1. Помимо пугающего военно-дипломатического кризиса вокруг Украины, самая обсуждаемая история недели — план по сохранению и укреплению традиционных ценностей, разработанный в Минкульте. Там, в частности, говорится, что «идеологическое и психологическое воздействие на граждан России ведет к насаждению чуждой российскому народу и разрушительной для российского общества системы идей и ценностей, включающей в себя культ эгоизма, вседозволенности, безнравственности, отрицание идеалов патриотизма», а занимаются всеми этими гадостями США и транснациональные корпорации. Оставить свое мнение об этом удивительном документе можно на Федеральном портале проектов нормативных правовых актов; там сейчас идет настоящая битва лайков, «за» организованно голосуют ультраправые. Дмитрий Быков*Признан властями РФ иноагентом. в интервью «Фонтанке» предположил, что план Минкульта — это «бунт на коленях», призванный довести «до абсурда… заботу государства о духовности». «Думаю, что, демонстрируя все уродство современного госуправления, они и дальше будут прибегать к близким им приемам театрализации. Естественно, что мы увидим много еще директив, утверждающих, например, библейские ценности».
2. В издательстве Европейского университета вышла книга «„Я знаю, так писать нельзя”. Феномен блокадного дневника». Предисловие Полины Барсковой публикует «Бумага»: Барскова пишет об обострении исторического сознания в осажденном городе. «Мы видим это намерение — вписывать себя в историю, пытаться мыслить исторически — у самых разных авторов: у литератора, у школьницы, у продавщицы, у могильщика. Среди сложных и разнообразных причин, зачем/почему блокадники с такой интенсивностью вели дневники, преодолевая все трудности, необходимо отметить одну: понимая, что находятся на грани гибели, они желали остаться в истории, в летописи блокадных событий». Барскова пишет о дневнике как о зеркале блокадной личности и как о средстве самонаблюдения и самовоспитания: одни авторы поверяют дневникам свои самые сокровенные переживания и мучения, другие дают себе обещания сохранять силу духа.
3. На сайте «Культурной инициативы» собрано несколько откликов на смерть Анатолия Наймана: о конференции, во время которой у поэта случился инсульт, вспоминает Евгений Бунимович; «посланцем великой ушедшей эпохи, некой культурной Атлантиды» называет Наймана Яков Гордин. Дмитрий Веденяпин пишет: «Его речь напоминала фехтование. „Кто за честь природы фехтовальщик?..”, — в случае А. Г., за честь природы поэзии, природы словесного искусства».
4. В Центре Вознесенского открылась выставка одной картины — «Аллегорического портрета Данте» Аньоло Брозино (1523–1533). Научный куратор выставки — Ольга Седакова; «Кольта» публикует отрывок из ее статьи, которая войдет в книгу «Данте в веках». Седакова пишет о надежде Данте вернуться в изгнавшую его Флоренцию: «Эта надежда звучит на самых высотах „Рая”, там, где Данте после экзамена о вере получает высшее одобрение от самого апостола Петра и готовится перейти к другому экзамену — о надежде. Именно на этих терцинах о надежде на невозможное раскрыт огромный фолиант, который Данте держит на портрете Аньоло Бронзино».
5. Открылся поэтический журнал Poetica, новый проект Владимира Коркунова. «Полное название проекта — Licenza poetica. Он включает в себя онлайн-журнал и YouTube-канал, а также книжную серию. На первый взгляд licenza poetica считывается как „лицензированная поэзия” — в значении: настоящая; однако в прямом переводе с итальянского это словосочетание означает „поэтическая вольность”. Мы совмещаем эту дихотомию: карнавальную вольность, но одновременно — свободу, которая сейчас все чаще утрачивается, а потому особенно необходима; и подлинность, находящую отражение в каждом опубликованном на портале тексте». Автор номера — Арсений Ровинский (публикация приурочена к выходу его новой книги «Сева не зомби»):
девушки девушки
вы из Москвы?
нет мы из Бостона
в Бостоне львы — огни небесные!
смерть
нас просто бесит там в Бостоне
только наши отцы навсегда там поют Юлика Кима
и мы
Кроме того, в первом номере журнала — тексты Евгении Сусловой, Оксаны Васякиной, Максима Дремова, Глеба Симонова, Павла Жагуна, Саши Мороз; Юлия Дрейзис представляет переводы из современных китайских авторов, а Алёша Прокопьев — перевод «Крушения „Deutschland”» Джерарда Мэнли Хопкинса, экстатической поэмы, которая, кажется, не давалась еще ни одному переводчику; прекрасно, что она теперь есть по-русски. Также в номере — устроенный по образцам «Воздуха» опрос о документальной поэзии, статьи Александра Маркова об Ольге Медведковой, Нины Александровой о Галине Рымбу, несколько коротких эссе Андрея Таврова (в том числе о чистоте поэтического звучания: «Читая недавно книжку одного современного поэта, я недоумевал — что мне мешает? Все на месте — ритм, образы, словарь, но словно какая-то стена между мной и им. Словно слушаю концерт по приемнику с сильными помехами. Думаю, что речь идет о внутреннем звуке, о тех грязноватых обертонах, которые нельзя сказать, что слышим, но все равно воспринимаем. Чаще всего они возникают, когда звук „не раскален”, не сжигает полуугадываемый мусор вибраций, конечно же, идущих от самого автора, от его взгляда на мир, а не только от его техники. Впрочем, эти вещи часто взаимосвязаны».
6. Критики, похоже, разлюбили Ханью Янагихару. Ее новый роман «В сторону рая», по мнению Дениса Безносова, «задуман как эпическое, предельно пестрое произведение», в котором сочетаются альтернативная история, постколониальный ангст и дистопические прогнозы (не обходится без последствий пандемии: «Кругом тоталитарное общество, клишированная антиутопия и сплошные последствия заболеваний и экспериментальных вакцин»). В каждой из трех частей действуют герои по имени Дэвид и Чарльз. Все это напоминает «Облачный атлас» Дэвида Митчелла, но лишено его остроумия и вдобавок очень затянуто. «Не отыскав больших метафизических идей, Янагихара решила „заземлить” повествование, порассуждать о важном и похвальном — равноправии, толерантности, преломлении этики, технологическом прогрессе, последствиях колониальной политики и прочем, гарантирующем интерес широкой читательской аудитории».
Тем временем в Vox Констанс Грэди вновь пишет о «фантазии страдания», которую эксплуатирует Янагихара. Грэди коротко описывает читательскую реакцию на ее книги: кто-то катарсически рыдает, а кто-то считает, что писательница приглашает читателей полюбоваться чужими бедами, а еще, будучи гетеросексуальной женщиной, пишет про геев и насилие мужчин над мужчинами. «В сторону рая» вышла, когда полюса этой реакции окончательно сформировались — и, в общем, соответствует ожиданиям. Хорошая ли это книга, хорошая ли вообще Янагихара писательница? Грэди на оба вопроса отвечает: нет. В новом романе Янагихара «беззастенчиво потакает своим прихотям: читать эту книгу — все равно что целый день обжираться конфетами, причем на коробке конфет может быть написано „салат”» (пассаж, достойный сабреддитов BrandNewSentence и RareInsults). Мораль «Маленькой жизни» была в том, что жизнь может быть настолько ужасной, что лучше и не жить; в новом романе Янагихара «экстраполирует эту идею с одного человека на все общество». Люди с инвалидностью, так же как и гомосексуалы, здесь существуют, только чтобы страдать, а в основе всего этого — инфантильная фантазия, присущая авторам фанфиков в жанре hurt/comfort: они сначала подвергают своих героев всем мыслимым напастям, а потом сами же и утешают.
7. В No Kidding Press выходит книга Анни Эрно «Событие»: французская писательница рассказывает в ней о подпольном аборте, который она сделала в 1963 году. «Событие» было написано 37 лет спустя — и посвящено оно осмыслению ситуации, в которой приходится принимать такое решение. В The Village издательница Саша Шадрина говорит: «Текст не просто свидетельствует о прошлом, но обладает ощущением срочности, напоминает, что отсутствие выбора — все еще реальность для женщин в разных точках мира». Здесь же — краткая история легализации абортов во Франции.
8. Два текста к 400-летию Мольера. Ольга Федянина в «Коммерсанте» размышляет о парадоксе Мольера, который «стал великим комедиографом именно тогда, когда перестал писать смешно и о смешном». Французский XVII век предстает в этом эссе соавтором, адресатом и главным конкурентом Мольера: «„Великий век” — век Фронды, мятежей, заговоров, тайной и явной дипломатии, войн — но еще и век символов и репрезентации, век тотального театра. Его символ — монарх-долгожитель Людовик XIV: королевский двор становится главным театром страны, ее самой роскошной декоративной кулисой, вмещающей в себя все формы того, что сегодня назвали бы перформативностью власти. А сам король — главный режиссер, актер и зритель своего правления». Если Корнель и Расин не противоречат «живописной торжественности власти», то Мольер — еще как: он говорит о пороках как о норме и создает их эталоны, подобные эталону метра: «победа злого, низменного, похотливого, жадного, глупого или просто нелепого — не сбой программы, а сама программа». Собственно, об эталонах сладострастия, честности, скупости, лицемерия, парвеню, трусости («Дон Жуан», «Мизантроп», «Скупой», «Тартюф», «Мещанин во дворянстве», «Мнимый больной») Федянина дальше подробно рассказывает — находя в каждом случае наследников мольеровских героев в мировой литературе. «Главный русский Арган — великий Иван Васильевич из „Театрального романа” Михаила Булгакова».
В Los Angeles Review of Books Роберт Зарецки пишет о накрывшей мир «пандемии гиперлицемерия» — и примеряет мольеровские сюжеты к современной политике, главным образом американской. Само слово hypocrisy (лицемерие) восходит к греческому глаголу, который можно понимать и как «играть роль». Все мы актеры, причем не только в публичной жизни, но и в частной. «Я ставлю посредственным студентам хорошие оценки; они пишут посредственному преподавателю хорошие отзывы». С другой стороны, борьба с лицемерием — какую ведет Альцест из «Мизантропа» — превращает весь мир в «моральное минное поле», перейти которое в целости и сохранности не получится ни у кого. В итоге у Зарецки получается апология «разумного лицемерия», которое можно назвать дипломатией: «Мольер понимал то, что мы забыли. Существует лицемерие, которое не просто неизбежно, а является необходимым злом, особенно в эпоху острой политической поляризации. Клеант, чтобы скрыть свои намерения, не стесняется лукавить перед Тартюфом. Но, в отличие от этого прожженного жулика, Клеант хочет восстановить справедливость в отношении тех, кто был ею обделен».
9. На «Медузе» *СМИ, признанное властями России иностранным агентом Галина Юзефович рецензирует новый роман Орхана Памука «Чумные ночи» — «политико-философскую притчу» с уже, кажется, обязательным сейчас эпидемическим сеттингом. Памук описывает эпидемию чумы на вымышленном острове, принадлежащем Османской империи. «Остров, изолированный от остального мира чумой… оборачивается моделью Османской империи в миниатюре». Памук сочетает в этом романе детективные приемы в духе Эко с письмом о современности «сквозь историю» — и на примере острова Мингер предлагает альтернативную историю Турции. Здесь, конечно, напрашиваются аналогии с «Оправданием Острова» Евгения Водолазкина — и Юзефович их проводит (а заодно поминает Барнса и Уэльбека).
10. В The Nation Райан Руби пишет о первом посмертном издании поэзии Джона Эшбери. Существует, напоминает Руби, традиция таких изданий — от Эмили Дикинсон, у которой посмертным оказался практически весь корпус стихотворений, до Фернандо Пессоа, чьи вновь обнаруженные рукописи повлияли на восприятие его творчества в целом. Случай Эшбери не столь радикален: американский классик активно печатал новые стихи до последних лет жизни, а в его аккуратном архиве сохранились тексты, которые он, очевидно, не считал готовыми к публикации. Только что вышел первый его посмертный сборник, подготовленный Эмили Скиллингс: в книгу вошли пять незавершенных больших вещей, над которыми Эшбери работал в разные годы — с 1950-х по 2000-е. Впрочем, поздних текстов тут больше; некоторые выглядят вполне законченными, другие позволяют лишь гадать о замысле. Это гадание неизбежно, если учесть специфику поэтики Эшбери: как отмечают критики, его поэзии свойственна иная сложность, чем текстам Паунда или Элиота (требующих подчас энциклопедических знаний) или «языковых поэтов» (требующих особого внимания к нарушениям синтаксиса и причудам графики). Эшбери пишет «грамматически стройными периодами, которые удивительным образом вместе образуют бессмыслицу». Предложения кажутся несвязанными, неожиданные вставки или смены стилистического регистра размывают цепь размышлений (что, на самом деле, не так уж далеко от languageschool). Но внутри текстов есть подсказки читателю-критику: если огрублять, стихи из этой книги Эшбери — о том, что «так и должно быть». Игра поэта невраждебна, от нее нужно получать удовольствие. «Кажется, что Эшбери защитил свои стихи от анализа: стандартные техники — поиски паттернов, обнаружение аллюзий, подключение биографического и литературного контекста, реконструкция дискурса — скатываются с его строк, как вода с утиных перьев».