Фридрих Незнанский. Частное расследование. АСТ, 1995
Существует ли писатель Фридрих Незнанский или вместо него книги о разнообразных приключениях следователя Турецкого строчит коллектив неведомых литературных негров — вопрос открытый. Как и вопрос о том, что существовало раньше: фильм Альберта Мктрчяна «Прикосновение», одна из самых жутких кинолент постперестроечного российского кино, или книга «Незнанского» «Частное расследование», повторяющее «в ноль» сюжет фильма. И там, и там — лютый трэш и зловещие мертвецы.
Следователь Турецкий (этот же персонаж фильма носит фамилию Крутицкий) расследует самоубийство молодой женщины, но сталкивается с инфернальной дичью — группировкой мертвецов, самоименующих себя «форзи». Цель у нечисти одна — утащить к себе как можно больше живых. Призраки капают на мозги близким родственникам так же, как наверняка делали это и при жизни, и в этом деле вполне успешны — противостоять такой обработке нет сил ни у кого, люди добровольно лезут в петлю. Исключение составляет лишь Турецкий, получивший аудиенцию у фотографии главзлодея на могильном памятнике. Следователю форзи дают поблажку, но предупреждают, чтобы он прекратил цитировать строчку из поэмы Маяковского «Хорошо!» — «Жизнь прекрасна и удивительна». Почему именно Маяковский так раздражает мертвецов — станет понятно из второй части романа. К фильму она уже не имеет никакого отношения, и в ней обыгрывается типичная желтая повестка середины 1990-х: всесильное КГБ, генераторы мозговых психоволн в подвалах секретных институтов и прочий ЦУЛиП, не сходивший с последних страниц вполне солидных государственных газет.
«Незнанский» пробует подогнать под феномен форзи научное объяснение, но от этого дичи становится только больше: зловещие покойники оказываются всего лишь сотрудниками Министерства безопасности под спецстимуляторами, за окнами московских квартир полыхает Белый дом, а злодеи, летавшие в саванах и сводящие обывателей с ума, уезжают за границу профессорствовать и, видимо, чинить дальнейший беспредел.
Борис Лунин. Неслучайные заметы. Новое литературное обозрение, 2008
Одну из самых мрачных и по-настоящему страшных книг этого топа написал московский инвалид (у писателя была одна нога, а второй, по словам его друзей, он стоял в могиле) Борис Лунин. Родившийся в 1892 году, он умудрился так тихо пройти по краю литературного фронта, что остался практически незамечен современниками. На жизнь Лунин зарабатывал перепечаткой заявлений и жалоб, а в остальное время отбивал на машинке свой опус магнум.
В аннотации первого и единственного российского издания «Неслучайных замет» сказано, что это «книга о жизни и смерти», но это не так. Книга Лунина — уникальный случай записок мертвеца, написанных им еще при жизни. Так, казалось бы, не бывает, однако случилось. Небольшой томик Лунина — это розановские «Опавшие листья», но замкнутые на единственной теме — смерти. Ей писатель откровенно зачарован, поглощен полностью, загипнотизирован, вогнан в столбняк, скован по рукам и ногам. Особенно пугает Лунина физический распад. «Тело мое куда сложнее и значительнее моей души. А я вот всю жизнь нянчусь с душой», — пишет он. И тут же: «Не хочу умирать „смертью храбрых“! Лучше уж в постельке, этаким усатым, ушастым зайцем».
Книга Лунина совершенно безблагодатна, в ней нет ни надежды, ни просвета, только отчаянный замогильный вой проснувшегося в гробу Гоголя. «Утопать в цветах, в гробу — в униженном, в постыдном виде... Об этом ли мечтал я на заре туманной юности?» «Вот бы с утра знать, что к вечеру обязательно умру. Весь день провести с этим сознанием. Как прекрасно жестоко!» И так — страница за страницей.
Борис Лунин умер в 1960 году от рака желудка. Урну с прахом писателя по его собственной просьбе из крематория никто не забрал.
Святослав Логинов. Свет в окошке. ЭКСМО, 2002
Компактный роман, наполненный тусклым светом небытия, будто написанный при свете тридцативаттной лампочки, рассказывает о посмертной жизни пенсионера Ильи Ильича. Цвет загробных будней — серый, монохромный, язык повествования тоже лишен ярких красок.
Механика того света у Логинова предельно проста, но убедительна: каждому преставившемуся полагается стартовый набор из мешочка с монетами-мнемонами. Монеты — это овеществленная память: чем больше людей о тебе помнит «там», в мире живых, тем большим капиталом ты обладаешь. За монеты можно купить все, точнее — создать все. Хочешь — верни себе юное тело, хочешь — построй дом, неотличимый от собственной квартиры в хрущевке, хочешь — просто пропей имеющееся в кабаке. Ресурс этот, впрочем, не вечный, хотя и не зависящий от того, какую память ты о себе оставил — добрым словом тебя вспоминают или сыплют проклятья. Вспомнил о тебе кто-то, кто не знал тебя лично, — звякнет в кошельке грошик-лямишка. Начнут ссориться родственники при разделе твоей квартиры — упадет в мошну мнемон, сможешь протянуть еще пару деньков. Ведь мертвые у Логинова тоже смертны. Потратил последнюю лямишку, стерся из людской памяти — добро пожаловать в отработку, станешь серою пылью, превратишься в нихиль.
Визуализация идеи очень простая, но убедительности ей придает авторская интонация — монотонный рассказ старика, подсевшего к тебе на скамейку в парке и бормочущего такое, от чего волосы дыбом встанут, если вслушаешься. Свежих мертвецов тут встречают проходимцы, «бригадиры» и выжиги, стремящиеся урвать монетку. Уже освоившиеся прибиваются к некоему городу, плывущему в море серого нихиля — платят там за загробную коммуналку и тихо ждут, пока не останется на земле никого, кто их помнит. Гении же и злодеи прошлого, Гитлеры и Эйнштейны, память о которых исчезнет не скоро, прячутся за стенами Цитадели, куда простым смертным хода нет.
Книга Логинова при все своей неброскости оставляет тягучее ощущение тихой безнадежности и запоминается именно этим.
Александр Бородыня. Крепы. Терра, 1998
Писателя Бородыню, умершего в 2018 году в немецком Людвигсхафене, многие помнят по дебютной книге «Конструкции», несправедливо исключая из внимания последующий корпус текстов. Это отчасти понятно. Книги Бородыни в 1990-е выходили в специфических сериях «Мужские игры» и «Современный российский детектив» — на обложках которых непременно соседствовали Бандит, Красотка, Коньяк и Пистолет. Бородыня идеально внедрился в постперестроечный палп, но все его книги — виртуозные обманки, мрачные перверсивные сокровищницы, мимикрирующие под низкий жанр, судя по всему, с одной единственной целью — получить средства к существованию, особо не поступаясь принципами.
О несправедливо забытом авторе стоило бы напомнить отдельно и более развернуто (после романа «Сияющий вакуум» стало понятно, что это наш отечественный Филип Дик, без малейших скидок), но мы же в рамках нашего обзора остановимся на его романе «Крепы». В основе текста лежит федоровская «Философия общего дела», воплотившаяся в рамках некоего уездного городка. Мертвые тут существуют рядом с живыми, но в несколько другом регистре — их и видно, и не видно, они и беспомощны и всесильны, медлительны, но в то же время — молниеносны. К их присутствию все давно привыкли, но стараются как-то не замечать. Однако, в силу некоторых причин, в этом уютном полусонном симбиозе обнаруживается собственное зло. Сознания умерших людей иногда способны смыкаться, складываться в матрешку — таких многосоставных неупокойников называют крепами. Для своего воплощения они выбирают любой предмет — хотя бы костюм в полоску. Крепы материальны, они имеют объем и вес, они могут присоединять к себе умирающих людей. Крепы чудовищно живучи и жестоки. Чего они хотят — непонятно.
Как и почти все книги Бородыни, «Крепы» написаны предельно неаккуратно, даже неряшливо. Так часто бывает, когда автора душат идеи: их так много, что на отделку не остается сил и времени. Постепенно зыбкий сон раскачивается до полноценного боевика «все против всех». Как в стихотворении Заболоцкого, в диком танце сходятся живые и мертвые, ожившие куклы, карлики и роботы, инженерно-технические работники и истлевшие партизаны ВОВ, ополченцы и остатаневшие мертвые беспризорники. К финалу вы почти перестанете различать лица персонажей (к этому приложили руку и издатели, выкинувшие из книги одну из важных сюжетных линий), а закончите чтение будто вырвавшись из бесконечного сонного паралича — с облегчением, но и с неослабевающей тревогой.
Филип Фармер. Мир Реки. Русская тройка, 1990
Фантастическая сага, бесконечная, как лимузин в клипе Афекса Твина, тоже имеет в основе федоровскую «Философию общего дела», помноженную на американскую любовь к избыточности. В «Мире Реки» все разумное человечество воскресает единовременно и сразу — все 36 с лишним миллиардов человек. Значительная часть живущих по понятным причинам люди XX века, но с ними на равных в развитии сюжета участвуют неандертальцы и гигантопитеки, фараоны и герои «Илиады», Марк Твен и Герман Геринг. Возрождение происходит в мире, отдаленно напоминающем Землю, но состоящем исключительно из долины реки. По странной прихоти хозяев нового мира, животных, кроме червей и рыб, тут нет. Нет и металла, поэтому локальные войны, тут же вспыхивающие в долине, особо жестоки. Главный герой первой части саги Ричард Бертон быстро выясняет, что и нормальной смерти в этом посмертии нет — убитый тут же возрождается вновь, правда, в совершенно другой, случайной географической точке. Именно это обстоятельство и подводит Бертона к самому быстрому способу перемещения в пространстве. Умирая и возрождаясь вновь (в общей сложности главный герой вынужден совершить 777 самоубийств), Бертон пытается приблизиться к северному полюсу планеты — именно там в башне скрыты неведомые хозяева нового мира.
Цикл Фармера — удачный пример синтеза развлекательного чтива с психоделией, готовый сценарий для масштабного сериала вроде «Игры престолов». «Мир Реки» пытались экранизировать дважды, но дальше пилотов дело не пошло. Да и ты, дорогой читатель, вряд ли одолеешь весь цикл: слог у Фармера, почти 15 лет проработавшего техническим писателем в американской оборонной промышленности, мягко говоря не слишком изящный, но идеи вполне безумные.