Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Виктор Шеховцов. Оригинальная фантастика. Пермь.: Пермское книжное издательство, 2012
Если покопаться в архивах примерно любого регионального издательства, то непременно обнаружится что-нибудь странное или обескураживающее. Я как раз недавно в очередной раз убедился в этом, когда с помощью местного библиотечного подвижника провел небольшую ревизию и описал несколько любопытных артефактов. Впрочем, в основном речь по ссылке идет про публицистику и поэзию — это, пожалуй, два самых популярных жанра, в которых творят всевозможные энтузиасты от литературы. А вот фантастика в этом ряду встречается относительно редко. Поэтому я искренне обрадовался, когда друзья познакомили меня с творчеством писателя Виктора Шеховцова — точнее, со сборником повестей «Оригинальная фантастика», выпущенным Пермским книжным издательством в 2012 году.
Что мы знаем об авторе? Лично я знаю о нем довольно мало. К счастью, некоторые биографические сведения обнаружились во вступлении к его сборнику. Вступление он, собственно, так и озаглавил: «Некоторые биографические сведения». Там, где профан обычно готовит читателя к тому, с чем ему предстоит ознакомиться, или же выступает с каким-нибудь необязательным обращением, Шеховцов поступил мудрее и лаконичнее: он просто воспроизвел сухие справочные данные о себе. Родился в селе Вислое Курской области в 1940 году в семье государственного работника, воспитывался в детских домах, служил в армии, затем прибыл в Пермь, женился, учился на биофаке местного университета, в аспирантуре разрабатывал тему «Архитектоника бактериальных колоний Бациллюс бревис и Кариофанон». Написал семь книг. На этом всё. Скромность самоописания, видимо, вызвана тем, что главными в жизни Шеховцов считает не собственные заслуги, а внешнее влияние: «Биография моя заурядная, но и необычная. Необычность ее заключается в том, что мне в течение жизни выпало счастье общаться с людьми высокого интеллекта».
Несмотря на то что автобиография кажется формальной, в ней есть и сведения, действительно важные для понимания творчества Шеховцова. А именно — место его обучения и тема, которой он занимался в аспирантуре. Дело в том, что почти вся его фантастика так или иначе завязана на микробиологии. И это было бы понятно, если бы микроорганизмы вдохновляли его на создание фантастических миров, которые он хотел бы представить читателю. Но приоритеты расставлены ровно наоборот: собственно фантастическая составляющая произведений служит для Шеховцова удобной формой, в которой он доносит до читателя вполне реальные научные факты. Сюжету при этом отводится второстепенная роль, из-за чего он выглядит условностью, с которой автору приходится считаться лишь «постольку-поскольку».
Так, например, в повести «Костюм Крафта» компания молодых ученых встречает в пивной бомжа, и совершенно случайно выясняется, что он был когда-то знаком с их кумиром, доктором Крафтом, — нобелевским лауреатом, изобретателем удивительного гидрокостюма, который позволял человеку чувствовать себя буквально как рыба в воде. Тайна костюма Крафта до сих пор оставалась неразгаданной — по всей видимости, изобретатель решил, что человечество на текущей стадии развития не заслуживает право заполонить еще и морское дно, и не пустил свое творение в массовое производство. Рассказав все, что знал о Крафте и его проектах (едва ли не основная часть повести отведена описанию биохимических принципов устройства костюма, которые Шеховцов описывает со скрупулезностью настоящего ученого), дед засыпает. Молодые исследователи тут же единогласно принимают решение основать фирму «Крафт, дед и компания», чтобы продолжить дело изобретателя и посвятить этому остаток жизни. Под одобрительные возгласы посетителей пивной они выходят из заведения и несут на руках деда: во-первых, из чувства благодарности к нему, а во-вторых, потому, что у деда после третьей кружки пива случился удар и он чуть не умер.
Повесть «Человек не от мира сего» поначалу напоминает не то пионерлагерную страшилку, не то ненаписанный трек группы «2H company»: некий майор получает задание разобраться с загадочным культурным аттракционом, организованным Зюдлайфом Викторовичем Крожельнорекстоком. Посетившие этот аттракцион люди навсегда отказываются от алкоголя и табака, что вызывает беспокойство представителей алкогольных и табачных компаний. Как только майору удается попасть на шоу, шутки кончаются и начинается настоящий биопанк: гигантская бацилла Бревис связывает его девушку, а затем холерный вибрион серьезно избивает ее плетью-жгутиком в наказание за то, что она, микробиолог по профессии, устраивала массовые убийства его сородичей. После этой искупительной экзекуции герои попадают в микромир, и восторженная девушка тут же забывает о том, что ей минуту назад нанесли двадцать пять болезненных ударов:
— Андрей, мне кажется, мы находимся на планете, населенной различными микроорганизмами! Некоторых представителей этого мира я сразу узнала. Спорообразующая бацилла Бревис — продуцент ценного биологически активного вещества грамицидина. Холерный вибрион, который меня избивал, напротив, носитель инфекции — холеры. Золотистый стафилококк также опасен. Обрати внимание, как всё на этой планете необычно!
Читателю, вероятно, уже нетрудно догадаться, почему посетители этого аттракциона бросают пить и курить: далее по сюжету повести микроорганизмы наглядно показывают людям принципы своего воздействия, и развлекательный аттракцион превращается в довольно чудовищный трип, в рамках которого отвратительные гигантские бактерии истязают наркоманов и алкоголиков. Впрочем, исключительно в назидательных целях. Для закрепления материала бактерии даже сами предлагают наркотики своим жертвам:
При виде шприца мальчика точно подменили. Он побледнел, судороги стали сковывать его руки и ноги, он стал истошно кричать, взывать о помощи и произносить:
— Немедленно уберите гадкий шприц, не хочу наркотик, я могу умереть!
От ужасной сцены Наташа потеряла сознание. Бактериальная публика стала скандировать:
— Браво! Молодец, Кариофанон, проучил мальчишку!
Может быть, вы уже обратили внимание на специфический язык, которым все это написано. Я сначала хотел как-то прокомментировать его, но дело в том, что я не уверен, что у Шеховцова вообще есть «литературный язык» в привычном нам понимании. Вот характерный диалог из самого начала «Костюма Крафта»:
— Старик, ты в здравом уме? Разве тебе известен нобелевский лауреат, создатель легендарного изобретения?
— Понимаю вас, господа, на вашем месте я был бы не в меньшей степени удивлен невероятному парадоксу, однако поверьте: нищий старик, который с вами общается, действительно владеет уникальной научной информацией.
— Дед, не принимай близко к сердцу мое замечание. Поговорим на равных. На лекциях нам действительно кое-что говорили об изобретателе докторе Крафте. К сожалению, сведения носили поверхностный стиль, не содержали фундаментально-прикладного, фактического материала. Расскажи нам о нем все, что знаешь, и мы с вниманием тебя послушаем.
Люди, пьющие не первую кружку пива в дешевой пивной, так не говорят. Вообще никакие люди так не говорят. Если бы мне предложили экранизировать произведения Шеховцова, я решил бы, что эти диалоги могли бы лучше всего прозвучать в исполнении актеров эпизодических ролей из сериалов типа «Следа» или «Прокурорской проверки» — не актеров даже, а статистов, читающих по бумажке, причем с интонацией, которой дал бы сто очков вперед гугловский синтезатор речи.
Так я, во всяком случае, по своему неверию и наивности думал в самом начале чтения. Мне даже казалось, что такая неестественность языка — следствие того, что автор не наделен умением в должной степени. Примерно к середине повести это невежливое заблуждение развеялось. На самом деле такой языковой формализм выглядит вполне сознательным выбором: как и сюжет, изящность изложения Шеховцова почти не интересует. Его интересует возможность облечь научную информацию в удобоваримую форму и донести до читателя, что, например, жидкая среда кожного покрова может содержать одно или несколько защитных биологических соединений (интерферон, лизоцим, гормоны и т. д.), что бактерии Кариофанон забирают из крови субстрат микробного происхождения или что изменение конфигурации генов в бактериальной наследственной нити инициирует работу мембран бактерий к направленному синтезу биологически активных веществ. А вы говорите — литературный язык.
В той или иной степени таковы и остальные повести сборника «Оригинальная фантастика», но их содержание я вам раскрывать не буду. Мало ли, вдруг книга Шеховцова когда-нибудь все же окажется у вас в руках — в случае с двумя предыдущими произведениями я и так достаточно наспойлерил. Одна из повестей называется «Российский вундеркинд»: сюжет в ней почти полностью состоит из научного спора семилетнего мальчика, открывшего технологию дистанционного управления колониями микроорганизмов (и заодно нашедшего лекарство от рака и СПИДа) с директором его лицея по имени Федор Степанович Бутерброд. Вторая — «Господин Нободи» — посвящена размышлениям Шеховцова о сверхмощных экологичных источниках энергии и способности человека обуздать природные стихии, а также о качествах, которыми должен обладать исследователь, осознающий свою ответственность перед человечеством.
И, наконец, третья повесть называется «Воробей Степа». Она очень короткая, и в ней автор просто делится наблюдениями за воробьями, которые прилетают к кормушке у его окна. Повесть, тем не менее, включена в число произведений в жанре «Оригинальной фантастики». Почему? Потому что она снабжена предисловием, посвященным размышлениям автора о том, наделены ли животные интеллектом — одна лишь отсылка к этой теме, которая, по идее, может содержать в себе потенциал для фантастических сюжетов, делает короткую зарисовку о воробьях очаровательной и открывает читателю простор для фантазии. Действительно, зачем преподносить ему все на блюдечке, если достаточно создать детали конструктора, из которого читатель сам соберет себе фантастическую повесть, просто сложив одну деталь с другой? По-моему, замечательная идея, без всякой иронии.
Ну и кстати да, это еще одна находка Шеховцова: каждую повесть он предваряет небольшим вступлением, в котором формулирует свои идеи, чтобы уж точно не остаться непонятым. В любом другом случае такая манера выводила бы читателя из себя (и совершенно справедливо), но Шеховцову удается делать это органично — видимо, потому, что в своем труде он самым что ни на есть старомодным образом видит просветительскую и гуманистическую миссию, которую нет никакого смысла прятать за сюжетными хитросплетениями. Вот, например, что он пишет в предисловии к «Человеку не от мира сего»:
«На вопрос „В чем состоит смысл жизни?“ можно ответить по-разному. Автор данной повести считает, что смысл жизни — в творчестве, которое значительно продвигает человека в направлении гуманности, научно-технической оснащенности и продления жизни. И еще. Продление жизни индивида заключает в себе сохранение и преумножение общественно-полезной научно-технической информации, экономии биогенных земных ресурсов, улучшение и значительное ускорение творческой активности общества».
В этой связи я хочу сказать еще пару слов про «Воробья Степу». Эта повесть — отчасти автобиографическая — начинается словами «Я живу в уральском городке П. Обычно климат у нас отменный». Я тоже живу в уральском городке П. и с уверенностью могу сказать, что эта фраза — самая смелая из всех фантастических выдумок Шеховцова, потому что климат здесь абсолютно паскудный. Впрочем, не буду спорить с автором. Климат он поминает в контексте рассказа о том, что в один год в уральском городке П. случилась аномально холодная зима — вполне выносимая для людей, но смертельно опасная для животных. Он рассказывает, как однажды возвращался с работы и увидел на дороге заиндевевшего воробья, — тот, казалось, уже умер, но Шеховцов знал, что иногда замерзших птиц удается вернуть к жизни, поэтому положил воробья в перчатку и принес его домой в надежде, что «для несчастного удастся сделать доброе дело». «Семейные протесты, которые могли возникнуть, — сообщает он читателю, — я намерен был отрегулировать с помощью красивых цветов, торта с вишнями и электронной приставки к компьютеру».
Все-таки на красивые слова про идеалы гуманности мы все горазды, но, когда автор подобных слов подкрепляет их такими эпизодами, ему сразу как-то намного больше доверяешь. Хоть он и фантаст.