Наталья Конрадова. Археология русского интернета. Телепатия, телемосты и другие техноутопии холодной войны. М.: АСТ, Corpus, 2022. Содержание. Фрагмент
Исследование Натальи Конрадовой заслуживает внимания хотя бы потому, что мы сейчас, кажется, не испытываем особого дефицита документальных проектов, публикаций и фильмов, в фокусе которых оказывается «интернет эпохи интернета» — герои, сообщества и явления, определявшие облик всемирной сети в последние тридцать с лишним лет. А вот комплексное исследование «интернета до интернета», которое охватывало бы целое столетие, а не фокусировалось на конкретном историческом периоде, — вещь куда более редкая и любопытная. Тем более что Конрадова не случайно выносит в подзаголовок слово «техноутопии» — свое повествование она выстраивает именно вокруг комплексов утопических идей, и объект исследования тут действительно выбран удачным и нетривиальным образом:
«Воображаемое, которое стояло за изобретением, внедрением и распространением новых медиа, и есть главный объект моего исследования. Этим занимается археология медиа, которая рассматривает не только состоявшиеся открытия, доказавшие свою роль в научно-техническом прогрессе, но и их альтернативы».
Надо заметить, что авторское изложение выстроено так, что поначалу несколько сбивает читателя с толку: легко представить, как он, заинтригованный аннотацией, предвкушает встречу с парапсихологами, телепатами, фриками, хиппи и прочими яркими и безумными персонажами, но поначалу натыкается на довольно сухое (и временами — особенно когда речь заходит об эволюции моделей советских и западных ЭВМ — даже несколько утомительное) изложение истории разработки и совершенствования первых вычислительных машин. Причем речь идет о разработках, многие из которых в свое время становились частью научного и технологического мейнстрима, а для его изучения вроде бы и не нужно быть «археологом медиа». Но дело в том, что Конрадова помещает эти разработки в более широкий контекст — в контекст нескольких вариаций советской и западной техноутопии. Конкретные машины работали и выполняли конкретные задачи, а вот комплексы идей, в рамках которых их развитие стало возможным, рушились, часто натыкаясь на банальные бытовые факторы — как, например, проект «Общегосударственной автоматизированной системы учета», который подразумевал создание глобальной сети по сбору данных, но не был реализован в полной мере из простых соображений экономии, — ему предпочли более понятные традиционные реформы: «Наши горе-экономисты <...> сбили Косыгина с толку тем, что, дескать, экономическая реформа вообще ничего не будет стоить. <...> Поэтому нас отставили в сторону и, более того, стали относиться с настороженностью. И Косыгин был недоволен».
Столкновение утопии и реальности — это вообще всегда драма, а в контексте данного повествования она явлена особенно ярко, ведь идеи и разработки, связанные с кибернетикой и различными вариантами цифрового будущего, всегда были экстремально близки к научной фантастике. Например, вот достаточно красноречивая деталь: идеям кибернетиков шестидесятых годов оказался релевантен роман Александра Богданова «Красная звезда», вышедший еще в 1908 году. «Красная звезда» — нечто вроде научно-фантастической утопии, в которой подробно описано идеальное социалистическое общество. Собственно, специфика этого общества, которая и срезонировала с интересами советских ученых, заключалась в его тотальной технологичности — например, все сферы, связанные с трудом и производством, подвергались строжайшему учету, который велся благодаря сети агентов, неустанно следивших за количеством складской продукции, рабочих рук, потребляемых ресурсов и всего прочего. Проблема в том, что общество это было построено не на Земле, а на Марсе, и в задачи главного героя входила как раз таки фиксация этого опыта для последующей передачи его на Землю. Удалось ли это литературному персонажу, Конрадова не уточняет, но, если взглянуть на реальный земной опыт, можно предположить, что процесс адаптации «марсианского социализма» к земным реалиям вряд ли был простым. Ведь фантастичными и слабо реализуемыми в условиях советской инертности казались даже самые прагматичные системы, вроде бы начисто лишенные футуристической романтики:
«В 1962 году в статье „Наука величайших возможностей” в журнале „Природа” Берг описывает идею создания компьютерной сети следующим образом: „...В стране намечено построить управление всем народным хозяйством по единой системе, через специально создаваемые для этой цели мощные вычислительные центры, снабженные современными сверхбыстродействующими электронными вычислительными машинами и связанные с планирующими, финансирующими, транспортными и промышленными организациями единой системой так называемой технологической автоматической связи. Это позволит обеспечить получение руководящими органами своевременной полноценной информации о ходе и развитии хозяйственной деятельности в стране и даст возможность оперативно, непрерывно и в наивыгоднейшем режиме управлять им... С такой системой управления не сможет соперничать ни одна капиталистическая система, так как она всегда построена на противоречивых, антагонистических интересах разных групп населения”».
Один из первых неожиданных сюжетных поворотов в книге — переход от рассказа о конструировании первых советских ЭВМ, компьютерных сетей и основанных на них систем к рассказу о телепатии. Точнее говоря, неожиданным он может показаться разве что современному читателю, у которого слово «телепатия» ассоциируется в лучшем случае с массовой культурой и научной фантастикой, в худшем — с чистым шарлатанством. Однако так было не всегда: ученые шестидесятых годов прошлого века, вдохновленные опытом кибернетики, которой удалось выйти из маргинальной зоны в мейнстрим, активно пытались провести по тому же пути и разработки, связанные с телепатией, отмечая, что сама эта идея держится на вполне оправданном допущении: «Постулирование новых физических полей является обычным и плодотворным приемом физиков. Напомним открытие мезонного поля, которое вначале было постулировано и только через 10 лет доказано экспериментально».
Тем не менее, учитывая, что речь идет о столь специфической теме, отделить чисто научные разработки от лженауки, мифотворчества и подтасовок часто было нелегко. Характерна, например, история, связанная с экспериментами на американской подводной лодке «Наутилус», — посвященные им публикации отечественный исследователь Леонид Васильев прочел в западных научно-популярных журналах. Эксперименты были проведены в условиях, в которых невозможны были никакие другие способы коммуникации, кроме, собственно, телепатического — под антарктическим льдом. Заключались они в том, что один из участников доставал из барабана карты с изображениями разных геометрических фигур и запечатывал их в конверт, который отправлялся в сейф. Другой — сидящий в изолированной комнате на подводной лодке — «получал» эти изображения при помощи телепатии и тоже зарисовывал их. Итоги эксперимента, подведенные спустя 16 дней, показали, что участник с «Наутилуса» ошибался лишь в 30% случаев, что гораздо проще было объяснить успешностью телепатической коммуникации, чем простой вероятностью.
Впрочем, не важно, каким именно объяснением здесь было бы уместнее воспользоваться — ведь никаких карточек, сейфов и подводных лодок во льдах Антарктики не было в принципе: история оказалась фейком.
Но самое замечательное, что и это, в свою очередь, тоже не важно — именно история эксперимента на «Наутилусе» подвигла Васильева к организации собственных исследований в этом направлении — на сей раз вполне реальных. Вероятнее всего, понимая, что имеет дело с дезинформацией, он стал настолько успешно спекулировать на теме «американские экспериментаторы обошли советских», что в итоге добился создания специальной лаборатории в Физиологическом институте при ЛГУ. Таков лишь один из множества случаев, когда домыслы, фейковые публикации и фантастические сюжеты оказывали влияние на события в реальном мире. И оказывали, надо заметить, весьма успешно:
«К началу 1970‑х для исследований телепатии и других проявлений экстрасенсорики были основаны уже десятки лабораторий и отделов. Гораздо более благоприятной стала и общественная атмосфера, если судить об этом по публикациям в газетах и научно-популярных журналах. По подсчетам Эдуарда Наумова, к 1966 году в СССР было опубликовано 152 статьи о разных явлениях парапсихологии, включая телепатию, и только 15 из них были критическими. Это был заметный результат, учитывая, что в 1957 году было только три публикации и все они были негативными».
С телепатией, как мы знаем (или думаем, что знаем), так ничего и не получилось, и со временем это направление научных исследований, перед которым уже было забрезжила перспектива войти в мейнстрим, вновь — и уже, наверное, окончательно — маргинализировалось. Но все же, как замечает Конрадова, определенная польза от него была — правда, косвенная и совсем не такая, какую предполагали извлечь парапсихологи в ходе своих исследований. Просто сам процесс их коммуникации с мировым сообществом, который был необходим для обмена «передовым телепатическим опытом», привел к созданию сети, из которой впоследствии вышла вся «гражданская дипломатия» (ее представителями стали американские активисты, которые приезжали в СССР для установления неформальных связей во имя, условно говоря, мира во всем мире). Благодаря ей и стало возможным подключение СССР к мировой глобальной сети.
Гражданские дипломаты активно действуют в семидесятые годы, и именно с изложения истории этого активистского движения начинаются главы книги, гуще всего населенные самыми яркими, одиозными и разнородными персонажами: здесь находится место обещанным в аннотации калифорнийским хиппи, создателям автономных сообществ и неформальных субкультур, энтузиастам, пиратам-радиолюбителям, советским хакерам (которым, кстати, посвящен недавно выходивший на «Горьком» фрагмент) и так далее — вплоть до начала ХХI века и появления уже несколько подзабытого и кажущегося архаичным термина «рунет».
Как любит писать в финале своих рецензий постоянный автор «Горького» Игорь Перников, мы «предлагаем читателю самостоятельно ознакомиться» со всем этим цифровым бестиарием. Это действительно крайне увлекательное чтение, но останавливаться на конкретных персонажах и локальных комьюнити в рамках столь небольшого текста было бы, пожалуй, неправильно. В конце концов, главные «действующие лица» книги Конрадовой — не они, а именно технологические утопии разных лет и поколений. В каком-то смысле это пессимистическая оптика: ведь в ее рамках многие научные, социальные и культурные прорывы, достижения и разработки оказываются лишь осколками, разлетевшимися по миру в результате крушения глобальных идейных и идеологических конструкций.
С другой стороны, техноутопии, как уже упоминалось, сталкиваются с реальностью и рушатся одна за другой, однако во всем этом многообразии идей существуют и такие, которые вот уже более века сопровождают человечество. Такова, например, идея о цифровом бессмертии — Конрадова не включает ее в число основных рассматриваемых концепций, но косвенно прослеживает ее эволюцию начиная с двадцатых годов прошлого века, когда зародилась электрическая техноутопия революционного поколения; та сходит на нет и видоизменяется, но убежденность в том, что сознание можно оцифровать и сохранить для вечности, овладевает и многими кибернетиками шестидесятых, переживает и окончание холодной войны, и распад СССР, и в конце концов берется на вооружение современными трансгуманистами — неслучайно уже в заключении автор отмечает, что идея технологической сингулярности, наступление которой главный футуролог современности Рэй Курцвейл наметил уже на наше десятилетие, мало чем отличается от советских кибернетических техноутопий. Все-таки, несмотря на постоянно меняющиеся обстоятельства, ценности и идеалы, есть в нас и нечто неотчуждаемое — например, выражаясь словами героя Платонова, стремление «победить самую сущность материи».