Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джеймс Вернон. Далекие чужие. Как Великобритания стала современной. Бостон/СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2024. Перевод с английского Елисаветы Волковой. Содержание
В наши дни историки отказались от старой теории модернизации, согласно которой некие революционные изменения, произошедшие прежде всего в Великобритании, — например, Славная революция 1688 года, Просвещение, Промышленная революция и т. д. — привели страны Запада в современное состояние и указали путь остальному миру, по которому тот должен двигаться, если хочет быть современным. Сегодня общепризнанно, что существует множество альтернативных путей к современности, а черты модерности начали обнаруживать в самых разных национальных, региональных, культурных и прочих исторических контекстах. Но отмена одного большого нарратива не снимает необходимости в построении универсальных объяснительных моделей. Хорошо, современным можно быть по-разному, но что объединяет все эти возможности, как вообще становятся современными?
Поиску ответа на этот вопрос посвящена книга британского историка Джеймса Вернона «Далекие чужие». Он отказывается участвовать в традиционном споре о том, действительно ли Великобритания стала первой современной страной в мире, и не пытается в тысячный раз объяснить, почему ей так повезло. Вместо этого он описывает структуру социальных, политических и экономических изменений, произошедших в стране в 1750–1900 годах, чтобы вывести формулу успеха, в равной мере подходящую для любых стран вне зависимости от их конкретных исторических обстоятельств.
В эту формулу входят три составляющие: 1) постоянный рост и увеличивающаяся мобильность населения создают «общество чужих» — регулярно выталкивают людей в новую и незнакомую обстановку, где привычные им формы социального и прочих взаимодействий оказываются бесполезны; 2) чтобы в такой ситуации социальные, политические и экономические отношения все же были возможны, неизбежно появляются все более абстрактные, бюрократические правила их регулирования, ломающие прежние локальные обычаи и порядки; 3) но поскольку человеку неуютно ощущать себя всего лишь винтиком бюрократической машины, в ход идет диалектика: повсеместно складываются новые локальности, новые традиции личных и общественных отношений. Масштабность и повсеместность этих процессов в конечном итоге позволяют всему обществу изменить характер своего существования.
Применительно к Великобритании Вернон говорит следующее: она первой в мире преодолела мальтузианскую ловушку и вышла на этап длительного и устойчивого роста населения, которое стало активно перемещаться как внутри Соединенного королевства, так и за его пределами (британский империализм или транспортная революция, по мнению автора, были тут не двигателями, а важными, но привходящими обстоятельствами этого процесса). Растущая урбанизация закрепила новые приемы администрирования и новые экономические модели, а также способствовала появлению нуклеарных семей; в ответ на это в разных частях империи, прежде всего в городских сообществах, стали складываться новые практики человеческого взаимодействия. При таком подходе прежние претенденты на единую (а то и единственную) причину модернизации Великобритании — Промышленная революция и т. д. — оказываются не у дел: модернизация — процесс комплексный, требующий сочетания всех трех факторов, и не так уж важно, какие именно исторические обстоятельства помогли их запустить.
«Хотя то, что мы сегодня знаем как рекламу „одинокого сердца“, появлялось в популярной прессе с 1860-х годов, оно оформилось как личная колонка лишь в 1915 году. Журнал под названием „Link“ начал публиковать, по определению главного редактора, новое социальное средство, посвященное тем, кто ищет любовь и дружбу, а не законный брак. Старые формы знакомства и брака ни в коем случае не исчезли, но их дополнили новые анонимные способы, которые стали необходимы и возможны только в обществе незнакомцев».
Олег Хархордин. Общество, или Дружество других. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2024. Содержание. Фрагмент
Одна из первых вещей, которые узнает студент, приступивший к изучению истории теоретической социологии, — это разница между немецкими понятиями «гезельшафт» и «гемайншафт», которые иногда переводят на русский одинаково — как «общество», хотя делать так строго-настрого нельзя. Труд Олега Хархордина сосредоточен именно на этом — на тонких оттенках русского слова «общество» и его европейских аналогах. Как замечает сам автор, «эта книга — о том, как создавалось и с какими целями употреблялось слово „общество“ и к чему это привело».
Разматывая историю термина, Хархордин открывает за беспроблемным утверждением «we live in society» темный лес. Вопреки само собой разумеющейся иллюзии, ничего естественного в том, чтобы жить в обществе, нет: у этого состояния есть свои ограничения, возможности и даже пределы, которые автор разбирает в фирменном стиле, цепляясь за лингвистическое кружево.
Книга организована фукольдианским образом: исследователь начинает с особенностей современного словоупотребления, потом движется в глубину веков — к первым попыткам ввести термин «общество» в языковой обиход в России XVIII века — и далее к древнерусским переводам. Наконец, повествование возвращается к современности, предлагая краткий обзор основных концепций общества — основных с прихотливой хархординской точки зрения, ради которой книгу и стоит читать.
«Общизм общенародной собственности, заполонившей почти все в СССР, привел к тому, что у нас до сих пор слишком много общего вокруг. Потому термины „общество“ и „общественный“ кажутся в лучшем случае скучными, а в худшем случае — напоминающими о принуждении, лежащем в основе этого обобществления. В древнерусских текстах господствовала христианская койнония, а в древнерусской жизни одним из важных элементов была обчина, то есть общая собственность или общее пользование и потребление».
Герт Ловинк. В плену у платформы. Как нам вернуть себе интернет. М.: Ад Маргинем Пресс, 2024. Перевод с английского Андрея Карташова, Никиты Котика. Содержание
Несколько лет назад в том же издательстве выходил сборник «Критическая теория интернета» того же автора, главную эмоцию которого можно резюмировать следующим образом: современный веб всех достал, но деваться из него решительно некуда. «В плену у платформы» — продолжение той же идеи, только теперь в книгу, как указывает аннотация, вошли написанные во время пандемии эссе о том, что интернет захвачен цифровыми платформами и как это влияет на чувства, мысли и вообще примерно все.
Сокрушаясь о «сковывающем аффекте» и «опустощающей зум-усталости», Ловинк мечтает «правильно сойти с ума» и прорваться к «новым формам совместности». Правильному схождению с ума отчасти способствует специальный монтажный язык, на котором пишут медиатеоретики:
«„...Имплозия неолиберальной глобализации — это не просто момент регрессии, но потенциально и фаза реинтернализации“. Нехватка необходимого альтернативного, переворачивающего ситуацию мышления стала ощущаться повсеместно. Негативные следствия развития веба не получилось предугадать, и проблемы начали накапливаться. Менеджеры предпочли переменам безопасность и контроль; их выбором был PR, а не критика. Перефразируя Тайлера Ковена, результатом стала сетевая беспечность».
Помните манифесты времен раннего интернета, набранные анимированным ярко-зеленым шрифтом на пурпурном фоне? Чтение «В плену...» неуловимым образом напоминает именно их, хотя с точки зрения освободительного потенциала книге до салата на мадженте довольно далеко.
Гертруда Стайн. Стансы в медитации. Тель-Авив: Издательство книжного магазина «Бабель», 2024. Перевод с английского Яна Пробштейна
Интерес к Гертруде Стайн периодически не иссякает в русскоязычном пространстве литературы, причем без привязки, думаем, к определенной территории. Вроде бы кто-то что-то переводит, издает, пишет потом про это самое, а это самое, будем разумны, эдакой кровью на полу в столовой не изменяет изначальному замыслу автора — трансгрессивно-субверсивному не в ткани текста, отнюдь, но подрывающем сами основы литературного строя.
Являет собой, получается, антиавторитарное высказывание, каким оно должно быть, хотя само это «должно» вроде бы должно вступать в противоречие с тем, как должно и не должно быть должным.
В «Стансах» Гертруды Стайн Гертруда Стайн обращается к стансам как самому возмутительному противоречию литературы: есть строгий термин для строгого обозначения того, для чего нет строгого обозначения. Из этого логического парадокса Стайн Гертруда разворачивает целые миры, уместившиеся, как водится, в одну небольшую книжку, для русскоязычного пространства героически переведенную переводчиком Яном Пробштейном:
Я не дошла до того чтобы иметь в виду
Что я имею в виду я имею в виду
Или если нет я не знаю
Если я не знаю или знаю
Это если они-таки пошли все же
Не только сейчас но в той же мере тоже
Как если бы когда они-таки пошли
Если нет когда они пошли в чем отдают отчет
Так что если пойдут как пойдет
Они пойдут как если б и вправду отдавали в том отчет
Не в том если бы вправду пошли бы вперед
Так далеко как пойдет
Не думаю что это что-то изменит.
Я думаю вправду они изменятся.
Но я изменюсь ли
Если я изменюсь ли
Я могу измениться.
Да несомненно если смогу измениться.
Очень глупо продолжать
О да вы это делаете все же.
Как можно себя изъять оттуда где ты есть
Нужно быть изъятым откуда угодно
Они могут не быть случайно по этому случаю
В чем их запомнят как воспоминание.
Сост.: Александр Альтман, Илья Альтман, Светлана Тиханкина. Футбол. Война. Холокост: документы, свидетельства, фотографии. М.: Новое литературное обозрение, 2024. Содержание
Даже если вы не интересуетесь ни футболом, ни историей Второй мировой, вы наверняка слышали про «матч смерти» между игроками киевского «Старта» и командой немецких оккупационных войск. Самая распространенная версия этой легенды гласит: перед стартовым свистком номинальных хозяев поля предупредили — в случае победы они будут награждены немедленным расстрелом. Матч закончился со счетом 5:3 в пользу киевлян, после чего приговор был приведен в исполнение.
В действительности все было не так, а вернее — не совсем так. Одни историки считают, что красивая легенда должна была обезопасить «стартовцев» от сталинских репрессий за «развлечение» оккупантов игрой в футбол. Другие предполагают, что реальным поводом для казни послужил донос конкурентов из команды «Рух», обидевшихся на разгром в личной встрече, которая не была никак связана с «матчем смерти». Третьи указывают, что в составе «Старта» были «динамовцы», то есть сотрудники НКВД, — так что их судьба была заведомо решена не на футбольном поле.
Всей правды мы, как говорится, никогда не узнаем. Впрочем, эта книга к тому и не стремится. Через подобные истории, реальные и полумифические, ее составители показывают, как безобидные развлечения мирного времени вроде футбола в ситуации катастрофы приобретают самые разные смыслы — подчас дьявольски ужасающие, подчас спасительные.
В футбол играли даже в лагерях смерти. Отчасти это было связано с желанием убедить Красный крест в том, что Дахау — санаторий, отчасти — из искреннего интереса нацистских палачей, в руки которых попали лучшие футболисты еврейской национальности.
«В том матче, где мы играли словно последний раз в жизни, Польша победила — 1:0. А единственный гол забил Левандовски. Не Роберт — Зджислав. „Десятка“ на поле, номер 23452 в лагере».
Газетные заметки почти вековой давности, приведенные в этой книге, особенно полезно читать сейчас — одновременно с околофутбольными новостями идущего сейчас чемпионата Европы, на котором особенно отличились болельщики и игроки балканских сборных. К сожалению, не тем, чем стоит гордиться.