хафнер и Кристофер Ишервуд сами были свидетелями того, как Германия сворачивала куда-то не туда. Им не приходилось выбирать, о чем писать. Биографическая «История одного немца» пестрит оригинальными деталями, от которых захватывает дух, ее читаешь как роман с неизвестной концовкой. Ишервуд в самом начале романа «Прощай, Берлин» пишет, что он «камера с открытым объективом, совершенно пассивная, не мыслящая — только фотографирующая». В ее объектив попадают обычные люди, напоминающие актеров на сцене кабаре, которые танцуют под дулами пистолетов. Они могут лишь просто жить, замечая, как публика все больше и больше сливается в одно большое коричневое пятно. Наблюдать за этим со стороны страшно, но одновременно и очень интересно.
Тема межвоенного периода в Германии сегодня — одна из самых популярных в России. Сложно сказать, что русский человек пытается найти в этом повествовании. Утешение? Надежду? Сопричастность? Еще сложнее сказать, что он в конце концов находит. Для нас это своеобразный наркотик. Хочется снова и снова пускаться в этот исторический пляс, а натанцевавшись — грустить. О неизбежном и необратимом.