Александр Панцов. Чан Кайши. М.: Молодая гвардия, 2019
Доктор исторических наук, профессор Капитолийского университета (Колумбус, США) Александр Панцов — признанный эксперт по истории Китая, перу которого в серии «ЖЗЛ» принадлежат биографии Мао Цзэдуна и Дэна Сяопина. На этот раз синолог провел детальную реконструкцию жизни «китайского Бонапарта» Чана Кайши (1887−1975) — человека, который объединил Китай и руководил им практически полвека, превратив из колонии в державу мирового значения. Биография читается как лихо закрученный приключенческий роман, главный герой которой не очень-то укладывается в советский штамп «кровавая собака китайской реакции».
«Желая подтолкнуть Сталина поскорее вступить в войну с Японией, Чан тут же проинформировал об этом нового военного атташе посольства СССР, комдива Михаила Ивановича Дратвина, которого знал еще с середины 1920-х, когда тот служил советником в его школе Вампу. Дратвин только что прибыл в Нанкин вместе с первой группой советских военных специалистов и, помимо прочего, стал исполнять обязанности главного военного советника Чана Кайши. Дратвин тут же сообщил о разговоре с Чаном в Москву. И только после того, как Чан через него получил новые заверения из Москвы о поддержке Китая, он передал немецкому послу отрицательный ответ для японцев.
Решимость Чана сражаться насмерть оставалась непреклонной, он закусил удила. Таков уж был его характер: дикий и необузданный, как и в далеком детстве. Новые заверения из Москвы он ждал лишь потому, что блефовал: ему нужно было внушить Сталину мысль, что он легко может закончить войну, если Советский Союз не окажет ему достаточной помощи. На самом же деле согласиться на мир с агрессором он мог только в одном случае: если бы японцы восстановили статус-кво, существовавший до событий у моста Марко Поло. Кто-то посчитает это упрямством, а кто-то — героизмом».
Петр Рябов. Экзистенциализм. Период становления. М.: РИПОЛ классик/Панглосс, 2019
Петр Рябов многим известен как замечательный специалист по истории и философии анархизма. Однако сам исследователь позиционирует себя в качестве представителя более широкой экзистенциальной традиции философствования, которую он противопоставляет традиции сциентистской, преобладающей в современной культуре. Линия демаркации проходит по отношению «к человеку, его судьбе, ценностям и личности». Во втором случае оно безразлично, в первом — ставится во главу угла. Сборник содержательных и доступных лекций, которые автор читал в 2011 году в МПГУ, может оказаться особенно полезным тем, кто знаком с проблематикой в основном по паблику «Выхинская критика французской мысли».
«Вопреки традиционной философии экзистенциалисты идут не от причин к следствию, а часто от следствий к причинам. К примеру, вы помните, как строится эссе „Миф о Сизифе” Камю? Камю начинает с очень странного и неожиданного, даже шокирующего утверждения, что главная философская проблема — это проблема самоубийства. Поясняя, он говорит, что многие люди кончают с собой, потому что их жизнь теряет смысл. То есть автор начинает с констатации: рост суицида. Потом вглубь, к причинам — а почему? Что важно для человека? И дальше — к смыслу жизни и утрате его. Феноменализм, попытка схватить дорефлексивное в человеке, описать его субъективность — вот что характерно для экзистенциальной манеры философствования».
Стефани Поррас. Искусство, религия, коммерция, рождение арт-рынка. Северный Ренессанс. М.: Слово/Slovo, 2019. Перевод с английского И. Литвиновой
Шикарно иллюстрированное издание рассказывает о том, как развивалось искусство Возрождения с 1400-го по 1570 год к северу от Альп — в Голландии, Германии, Англии и Франции. Материал не ограничивается живописью (речь и о скульптуре, гравюре, ткачестве и т. п.), а список мастеров — одними звездами вроде Босха и Дюрера. Меньше всего искусство в повествовании Стефани Поррас похоже на автономную реальность, где художник «свободно парит». Историк демонстрирует, что творческий труд плотно вшит в ткань социальных изменений, где на него влияют религиозное обновление и появление нового типа потребителей — городского купечества.
«Религиозные реформаторы быстро признали силу печати как инструмента убеждения. Выполненные Мартином Лютером переводы Библии на понятный немецкий язык и его трактаты с иллюстрациями Кранаха Старшего стали мощным оружием в борьбе за обращение людей в реформистскую веру. В то время как более ранние труды Эразма Роттердамского критиковали церковные дела, используя греческий и латинский языки, доступные лишь образованной элите, Лютер и Кранах обращались с более широким воззванием через изображения и родной немецкий язык. Написанный Кранахом в 1520 году портрет Лютера был призван сделать лицо Лютера таким же знакомым, как разговорный стиль немецкого языка, использованный реформатором в переводе Библии. Образы, подобные тем, что встречались в Страстях Христовых и Антихристе, обращались к зрителю, знакомому как с религиозным искусством, так и со светской сатирой, доходчиво иллюстрируя лютеранскую критику».
Паскаль Буайе. Анатомия человеческих сообществ. Как сознание определяет наше бытие. М.: Альпина нон-фикшн, 2019. Перевод с английского П. Дейниченко
Монография эволюционного психолога Паскаля Буайе, опубликованная издательством Йельского университета, представляет собой яркий пример поп-научного крестового похода когнитивистики на территорию социологии — с целью создать «настоящую науку об обществе» и показать, как наше мышление, биологическое в своей основе, предопределяет общественную жизнь. Убедительность аргументации (в целом довольно аккуратной) может вызвать вопросы, но издание представляет безусловный интерес как смотр последних достижений в своей области и потому актуально для тех, кто планирует ввязываться в дискуссии о том, можно ли объяснить социальные факты посредством биологии (и что вообще значит что-либо «объяснить»).
«Почему идеология сущностных естественных различий так широко распространена и так убедительна? Возможно, дело в том, что наш разум по какой-то причине ошибочно принимает группы людей за разные биологические виды. В самом деле, по отношению к миру природы эссенциалистские интуиции выглядят очень здравыми и понятными. Человеческий разум интуитивно понимает каждый вид животных как видоспецифичную „каузальную сущность” (species-specific causal essenses). Иначе говоря, типичный облик и поведение понимаются как следствие обладания неопределенным, но каузально важным качеством, особенным для каждого вида. К примеру, нечто особое для жирафа состоит в том, что они рождаются с некой „жирафистостью”, которая и делает их такими, какие они есть. Это убеждение возникает у детей в раннем возрасте и лежит в основе наших имплицитных знаний о природе. <...> Биологический эссенциализм глубоко укоренен в нас и, безусловно, играет адаптивную роль.
Возможно, социальные категории могут восприниматься как квазиестественные, поскольку наши познавательные способности заранее склонны к подобным выводам».
Сергей Гандлевский. В сторону Новой Зеландии: путевые очерки. М.: АСТ, Сorpus, 2019
Впечатлений о Новой Зеландии в сборнике путевых заметок Сергея Гандлевского нет, она служит неким идеальным горизонтом путешествия; зато есть Иордания, Италия, Куба, Марокко, Соединенные Штаты. Поэт и прозаик старается соблюсти непростой баланс между затемнением достопримечательностей собственной фигурой и подсвечиванием гения места. Это не всегда удается, но перекос в сторону фигуры, по выражению автора, «не досаждает» — в силу писательских талантов. Иными словами, воспользоваться этой книгой в качестве путеводителя вряд ли получится (например, рассказ о путешествии в Америку заканчивается, когда протагонист выходит по прилетe «туда» из аэропорта). Позаимствовать слегка элегическую оптику для смотрения на города и веси — удастся вполне.
«Почва этих холмов плодородная и очень красивая, ржаво-рыжая, но возделывать ее — труд, конечно, каторжный. Обработанные участки обнесены изгородью из выкорчеванных булыжников: своеобразные памятники борьбе за выживание. Здесь выращивают аргановые деревья, из плодов которых вручную и в несколько древних приемов добывается масло — для кулинарных и косметических надобностей. Эти раскидистые кроны, похожие на гипертрофированные оливы, сплошь в длинных колючках, что не мешает косматым козам, по преимуществу черным, прогуливаться вверх-вниз по узловатым ветвям, набивая неприхотливую утробу. И я вспомнил, что видел уже коз-верхолазов мильон раз в детстве — на фотографиях в книге путешественников чехов Зикмунда и Ганзелки, — и попросил шофера Фарида остановиться на минуту, чтобы щелкнуть эту давнишнюю невидаль самому... И тотчас рядом как из-под земли выросли пастухи, не менее корявые, чем вековые Argania spinosa, и взыскали со старого приезжего козла налог на экзотику — и пищевая цепь благополучно замкнулась.
И нечто подобное повторялось потом с завидным постоянством. Скажем, заприметил я боковым зрением в тупичке старого Феса махонького дедушку в чалме и ветхом халате рядом с ветхим осликом и тайком заснял его. А звездочет возьми да и просемени ко мне деловито за платой: он там, оказывается, на вахте — ряженый. Ну и кто из нас охотник, а кто добыча? Вот это-то ощущение подвоха с непривычки несколько нервировало: иногда закрадывалось подозрение, что я — участник спектакля, но не поставлен об этом в известность».
Алессандро Барикко. Игра. М.: КоЛибри, 2019. Перевод с итальянского А. Миролюбовой
Обманутся те, кто ждет, что новая книга Алессандро Барикко окажется изысканным романом с повышенным содержанием метафор вроде «Шелка» или «Моря-океана». The Game — итальянский оригинал сохраняет англоязычность названия — это эссе о революции цифровых технологий и ее последствиях, которые, по Барикко, сводятся к тому, что все и вся превратилось в игру. Писатель фиксирует цепочку событий начиная c выхода аркадного шутера Space Invaders в 1978 году и заканчивая совсем недавними — вроде победы ИИ над человеком в го: предприятие весьма душеспасительное, особенно для читателей, выросших со смартфоном в руке. Историография сдобрена встревоженными соображениями автора, который занимает свое почетное место в длинном ряду технологических скептиков.
«Где только можно, в выборе решения или мнения, люди опираются на машину, алгоритм, статистику, ряд. Результатом является мир, в котором все меньше видна рука гончара, если прибегнуть к излюбленному выражению Вальтера Беньямина: он, этот мир, кажется скорее сошедшим с конвейера, чем сотворенным рукою мастера. Таким ли мы хотим видеть мир? Выверенным, отшлифованным, холодным?
НЕ ГОВОРЯ УЖЕ О КОШМАРЕ СКОЛЬЖЕНИЯ ПО ПОВЕРХНОСТИ: вот что убийственно. Это упорное подозрение, что при восприятии мира через новые технологии теряется часть реальности, возможно, лучшая: та, что пульсирует под поверхностью вещей, там, куда может привести лишь путь неустанного поиска, исполненный терпения и тягот. Место, для которого мы создали — в прошлом — слово, превратившееся в своего рода тотем: ГЛУБИНА. С его помощью формировалось убеждение, что все вещи имеют смысл, хотя и скрытый в местах, почти недоступных. Оно обозначало место: не станете же вы отрицать, что наши новые техники прочтения мира изобретены, кажется, нарочно для того, чтобы сделать невозможным проникновение в это место, в глубину, и, напротив, обречь нас на стремительное, незавершимое скольжение по поверхности вещей? Что станет с человечеством, которое неспособно больше ни докопаться до корней, ни дойти до истоков? Чему послужит его умение прыгать по ветвям и быстро-быстро плыть по течению? Не исчезаем ли мы понемногу в праздничном ничтожестве, которое и явится сценой нашего последнего представления?
Уже много лет я не ставил столько вопросительных знаков подряд».
Прогресс
ru
