Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Николас Старгардт. Свидетели войны. Жизнь детей при нацистах. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2023. Перевод с английского Виктории Степановой. Содержание. Фрагмент
Это вторая книга замечательного британского историка Николаса Старгардта, с которой сможет ознакомиться российский читатель. Старгардт — сын немецкого социал-демократа, эмигрировавшего во времена нацизма в Великобританию. Ему и по личным причинам важно разобраться в том, что такое нацизм и Вторая мировая, которую нацизм развязал.
Первая книга Старгардта, уже известная российскому читателю, называлась «Мобилизованная нация». Речь в ней шла (вы правильно догадались) о военных мобилизациях в Третьем рейхе. Вторая книга Старгардта куда более известна: «Свидетели войны. Жизнь детей при нацизме». Это название не кажется мне удачным. То-то и оно, что дети при нацизме не свидетели войны, а ее участники — солдаты или военнопленные.
Немцы обогатили военную теорию двумя терминами. Первый из них — блицкриг (война-молния, молниеносная война). Создатель этого термина, Фридрих II, говорил: «Война должна вестись так, чтобы население воюющих стран не замечало, что она идет, а когда заметило бы — тут бы война и кончилась». Второй термин создан Эрихом Людендорфом: тоталькриг (тотальная война, всеобщая война). Он объяснял его так: современная война должна (или вынуждена) вестись так, чтобы в ней принимало участие все население воюющих стран.
Вторая мировая война была тотальной войной. Маленький узник концлагеря или гетто; ребенок, который прячется в бомбоубежище; девочка, которая бежит от наступающих войск противника; наконец, немецкий подросток, которому выдают фауст-патрон и посылают с ним на танки, — отнюдь не свидетели ужаса, который обрушился на их страну, а участники этого ужаса.
Устервлю дефиницию. Он или жертва преступления, или... преступник. 14-летний Мартин Бергау из «фольксштурма» стоит в вооруженном оцеплении, покуда эсэсовцы расстреливают узниц концлагеря. Он — свидетель преступления или участник преступления? Разумеется, тот кошмар, который он увидел, до смерти искорежил его душу. Разумеется, он не такой преступник, как тот его сверстник, который вышел из оцепления, чтобы вместе с эсэсовцами добивать контрольными выстрелами в голову лежащих на земле женщин. Разумеется, но то, что Мартин Бергау явно не свидетель, не просто свидетель, — это точно.
Впрочем, ошибка в заглавии создает порой необходимое для читателя противоречие между названием и содержанием: «Идиот», а книга написана про святого мудреца; «Вор», а книга написана про донкихота и бессребреника. Так и здесь: «Свидетели войны», а они на самом деле участники. Маленькие, слабые... им бы в куклы играть, в прятки, а они прячутся от облав или проносят в гетто своим родителям продукты, рискуя жизнью.
Нельзя не написать о трудностях рецензирования такой книги. Первая: ее очень тяжело читать. Невольно проникаешься уважением к исследователю. Тебе пересказ трудно читать, а Старгардт во всем этом долго, кропотливо копался. Выбирал, компоновал, что-то цитировал, что-то передавал своими словами. Невыносимо тяжело читать, как с одной стороны (нацистской) из детей сознательно, целенаправленно делали зверят. Объясняли, что евреи — это вообще не люди. Славяне — недолюди. Война — тяжелое, но благодетельное, великое дело: выковывает дух нации, формирует настоящих людей, и нет большего счастья для человека, чем поучаствовать в войне. И героически погибнуть. Или НЕ погибнуть. Тоже неплохо.
Еще тяжелее читать, как детей (ДЕТЕЙ!) загоняют в положение ведомых на бойню зверей. Тут поневоле вспоминаешь два стихотворения двух замечательных русских поэтов. Причем одно из них откровенно полемично по отношению к другому. «Но у мужчин идеи были: мужчины мучили детей» — «Я же знаю тебя, злодея, чем многословней, тем лютей. Ты врешь, что у тебя идеи. Ты просто любишь бить детей». Второй поэт прав. Все идеи, благодаря которым тебе позволяется и разрешается мучать детей, лишь прикрытие твоего садизма.
Вторая трудность связана со структурой книги. А она напрямую связана с научной позицией автора. У историка может быть два отношения к своему материалу. Или у историка есть определенная концепция, которую он выработал в ходе работы с материалом, и тогда он доказывает эту концепцию (если историк добросовестен, то время от времени признает: «а вот тут у меня что-то не складывается, не бьется», хотя такое бывает редко). Или историк признает: прошедшее слишком сложно, многофакторно, чтобы выводить из него какие-то концепции. Дело историка — факты и только факты. Да, груда, гора фактов, обзывайте ее летописью, хронографом, но это и есть настоящая, научная история.
Великий немецкий историк Леопольд фон Ранке отлично и точно обозначил этот подход: «Дело историка описать все как было». И точка. Остальное — от лукавого. Именно такой подход у Старгардта. Из детских дневников времен нацизма (опубликованных и неопубликованных), из документов, из воспоминаний он создает мозаику. Рассказывает истории сразу нескольких (множества, на самом деле) детей, побывавших в гетто, в концлагере, в гитлерюгенде, переживших бомбежки, бегство из областей, в которые входили войска союзников, переживших марши смерти из концлагерей, истории маленьких контрабандистов из гетто, подростков из «фольксштурма», кинутых встречь советским и англо-американским танкам. В какой-то момент у читателя в голове начинает путаться, кто тут Лизелотта Грюнцель, кто Мартин Бергау, кто Иегуда Бэкон, кто Мириам Ваттенберг. Может, это и правильно. Ощущение непрекращающегося ужаса, наваливающегося на тебя, читателя, растет. И вместе с этим ужасом растет понимание: тебе тяжело про это читать, а каково было тем, кто это пережил или НЕ пережил?
Разумеется, вовсе без концепции нельзя. Некая концепция у Старгардта есть, она выкристаллизовывается у читателя в ходе чтения. Она (эта концепция) трехсторонняя, трехгранная. Этическая, политико-этическая. Первая грань могла быть озаглавлена из Евангелия: «Горе тем, кто соблазнит малых сих. Лучше бы они повесили жернов себе на шею...» В самом деле, как было устоять немецким детям против вала пропаганды? Они фактически закрыты от всего мира, а со всех сторон им внушают: на Германию вот-вот нападут, если мы не нанесем превентивный удар, нас сомнут. В соседних с нами странах немцев унижают, обижают — защитим немцев за рубежами нашей страны! Плюс евреи. Коварные евреи. Нелюди под маской людей. Плюс космополиты, не признающие особости немецкого пути, высокой духовности немецкой нации, они стараются стереть все национальные особенности, создать серую вселенскую мазь. Плюс мы, немцы, предназначены для того, чтобы стать господами Земли! Это же сложно — противостоять массовой, великолепно разработанной пропаганде. Сложно даже взрослым, что уж говорить о детях.
Правда, здесь срабатывает объективность Старгардта. Его умение и желание показать все. Вот одна из многочисленных историй этой книги. Еврейке удалось сбежать из транспорта смерти. Она оказывается на улице немецкого городка. Ее окружают дети, гитлерюгендовцы. Понятно, откуда эта изможденная, в лохмотьях женщина. Дети (свидетели преступлений?) приплясывают вокруг женщины и орут: «Жидовка! Жидовка! Попалась! Вот еще одна!» Этот веселый хоровод раздвигает взрослая немка. Спокойно говорит детишкам: «Ребята, вашего тут нет. Я сама отведу ее в гестапо». И отводит готовую к смерти женщину... к себе домой. Прячет. Спасает.
Читатель (особенно современный русский читатель) задается вопросом: «Почему эта немка оказалась иммунна к людоедской пропаганде, а другие женщины, мужчины и дети — нет?» Допустим, она — взрослая. А с детей что взять? Но Старгардт ведь и другие факты приводит. Оказывается, в нацистской Германии было организационно не оформленное подростковое движение — «дети свинга» (как правило, из обеспеченных семей). Они демонстративно отвергали то, что им навязывали в школе. Носили длинные волосы, слушали джаз (упадническую негритянскую музыку), танцевали «свинг». Допустим, они из обеспеченных семей, значит, будут пообразованней иных.
Но вот другой факт, который приводит Старгардт. Подростковая гамбургская (назовем вещи своими именами) банда «Пираты Эдельвейса». Подростки из рабочих кварталов Гамбурга. Избивали гитлерюгендовцев, штурмовиков. Грабили продовольственные склады вермахта. Рядом с надписями на стенах: «Наши колеса катятся в будущее» — оставляли другие: «И там покатятся головы нацистов». Умудрились спасти двух евреев. Один из руководителей этой подростковой котерии был пойман и повешен. Другой, Фриц Тайлен, уцелел. Написал воспоминания в 1984 году. (А вот об этом Старгардт почему-то не пишет.) Был награжден орденом. В ФРГ, само собой. Опять же современный русский читатель задается вопросом: «А как этим подросткам удалось быть иммунными против всеобъемлющей пропаганды?» Конечно, в нацистской Германии и «детей свинга», и таких, как «Пираты Эдельвейса», как та женщина, что спасла узницу концлагеря, было мало. Но ведь были же...
Однако перейдем ко второй грани. Тем паче что она для Старгардта важнейшая. К этой грани подойдет другой эпиграф. Как-то советскому поэту-фронтовику Сергею Орлову, автору великой строчки: «Его зарыли в шар земной, а был он лишь солдат...», во время его поэтического выступления прислали записку. Орлов начал читать: «Война вас сделала поэтом...» — не дочитал, отложил записку в сторону и, глядя в зал, спокойно заметил: «Война делает только трупы». Главная тема книги Старгардта: война не выковывает дух нации, война развращает нацию. Оставляет после себя груду проблем, которые предстоит решать десятилетиями. Недаром книга британского ученого заканчивается не победой антигитлеровской коалиции, а послевоенной разрухой Европы. Немалое место здесь Старгардт отводит подростковой преступности, захлестнувшей все европейские страны после 1945 года.
А вот и третья грань того, что можно назвать политико-этической концепцией Старгардта. Для этой грани возьмем эпиграф из русского фольклора. Пословица: «Бог долго терпит, да больно бьет». Зло, которое ты причиняешь другим, вернется к тебе сторицей. Чем позже оно вернется, тем больнее. Гитлер, у которого был один свет в окошке — реванш за проигранную Первую мировую (был, впрочем, и второй: убить всех евреев), — сделал выводы из опыта военного поражения. Тыл (по заветам Фридриха II) не должен замечать, что идет война. Война для тыла должна быть радостным, далеким зрелищем. Надо все сделать для того, чтобы тяготы войны для немцев в тылу были елико возможно смикшированы. Война где-то там: в Польше, во Франции, в Украине, а у нас... есть, конечно, отдельные трудности (как им не быть), но не ужас-ужас.
До 1943 года (до начала массированных англо-американских бомбардировок) немцы могли не замечать войну, которая шла где-то там. Нет, они тоже участвовали в войне. Даже дети. Теплые варежки вязали для солдат на Восточном фронте, письма посылали... нашим героям, брали шефство над семьями погибших героев, к ним в классы приходили герои, побывавшие на передовой, — все как полагается. Но это все игра, интересная, захватывающая. И все мальчики мечтали отправиться на фронт — впрочем, и девочки в мечтах от мальчиков не отставали. А потом грянул ад. Война, которую их страна обрушила на другие страны, обрушилась на них. Только тогда в некоторых дневниках некоторых подростков стали появляться умозаключения: «а... так это нам за то, что мы без объявления войны в четыре утра Киев бомбили, Харьков, Ленинград...» Ан поздно.
Девочкам пришлось забиваться в бомбоубежища или бежать, голодными, холодными, под обстрелами из областей, в которые входили войска союзников, а многим мальчикам предстояло отправиться на фронт. И тем и другим довелось понять, что война — это не просто бух, бабах, уррра: это нехватка продуктов, голод, черный рынок, разрушенные дома.
И я плавно перехожу к третьей трудности рецензента: книги пишут для чего-то и по какой-то причине. В книге Старгардта цель и причина соединены. Старгардт хотел показать (и показал), какой это ужас — война, ксенофобия, шовинизм, милитаризм на государственном уровне, подкрепленные мощной, массированной, умелой пропагандой, — для того чтобы этого никогда больше не повторилось. А если повторилось и повторяется? То тогда для чего? Чтобы нервы пощекотать, прочесть и отложить книжку со вздохом: «Слава Богу, это было давно. Уроки выучены. ЭТОГО не повторится. Это не должно повториться». А уроки-то не выучены. Вместо «не должно повториться» — «можем повторить»... Тогда еще раз: ДЛЯ ЧЕГО? И другой вопрос встает: а почему уроки не выучены? Почему повторяется? На этот вопрос у меня есть ответ, но он выходит за рамки рецензии, которую я (перечисляя трудности рецензирования замечательной книги британского историка немецкого происхождения), кажется, уже могу закончить.