Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Юрий Пелевин. Александр Михайлов и его революционная эпоха. В двух томах. Том I: Этап революционной пропаганды. СПб.: Издательство им. Н. И. Новикова, ИД «Галина скрипсит», 2024
Юрий Пелевин. Александр Михайлов и его революционная эпоха. В двух томах. Том II: Этап революционного террора. СПб.: Издательство им. Н. И. Новикова, ИД «Галина скрипсит», 2024
Имя выдающегося русского революционера, руководителя «Земли и воли» и «Народной воли» Александра Дмитриевича Михайлова (1855–1884) даже в эпоху широкой известности революционного народничества вспоминалось значительно меньше, чем имена его соратников, Андрея Желябова и Софьи Перовской.
Апогеем борьбы «Народной воли» и апогеем всего революционного движения 1870–1880-х годов стало убийство тирана 1 марта 1881 года. Михайлов был арестован за три месяца до гибели Александра II, 28 ноября 1880 года. 1 марта, суд над первомартовцами и их казнь — эти события связаны с именами Желябова и Перовской, а не Михайлова.
До своего ареста Михайлов участвовал в революционном движении пять лет, из которых два последних года был неоспоримым лидером революционного подполья. Выдающийся практик-организатор, блестящий конспиратор, создавший из конспирации целое искусство, он был способен на глубокие чувства и переживания, которые, однако же, в силу склонностей своего характера и принципов революционной этики не афишировал — и проявились они лишь в его письмах товарищам и родным из тюрьмы.
Михайлов был центральной фигурой революционного движения своей эпохи — и не имел ничего общего с издерганными истерическими персонажами, созданными больной фантазией сломленного ренегата Достоевского. Кто хочет знать подлинный внутренний мир революционеров 1870-х годов, должен читать не «Бесов», а письма Александра Михайлова.
Сборник этих писем был опубликован в 1933 году. Несколько раньше, в 1925 году, старые соратницы Михайлова по Исполнительному комитету «Народной воли» Вера Фигнер и Анна Корба издали сборник его документов и воспоминаний о нем. В 1920-е — первой половине 1930-х годов вышло несколько научно-популярных биографических работ об Александре Михайлове.
Дальше было затишье. В 1975 году в серии «Пламенные революционеры» вышла повесть об Александре Михайлове, написанная известным писателем Юрием Давыдовым. Уже в постсоветский период, в 1999 году, посвященную А. Д. Михайлову статью опубликовал крупнейший историк революционного народничества Н. А. Троицкий.
Наконец, в 2024 году был издан двухтомник Ю. А. Пелевина об Александре Михайлове.
Двухтомник Юрия Пелевина не завершен — не по вине автора.
Юрий Александрович Пелевин умер прямо за рабочим столом, не успев дописать книгу об Александре Михайлове. Произошло это 16 июля 2015 года. Повествование было доведено до марта 1879 года.
Усилиями в первую очередь крупного историка народничества Григория Семеновича Кана книга Юрия Пелевина об Александре Михайлове была все же доработана и спустя девять лет после смерти автора опубликована Издательством имени Н. И. Новикова. Книгу сопровождают предисловие и комментарии Г. С. Кана.
Над биографией Михайлова Ю. А. Пелевин начал работать еще в другую историческую эпоху — в позднем Советском Союзе. В 1984 году он защитил кандидатскую диссертацию «А. Д. Михайлов в революционном движении 1870–1880-х годов».
Дальше началась Реставрация, история революционного движения стала крайне немодной, и Пелевин на четверть века отошел от темы народничества. Лишь в июле 2012 года он получил предложение от Издательства имени Н. И. Новикова опубликовать переработанный вариант своей диссертации, с увлечением взялся за дело — но времени не хватило...
И от этого становится грустно.
Книга Юрия Пелевина не только и даже не столько биография Александра Дмитриевича Михайлова. Она — именно книга о Михайлове и его эпохе, в ней дается детальный анализ революционного движения 1874–1879 годов, хождения в народ и «Земли и воли».
В связи с биографией Михайлова Пелевин подробно рассматривает разные сюжеты, связанные с его революционной деятельностью. Последним сюжетом, который успел проанализировать автор, стало покушение Леона Мирского на Дрентельна 13 марта 1879 года.
Дальше по хронологии должны были быть покушение А. К. Соловьева на царя 2 апреля 1879 года; поездка Михайлова на юг, в Киев, Чернигов и Одессу в связи с наследством Д. А. Лизогуба, святой революции Дмитрий Лизогуб и корыстный предатель В. В. Дриго, которому Лизогуб доверился; Липецкий и Воронежский съезды, раскол «Земли и воли»; московский подкоп под царский поезд и гипотетическое сотрудничество А. Д. Михайлова в этом деле со старообрядцами...
Много чего должно было быть дальше. Но написаны эти сюжеты не будут. Рано или поздно ими займутся новые историки, но это будут уже другие исследования, не то, которое не успел закончить Юрий Пелевин.
Многое из того, что написал в своей книге автор, известно по другим исследованиям и воспоминаниям об истории революционного народничества. Но его архивные изыскания и комплексный анализ данных позволили углубить многие темы.
Среди сюжетов, тщательно разработанных Юрием Пелевиным, следует отметить покушение Веры Засулич на петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова и судьбу контрразведчика революционного подполья в политической полиции Николая Клеточникова.
Ю. Пелевин рассматривает деятельность Ф. Трепова на своей должности, и на основе свидетельств современников указывает, что взяточничество и казнокрадство Трепова вызвали практически всеобщее отвращение к нему среди петербуржцев:
«В обществе видели непомерные стяжательство и произвол Трепова и не любили его. Но публичные обличения были невозможны в отсутствие гласности. Задавленная печать не могла и слова сказать в осуждение всесильного властодержателя. Петербургский градоначальник, как и другие царские наместники, единолично правил послушливыми подданными. Безгласность и бесправие неизбежно вели к бесконтрольности и беззаконию. Это была та почва, на которой всегда и везде процветают должностные преступления и злоупотребления властью».
Именно подобное отношение к Трепову стало причиной оправдательного приговора Вере Засулич, вынесенного судом присяжных. Общественное мнение высказалось по поводу борьбы революционеров с царскими казнокрадами — и не в пользу последних.
Во втором томе пелевинского двухтомника содержится подробный рассказ о Николае Васильевиче Клеточникове (1846–1883), честном и скромном мелком служащем, согласившемся с предложением Михайлова пойти работать в логово зверя — в Третье отделение собственной его императорского величества канцелярии — в политическую полицию.
На суде Клеточников скажет:
«Я всею душою ненавидел III Отделение. Это ужасное учреждение, и я считаю себя правым даже перед правительством, т. к. наконец даже и правительство признало негодным это учреждение и решило закрыть его. Все относятся с полнейшим омерзением к этому учреждению, и действительно, люди, здесь служащие, — самой низкой нравственности... Таким образом, повторяю, причина, заставившая меня поступать так, как я поступал, — это стремление служить на пользу обществу <...> всякий порядочный русский человек считает себя врагом III Отделения».
Случайно арестованный уже после ареста А. Д. Михайлова, когда строгие правила безопасности в поддержании контактов со своим разведчиком, созданные Михайловым, были нарушены, Н. В. Клеточников был приговорен вместе с Михайловым на процессе двадцати к смертной казни. Как и Михайлову, смертную казнь ему заменили пожизненной каторгой, отбывать которую отправили в Алексеевский равелин.
И на следствии, и на суде, и в равелине царские власти относились к Клеточникову с особой жестокостью. Умер он 13 июля 1883 года, героической, жуткой и мученической смертью — в результате голодовки, объявленной с требованием смягчения тюремного режима. Согласно рапорту тюремного врача Г. И. Вильмса, Клеточников «скончался от изнурительного продолжительного поноса вследствие бугорчатого страдания кишечного канала».
После смерти Клеточникова последовала ревизия тюрьмы товарищем министра внутренних дел П. В. Оржевского — и тюремный режим несколько смягчился. Было улучшено питание, разрешили прогулки. Это не спасло умерших в равелине вслед за Клеточниковым Баранникова, Ланганса, Колодкевича и Михайлова (равелин погубил их за срок, чуть превышающий один год), но дало еще несколько лет жизни Исаеву, умершему уже после перевода заключенных в Шлиссельбург, и спасло Морозова и Фроленко, отсидевших после Алексеевского равелина в Шлиссельбурге до октября 1905 года, но проживших очень долгую жизнь и умерших уже в другую историческую эпоху...
Еще из книги Пелевина запоминается глубоко врезанная и потому не затертая надпись в камере Михайлова, в которой он провел два последних года своей жизни — в полной изоляции от мира:
«Господь, твори добро народу!»
Михайлову была свойственна своеобразная внецерковная религиозность, о чем знали все его близкие товарищи, и об этом Юрий Пелевин в своей книге тоже много пишет...
Хороший и трудолюбивый историк, изучивший множество источников, Ю. А. Пелевин по своим взглядам — либерал, критически относящийся и к самодержавию, и к революционерам. Г. С. Кан даже напишет в своем предисловии, что «Юрий Александрович напоминал каким-то чудом оказавшегося в XXI веке сотрудника „Вестника Европы“».
В статье о Михайлове 2011 года Юрий Пелевин писал — эти его слова приводит Г. С. Кан в своем предисловии к двухтомнику:
«Когда у народа достаточно сил и энергии провести прогрессивные преобразования, революционеры излишни, когда же таковые условия отсутствуют, то революционеры бесполезны».
Народоволец И. И. Попов в своих воспоминаниях упоминал об одном из первых русских марксистов, сделавшем из чтения работ Маркса вывод, что если революция не созрела, то ничто ее не ускорит, а если она созрела, то ничто ее не остановит. Поэтому можно не суетиться, пить чай и играть в шахматы.
То, что подобного рода аргументы вообще приходится разбирать, — это симптом деградации, но с деградацией как с фактом жизни приходится считаться.
«Народ» — это абстракция. Любое прогрессивное движение начинается как движение меньшинства. Если это движение отвечает реальным общественным потребностям, оно постепенно, переживая подъемы и спады, проходя через мучительные неудачи, втягивает в себя все большую часть общества, пока, наконец, не становится движением большинства.
Именно так было с русским революционным движением, готовившим Великую русскую революцию. 1874 и 1881 годы были этапами пути, который вел к 1905 и 1917 годам. И понять 1874-й и 1881-й вне перспективы 1905-го и 1917-го невозможно.
А у Пелевина 1905 и 1917 годы отсутствуют. Не в том дело, что он о них не пишет (писать о них ему ни к чему, ибо его книга — не о них), а в том, что для Пелевина они не создают перспективу, в которой революционное движение 1870–1880-х годов оказывается не изолированным потерпевшим неудачу эпизодом, а частью магистрального пути исторического прогресса.
Огромная вводная часть книги Ю. А. Пелевина посвящена хождению в народ 1874 года. Сам Михайлов в нем не участвовал, включившись в революционное движение позже, в 1875–1876 годах, когда революционное подполье активно осмысляло уроки хождения в народ и перестраивало тактику.
Пелевину хождение в народ показало чуждость революционеров крестьянству с его вековечным и неизбывным монархизмом, религиозным фатализмом и частнособственническими настроениями.
У Пелевина хватает ума и знания исторических фактов, чтобы не педалировать любимый охранительской историографией миф, будто бы крестьяне массово выдавали агитаторов против царя полиции.
Он приводит факты, что Войнаральского в Самарской, а Аксельрода в Могилевской губернии неудачно пытались задержать сельские старосты — т. е. не простые крестьяне, а мелкое сельское начальство. Брешко-Брешковскую в Подольской губернии выдала полиции батрачка.
Это — все.
В хождении в народ участвовала примерно тысяча революционеров. Бродя по городам, деревням и селам они «безумным летом» 1874 года так или иначе общались с сотнями тысяч крестьян, рабочих и представителей прочего мелкого люда. И одна батрачка, выдавшая Брешко-Брешковскую, — это из разряда статистической погрешности.
По мнению Ю. А. Пелевина, революционные стремления были чужды не только крестьянам, но и городским рабочим:
«Российский трудовой люд оставался законопослушным, он ни в коем случае не собирался изменять государственные формы правления, а также не выдвигал никаких политических требований <...> Ни крестьянство, ни пролетариат в пореформенной России не были готовы к каким бы то ни было революционным катаклизмам».
Через тридцать лет после хождения в народ в пореформенной России начнутся революционные катаклизмы грандиозного масштаба...
Впрочем, за взглядами Пелевина есть своя логика, и было бы слишком просто отмахнуться от его рассуждений, списывая их на его либерализм.
Пелевин знает, что за 1917 годом был год 1937-й:
«Российский народ был и оставался монархическим. Вера в царя всерьез пошатнулась только 9 января 1905 года на Дворцовой площади. Но даже в феврале 1917 года отказ Николая II от царской власти не означал отказ народа от идеологии монархизма. Недаром величайшим самовластительным монархом во всей российской истории стал генеральный секретарь ВКП(б) Иосиф Сталин, которого и по сей день многие славословят <...> Вера в мудрых и справедливых правителей неизбывна в нашем отечестве. Жизненный и исторический опыт мало чему учит простых трудящихся».
На самом деле традиция вековечного холопства, прорванная и сломанная великими революциями 1905 и 1917 года, была восстановлена выросшей из революции новой контрреволюцией. Сталинский террор физически истребил носителей революционной традиции — и большевиков, и небольшевистских социалистов, и участников крестьянских восстаний против «комиссародержавия» — и восстановил традицию начальствопочитания, прерванную революциями начала XX века. Именно вынесенный из этого террора опыт отформатировал тот народ, который существует по сей день.
Но 1905 и 1917 год остались напоминанием, что «вера в мудрых и справедливых правителей» не неизбывна и что жизненный и исторический опыт иногда способен учить не только холопству.
Для Пелевина, как и для старых либералов времен «Вестника Европы», «насилие невозможно победить насилием, ибо суть его останется прежним».
Когда наступит время подведения итогов, ламентации русских либералов по поводу насилия на рубеже XX-XXI веков будут рассматриваться как один из самых поразительных симптомов деградации общественной мысли и русской интеллигенции этой эпохи. Чисто конкретные пацаны чисто конкретно решали вопросы, а в это время русские интеллигенты рассуждали о недопустимости любого насилия и о недопустимости мировой гармонии, построенной на слезе ребенка, — тогда как в обществе, принципиально отказавшемся от претензий на мировую гармонию, слезы детей текли ведрами, а конкретные пацаны понимали лишь один способ разговора — тот самый, о котором говорил великий немецкий социалист Лассаль: когда им штык будет приставлен к горлу.
Отказ от революционной традиции привел к торжеству крайней реакции, а за отказом этим стояли не только крайние реакционеры, но и либералы.
История до сих пор развивается циклами. Откат революции, достигшей максимума того, что она могла сделать при данном уровне производительных сил, ведет, проходя через промежуточные стадии, к торжеству крайней реакции, но крайняя реакция, способная, как рак, пожрать общество, в обществе, еще не утратившем силы для сопротивления болезни, вызывает потребность переосмысления опыта революции — и ее продолжения.
Реставрация Стюартов в 1660 году кончилась Славной революцией 1688 года, а реставрация Бурбонов 1815 года — Июльской революцией 1830 года. История не остановилась там, где ее хотели остановить реакционеры.
Противодействие реакции потребует переосмысления великой социалистической и революционной русской традиции, в свою эпоху не имевшей в мире себе равных. Традиции, одним из лучших представителей которой был Александр Михайлов.