Робер Мюшембле. Цивилизация запахов. XVI — начало XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Перевод с французского Ольги Панайотти. Содержание
Обоняние — это вообще лучшее из чувств. Не готов сказать, что я променял бы его на все остальные (не променял бы, разумеется), но все же ничто не связывает нас с местами и временами лучше, чем запахи: историческое — это и есть обонятельное. К счастью, меня природа этим не обделила: даже сейчас, зимой, через слой снега я ощущаю оставшуюся с лета полумертвую полынь на пустыре рядом с домом. Запахи с удивительной легкостью вызывают эмоции, ассоциируясь с тем или иным контекстом, и при этом существуют на стыке индивидуального (наверняка у каждого есть свои обонятельные триггеры) и коллективного. То, что пандемия ковида бросила вызов именно обонятельному пласту человеческой культуры, конечно, настоящая катастрофа.
Я никогда не думал о профессионализации в этой сфере, пока однажды не попал в мир пивоварения и всяческих пивных дегустаций (потом я оттуда сбежал, но это уже совсем другая история). И внутри этой отрасли я окончательно понял, что запахи — штука в первую очередь социально сконструированная. Например, существует понятие «дефект пива»: это когда определенных ароматических и вкусовых веществ (диацетила, диметилсульфида, каких-нибудь сложных спиртов и т. п.) в нем оказывается слишком много. Забавно, что сами по себе эти вещества и создают запах напитка, а различия в их концентрации позволяют отличать один стиль пива от другого: например, умеренное количество эфиров и диацетила характерно для английских элей, но, если превысить его, мы получим непонятно что. И все это — вопрос исключительно социальных конвенций, ведь вряд ли где-то в мире идей существует идея британского биттера, на который нужно ориентироваться всем прочим.
Книга Робера Мюшембле «Цивилизация запахов. XVI — начало XIX века» тоже начинает с этой предпосылки: все культуры имеют представления о хороших и плохих запахах, но все эти «хорошее» и «плохое» впитываются нами в большей степени с воспитанием, чем передаются генетически или как-то еще.
«Усилие, упрямо повторяемое каждым новым поколением, вызывает у индивида чувство отвращения и стыда по отношению к тому, что производится кишечником. Едва уловимый запах этой субстанции в буквальном смысле вызывает у нас тошноту. Такое же непреодолимое отвращение может вызвать ее созерцание и даже „туалетный юмор“: появление неприятного запаха вызывает возмущение всех чувств и сообщается от чувств разуму. Совсем иначе обстояли дела в XVI–XVII веках. Неприятные запахи вызывали отвращение лишь у незначительного меньшинства, дистанцировавшегося не только от народных масс, живущих в постоянной вони, но и от многих интеллектуалов, в частности сказочников — любителей и распространителей мощной скатологической культуры».
Мюшембле сконцентрировался на довольно узком временном периоде — формально книга охватывает XVI–XIX века, но больше всего в ней сказано, кажется, о XVI-XVII столетиях. Во всяком случае, самые, гм, сильно пахнущие страницы посвящены именно этому отрезку времени.
Книга построена вокруг исследования того, как конструировались представления о хороших и плохих запахах и как на протяжении описываемого исторического отрезка менялся подход к обонятельному. Из текста становится ясно, что в каких-то моментах почти мистическое отношение к запахам до сих пор с нами, в этом смысле с тех пор мало что поменялось: многие верят в человеческие феромоны, в запах как средство привлечения противоположного пола, в запах как средство утверждения статуса, в духи как способ соответствовать ожиданиям общества и так далее.
Европейские города на протяжении большей части Нового времени, как пишет Мюшембле, были по нынешним меркам настоящими ароматическими бомбами. Дикая вонь от кожевенных производств (кожа выдерживалась в моче), невероятное зловоние от скотобоен, миазмы, исходившие от канав, сверхпахучие примочки и лекарства соседствовали с надушенными аристократами. Степень и характер их надушенности менялись от столетия к столетию. В Возрождение головокружительные тона мускуса и амбры скорее забивали запах немытых тел (да, Мюшембле тоже транслирует этот троп — кажется, он, несмотря на популярность в массовой культуре, все-таки правдоподобен), затем, вслед за распространением гигиенических практик и выводом производств на окраины, на смену тяжелым животным ароматам стали приходить цветочные и травяные.
За всем этим Мюшембле находит самые разные социальные причины и следствия. В какой-то момент — в первую очередь на фоне эпидемии чумы — запах становится идеологическим оружием, что отменяет «веселую» скатологическую культуру. «Хорошо» пахнущее становится божественным, «плохо» пахнущее — дьявольским. А от этого автор прямой дорогой выходит на положение женщины в европейском обществе: теперь она не только традиционный источник порока, но и источник плохого запаха, подтверждающего эту порочность — притом, что воняющие мужские ноги воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.
«Дурно пахнущая в начале жизни, несмотря на уверения поэтов, делающих вид, что это не так, тошнотворная и опасная во время менструаций, в старости она становится символом гниения, потому что трагическая барочная культура ассоциирует женщину в возрасте со смертью».
О некоторых недостатках книги тоже стоит упомянуть. Мюшембле слишком сконцентрирован на жизни элит — как будто почти никакой другой жизни запахов, кроме как в аристократической и буржуазной среде европейских столиц, и не было. Причем в начале книги автор довольно подробно останавливается на тяге крестьян к навозу как маркеру зажиточности хозяйства — но чем дальше, тем больше жизнь низших слоев общества вымывается из текста, уступая место довольно монотонным описаниям духов и отдушек обеспеченных жителей европейских столиц. Понятно, что наше представление о культуре запахов строится в первую очередь на их жизни (хотя бы из-за наличествующей базы источников) — но зачем следовать за таким представлением?
Монотонность и некоторая неструктурированность вообще характерны для «Цивилизации запахов». Мюшембле вроде бы развивает повествование хронологически, но при этом еще и дробит его на большие тематические куски. В результате он постоянно возвращается к одним и тем же проявлениям той или иной темы — к примеру, о гравюрах XVI-XVII веков, аллегорически изображающих обоняние, нам расскажут не раз, поэтому у не слишком внимательного читателя время от времени будет возникать чувство дежа вю. Иногда в разных кусках книги повторяется не только тематика, но и метафоры. Вот, к примеру, разные фрагменты о чуме, разнесенные страниц на пятнадцать: «грешник как бы закрывается в своем душистом пузыре, чтобы вновь снискать благосклонность Бога»; «отныне разрешено и, по мнению врачей, необходимо для выживания защищать себя от заражения душистым пузырем, непроницаемым для смертоносного дыхания Дьявола».
Но, учитывая все это, книга Мюшембле все равно остается хорошим источником информации по антропологии запахов. Жаль, конечно, что он так быстро сворачивает повествование, когда самое интересное — формирование современной обонятельной культуры — только начинается. Зато, если вам интересно, как на самом деле пахли Ришелье и мушкетеры, — вы знаете, где об этом прочитать.
«Экскременты животных и человека упоминаются на шестнадцати страницах справочника по красоте Никола де Бленьи, вышедшего в свет в 1689 году. В двадцати семи рецептах горячо рекомендуется также использование мочи: в частности, для разглаживания морщин и отбеливания кожи лица, потому что загар считается вульгарным и свойственным крестьянкам. В 1666 году Мари Мердрак предложила средство против экземы и для улучшения цвета лица, в состав которого входит „моча юной особы, которая не пьет ничего, кроме вина“. Мадам де Севинье использовала спиртовую настойку мочи против ревматических болей и приливов. 15 декабря 1684 года она посоветовала своей дочери натереть бок десятью — двенадцатью горячими каплями этого снадобья».