Смерти нет. Краткая история неофициального военного поиска в России. М.: Common Place, 2020. Содержание
Кто бы что ни говорил, но современная Россия — уникальная страна. Попробуйте найти во всей Европе еще одну такую страну, в которой дни общенациональной памяти становились поводом для спекуляций разной степени подлости. Год от года с одной стороны звучит омерзительное словечко «победобесие», а с другой — шаблонные, как реплики из разговорника, речи официальных лиц всех уровней.
Дни национальной памяти на нашей земле становятся днями демонстрации трагической разобщенности нашего народа, днями взгляда в пропасть, лежащую между нацией и государством, и в пропасть поменьше — между гражданами одной страны.
В этом Россия уникальна. Однако не уникальна она в том, что война и патриотизм как фундамент национального неотделимы друг от друга. Любая нация рождается из патриотизма, а патриотизм рождается из большого мифа о войне. Исключений нет.
Поэтому неудивительно, что воля к власти ведет в том числе к борьбе за две основы национального фундамента: право на войну и право на патриотическое воспитание масс. Первое право современные демократии уже успешно приватизировали: хоть номинально государство может начать войну только с одобрения плебса, но эти процедуры уже не нужны в эпоху прокси, дронов и ЧВК. Государство давно научилось обходить законы, им же самим написанные.
А вот с патриотизмом все куда сложнее. Человеческие мысли и чувства не отредактируешь и не приведешь к единому обязательному стандарту. Поэтому вотчиной государства остается эрзац патриотизма — лоялизм. Для кого-то это может прозвучать жестоко, но надо смотреть правде в глаза: постмодернистский карнавал с «Юнармией», военно-патриотическим воспитанием молодежи, городами трудовой славы — лишь способ обмена знаками патриотического, установленный для демонстрации лояльности. Патриотизм же неподконтролен и потому всегда опасен для государства. Его носителям посвящена вышедшая в издательстве Common Place книга «Смерти нет».
В этом увесистом черном томе собрана живая речь тех, для кого 9 мая не день в календаре, когда можно порассуждать в фейсбуке о достоинствах баварского пива или двадцать раз подряд спеть «Катюшу», вытирая рукавом заляпанный жиром рот. Это речь участников военного поиска — людей, для которых обретение коллективной памяти стало основой мироощущения. Но зачем это нужно? Не лучше ли оставить мертвых земле, а прошлое — прошлому?
Говорят, историю не интересует человек. Это соблазнительное утверждение заманивает в хитрую ловушку. Когда человек забывает о человеческом, забывает о чужой, а затем и своей смерти, именно тогда он превращается обратно в бесформенный комок глины, из которого можно слепить что угодно. Как ни парадоксально, но только обращение к человеческому дарует выход в надчеловеческое, вневременное. Этим и заняты люди, голоса которых записаны на страницах книги.
А книга эта оглушает с первых страниц. Прежде всего тем, насколько неожиданной оказывается ее интонация. Это, повторимся, именно живая речь живых людей, не старающихся показаться лучше, чем они есть, или вообще хоть как-то приукрасить действительность. (Наверное, в этом прежде всего заслуга Федора Деревянкина, составителя сборника, который сам участвовал в поисковой деятельности и потому сумел расположить своих героев к откровенному разговору.)
Иллюстрация: Евгения Ставицкая/«Common place»
Реальность поисковых отрядов, осторожно воспеваемых официозом, оказывается тяжелой и местами неприглядной. В первую очередь, остро чувствуются неоднородность всего движения, имеющего свою негласную иерархию и, как следствие, своего рода борьбу за власть внутри сообщества. Ветеран поискового движения Владимир «Донатыч» Богомолов сразу начинает свою речь с рассказа о том, как созданный им отряд, по сути, отжали молодые «значкисты» — охотники за фетишами Второй мировой.
Другая насущная проблема поисковиков — сопротивление государства. С одной стороны, участвуя в поднятии тел и боеприпасов, оставшихся с войны, нетрудно получить судимость за хранение взрывчатых веществ. (Впрочем, еще проще — получить инвалидность.) С другой стороны, государственные патриотические объединения, имея бюджет, уже самим фактом своего существования привлекают граждан не с самыми честными намерениями. Характерно, что тот же Донатыч гордо говорит, что за десятилетия в поиске не взял у государства ни копейки. Зато ущерб от государственных отрядов ДОСААФ поисковики терпят колоссальный: местные жители на раскопках теперь крайне враждебно относятся к экспедициям, а порой требуют денег, отказываясь показать места с погибшими солдатами. Надо держать в уме и то, что долгие десятилетия вообще все поисковое движение находилось вне закона — удивительно, но лишь в самом конце 1980-х государство признало существование павших и забытых солдат, а заодно — людей, занятых возвращением памяти о них.
Но главнейший противник поисковиков — это время. Сейчас от солдата, погибшего на фронте, уже может оставаться лишь фаланга пальца, затерявшаяся в сапоге, а с каждым годом и таких ничтожных следов некогда жившего человека становится все меньше. Поэтому и работать поисковики вынуждены методами, предельно далекими от археологических:
«Нашли двенадцать наших и одного немца. У наших находились кальсоны, завязки, вещи советские, а потом бах — пуговицы попадаются немецкие, бах — жетон немецкий. А яма глубокая была, кости, пока доставали, смешали уже. Кто-то кричит: „Стой, стой, там немец!” А куда уже останавливаться — они все в одной куче.
Я говорю: „Знаете мужики, они уж шестьдесят лет вместе пролежали, пусть будут вместе и захоронены, как мы теперь этого немца отделим. Чего уж с ним воевать, пусть ему лежится”. Но, разумеется, в акте записали просто двенадцать наших».
И все же, что направляет людей заниматься военным поиском, игнорируя все трудности, которые неизбежно встанут на пути? Что дает больному раком Донатычу сил говорить: «Мне насрать на свое здоровье, я уже прожил жизнь. Мне хочется поехать... Вахта же на мне держится!» Мы не знаем ответа на этот вопрос и знать его не можем. Но мы можем предположить, что для человека не проходит бесследно опыт прикосновения к предельному страху, предельной доблести, предельной ненависти, предельной жажде уничтожить зло, материализованное в чудовищной фигуре враге. Соприкосновение с этим пределом ставит человека в оппозицию к бракованной культуре мейнстрима, взрощенной на потребительском отношении к бытию.
Все, что общество потребления не может превратить в товар, оно стремится обесценить. Это касается и смерти, пока с трудом поддающейся конвертации в валюту. Да, были попытки создать, например, death cafes, но они, как говорится, не взлетели. Поэтому обществу потребления остается навязывать легкомысленное отношение к смерти, своей и особенно чужой. Конечно, в сопротивлении этому не надо превращаться в мамлеевских куротрупов, но и забывать о нашей конечности как существ из плоти и крови — не лучшая жизненная стратегия. И вот именно в этой практически контркультурной борьбе с обнулением экстремальных бытийственных категорий нам и видится высокая цель добровольцев-поисковиков.
Иллюстрация: Евгения Ставицкая/«Common place»
Порой то самое соприкосновение с чужой смертью, ставшей менее чужой, приводит к пониманию совершенно трансгрессивного порядка. Вот Татьяна Сергеева из отряда «Дозор» говорит:
«Я понимаю Лену Ржевскую, которая ходила с черепом Гитлера: нельзя было из рук выпустить, она спала с ним в обнимку. Нужно было идентифицировать, что это он. Для нее это было задание: нужно сейчас все сделать, чтобы потом не было никаких сомнений. Она сама ходила по всем этим дантистам, прислуге, по всем, кто еще не разбежался от страха. Ей же, небось, тоже страшно было, девочке — двадцать семь с небольшим. Для нее это тоже был человек, который много горя перенес».
А вот Степан Лишин, занимающийся расшифровкой смертных медальонов, делится чем-то вроде собственного арзамасского ужаса:
«Мы хороним людей, а в Африке их съедают. [...] И мы для них девианты из-за нашего отношения к куску мяса. [...] Мы живем сейчас, разговариваем с тобой в кафе, а война — это абсолютно другое. Там это не работает. Там Африка — на войне. И когда ты это понимаешь — становится страшно».
На страницах этой книги мы можем услышать самых разных людей, многих из которых вряд ли бы стали внимательно слушать в реальных обстоятельствах. Поисковики — это далеко не всегда интеллигенты в классическом понимании. Некоторые из них чудаковаты, резки, имеют свой собственный взгляд на историю, расходящийся с привычными представлениями. Будем честны: если б на титуле не стояло клеймо издательства Common Place, мы бы, скорее всего, даже не заметили эту книгу в потоке бумажной продукции о Великой Отечественной войне. И лишили бы себя удовольствия прочитать по-настоящему умно сделанную книгу, при этом наполненную по-черному смешными историями о взрывах найденных мин, встречах с братками или о том, как Владимир Вольфович Жириновский нашел место, где погиб его дядя. Именно этот баланс между высокой речью глубинного народа и нелепой действительностью не дает книге стать дежурным мемориалом, а делает ее яркой и по-хорошему современной.
Закончить же наш короткий рассказ о «Смерти нет» хотелось бы с того, с чего начинается всякая книга. Ее название взято у сборника военных рассказов Андрея Платонова, при заимствовании оно потеряло показавшийся составителю неуместным восклицательный знак. Нас же все время, пока мы читали эту книгу, не покидали такие строки из «Одиссеи» божественного Гомера:
Так же, как в темном пространстве пещеры летучие мыши
Носятся с писком, когда с каменистого свода, где
Все теснятся они, одна упадет вдруг на землю, —
С писком таким же и души неслись.
И еще — из «Илиады», а именно — из сцены, в которой душа Патрокла обращается к Ахиллу:
«Спишь, Ахиллес! неужели меня ты забвению предал?
Не был ко мне равнодушен к живому ты, к мертвому ль будешь?
О! погреби ты меня, да войду я в обитель Аида!»
Надеемся, и вам за чтением этой замечательной книги вспомнятся какие-нибудь действительно необходимые в нашей жизни строки.