Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Игорь Суриков. Диоген. М.: Молодая гвардия, 2023. Содержание. Фрагмент
Многим читателем памятны упоительные анекдоты о Диогене Синопском, собранные в трактате «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» его соименником Диогеном Лаэрцием, — однако, если задуматься, то, скорее всего, вы поймете, что знаете о жизни и мировоззрении самого эпатажного из древнегреческих мыслителей довольно мало (помимо истории с бочкой). До сегодняшнего дня на русском языке не существовало ни одной биографии Диогена Синопского, и известный российский историк-антиковед Игорь Суриков, крупный специалист по истории афинской демократии, отметившийся в серии «ЖЗЛ» жизнеописаниями Геродота, Пифагора, Гомера, Сапфо и Сократа, как следовало ожидать, вполне мог бы блестяще справиться с ее написанием.
Получившаяся книга следует широко известным биографическим вехам Диогена — от предполагаемого обвинения в подделке монет до встречи с Александром Македонским, которого философ якобы попросил не загораживать солнце, — сопровождая их обширными экскурсами в политические и социальные реалии греческой жизни тех лет. Словосочетание «биографические вехи» здесь, как, мы надеемся, понимает читатель, может быть употреблено лишь с известной долей условности, ведь достоверные источники о жизни Диогена Синопского предельно скудны, а сохранившиеся анекдоты носят отчетливо легендарный характер и зачастую противоречат друг другу. Помимо самого Диогена, Суриков знакомит читателя с его последователями, киниками последующих поколений, которые русскоязычному читателю известны значительно хуже — Кратетом и его супругой Гиппархией, Бионом Борисфенитом, Мениппом, Керкидом.
В прологе Суриков называет кинизм «одной из наименее изученных» античных философских школ. Историк пишет, что едва ли не единственный крупный отечественный ученый, специально занимавшийся этим вопросом, — это Исай Нахов, советский филолог-классик, написавший книгу «Философия кинизма» и подготовивший к печати антологию с уцелевшими до наших дней фрагментами сочинений кинических мыслителей. Суриков справедливо отмечает, что проблема с Наховым как интерпретатором кинической философии обусловлена его идеологической индоктринацией. Работая в условиях господства советского марксизма Нахов рекламировал кинизм читателю как материалистическую и демократическую альтернативу господскому идеализму Платона, а самого Диогена и его единомышленников выставлял идеологами античных трудящихся — в первую очередь, рабов. В современном мире, комментирует Суриков, «так уже не пишут», и изображение Диогена Синопского в качестве протобольшевика едва ли воспримут всерьез.
Проблема здесь заключается в том, что Суриков почему-то пытается представить ситуацию с исследовательской литературой о кинизме куда более печальной, чем она есть на самом деле. Известный ценитель античности Станислав Наранович писал в своей подборке книг о стоицизме (на который кинизм самым непосредственным образом повлиял), что кинизм действительно долгое время «был среди сократических школ белой вороной, которой исследователи пренебрегали». Однако «в 1937 году Дональд Дадли реабилитировал этих отщепенцев античности своей „Историей кинизма“, за которой последовало множество серьезных исследований кинической философии. Книга Дадли с тех пор стала классикой, и на нее постоянно ссылаются последующие киниковеды, поэтому имеет смысл начать знакомство с кинизмом с нее». В книге Сурикова «История кинизма» Дональда Дадли не упомянута ни единожды.
Если Суриков и обращается к какой-то англоязычной литературе о кинизме, то делает это крайне избирательно: так, в книге наличествует упоминание фундаментального труда о предполагаемом основателе кинической школы Антисфене авторства Сьюзан Принс, однако ни единого раза не упомянут американский историк философии Луис Навиа — автор книги Classical Cynicism: A Critical Study («Классический кинизм: критическое исследование») и биографии Диогена Синопского, новое издание которой вышло в 2005 году под названием Diogenes the Cynic: The War Against the World («Диоген Киник: Война против мира»).
Едва ли не единственный ныне живущий исследователь кинизма, на которого автор ссылается, — это петербургский историк философии Тарас Сидаш, который в 2012 году перевел и подготовил к публикации «Кинические речи» древнеримского оратора Диона Хрисостома. «Киники были крайними индивидуалистами и, как следствие, анархистами... Строго проводимое отрицание всяких конвенциональных, соборных ценностей приводило их к деятельному отказу не только от всякого государства, его интересов, жизни, законов, но и от всякой религии, которая в классическую эпоху была неразрывно связана с государством, от всякого народа и рода, ибо они никогда не существуют вне государств и религий. Отрицались не только государственные институции, но и сами обычаи, навыки, привычки, сам принятый у эллинов обиход. Это был протест, не знающий никаких компромиссов, протест против всего целого современной им эллинской жизни», — цитирует Сидаша Суриков, и, хотя по другим вопросам он активно с коллегой спорит, такую оценку кинизма автор «Диогена» со всей очевидностью разделяет.
Предлагая своим последователям искоренить в себе стыд, Диоген, по Сурикову, ни много ни мало «подрывал важнейшие устои всего бытия эллинской полисной цивилизации». Греки классического периода в своих поступках превыше всего руководствовались репутацией, тем, что о них подумают окружающие, — и именно эту категорию Диоген предлагает полностью отбросить. Фигура киника, таким образом, представляет собой симптом кризиса полисной демократии, когда коллективистские ценности и умение мыслить гражданственно, воплощенное в таких персоналиях, как Платон или Аристотель, уходят в прошлое, а им на смену приходит поколение беспринципных индивидуалистов.
«Живя среди людей, киник не является одним из них, и, пребывая в мире, он не является этого мира частью, ибо, претендуя на то, чтобы быть самодостаточным, он нуждается только в собственной независимости и соблюдает лишь те законы и предписания, которые зарекомендовали себя в качестве подлинной „ценности“. По сравнению с окружающими он является абсолютным монархом», — писал в «Диогене Кинике» Луис Навиа. По мнению Сурикова, человеку с таким мировоззрением стоило бы жить на необитаемом острове.
Киническая философия в понимании Сурикова является настолько плоской, что и до сегодняшнего дня «не вызывает большого интереса или искренней увлеченности у ученых», предпочитающих ей рассмотрение более увлекательных сюжетов из истории античной философии. Упор на этику, непоколебимое доверие к органам чувств, «призывы особо не утруждаться» и понимание счастья как покоя — вот и все, что, по Сурикову, составляло собой основу кинического учения. Пресловутые кинические идеалы автаркии (самодостаточности), апатии (бесстрастия) и аскетизма (отсутствия лишних потребностей) Суриков полагает лишь элементами мировоззрения эгоцентричного человека, который превыше прочих благ желает от окружающих, чтобы те оставили его в покое. Что же касается кинического идеала апайдеусии (свободы от догм религии и культуры), то он в книге не упомянут в принципе, однако догадаться об отношении автора к подобным вещам, думаем, и без того нетрудно.
Сама необходимость говорить о таком явлении, как кинизм, всерьез, как можно подумать, вызывает у Сурикова такое чувство неловкости, что он стремится как можно скорее отделаться от этой неприятной обязанности. Едва ли не добрую половину книги, таким образом, занимают рассуждения на темы, которые автора действительно занимают, — от причин поражения Афин в Пелопоннесской войне и последующего упадка греческой демократии до роли рабского труда в организации повседневной жизни античного полиса, — периодически перемежаемые пересказом затертых анекдотов из Диогена Лаэртского. Рассуждения эти сами по себе заслуживают внимания (ведь, как мы уже писали выше, Игорь Суриков является крупным специалистом в области античной истории), однако же они имеют крайне опосредованное отношение к Диогену Синопскому. Автор это и сам прекрасно понимает, резюмируя тридцатистраничный экскурс в историю политического противостояния Афин и Македонии фразой «все эти события текли совершенно мимо нашего героя, не вызывая у него никакого интереса».
Что касается персонального отношения к Диогену, то Суриков и не скрывает, что оно далеко от приязни. «Автор этих строк имеет немалый опыт работы в биографическом жанре. И прежде всегда бывало так: исторический персонаж, о котором пишешь, рано или поздно завладевает твоими симпатиями. Чем лучше понимаешь его как человека — тем теплее, душевнее к нему относишься. Мы должны признать, что в данном случае такого — впервые на нашей памяти — почему-то не произошло, полюбить Диогена не удалось», — пишет Суриков в заключение книги.
Демонстративная бедность Диогена и его манера щеголять дырами в плаще выглядит в глазах Сурикова сатанинской гордыней; его презрение к социальным ценностям — презрением к людям, которые эти ценности разделяют; его космополитизм (а философ из Синопы, если верить Лаэрцию, и был тем самым человеком, который впервые употребил в отношении себя это слово) — нежеланием принимать на себя гражданские права и обязанности. Даже те ситуации, в которых Диоген выглядел выигрышно с общечеловеческой точки зрения, Суриков старается развенчать. Так, пересказывая известную историю о том, как человек, купивший взятого пиратами в рабство философа на базаре, сделал его воспитателем своих детей и управителем своего дома, Суриков предлагает читателю задаться вопросом, мог ли в действительности найтись такой уникум, который бы подпустил Диогена Синопского на пушечный выстрел к собственному ребенку. Возможно ли представить себе Диогена Синопского в образе доблестного воина или должностного лица, задается риторическими вопросами Суриков, и здесь мы совершенно с ним согласимся в том, что вообразить себе «человека-собаку» в строю или на государственном посту никоим образом нельзя.
Там, где Мишель Фуко увидел в Диогене «чисто героическую фигуру» философа-парресиаста, бросающего в лицо жителям полиса неудобную истину, Суриков замечает только хулигана и бузотера, несущего своим аморализмом серьезную угрозу для полиса. В том самом киническом образе жизни, который автор «Критики цинического разума», немецкий философ Питер Слотердайк, счел живительным противоядием от всепоглощающего цинизма современности, Суриков ничего, кроме этого самого цинизма, не замечает. Впрочем, Фуко и Слотердайку Суриков предпочитает в своей книге голоса тех ученых, которые солидарны с его оценкой кинизма как маргинального и потенциально опасного явления из истории античной мысли: князя Сергея Трубецкого и живших в XIX веке историков греческой философии Эдуарда Целлера и Теодора Гомперца.
Читателю настоящих строк, скорее всего, ведома красивая легенда, повествующая, как Диоген, услышав пророчество дельфийской пифии о том, что ему суждено заниматься переоценкой ценностей, воспринял эти слова буквально, занялся фальшивомонетничеством, вынужден был бежать из родной Синопы — и, прибыв в Афины, сделался философом. Только тогда, по выражению историка философии Полины Гаджикурбановой, «он понял истинный смысл пророчества, который заключался в том, чтобы перевернуть существующие нормы и ценности и заменить их жизнью по природе в ее простоте и непритязательности». Так вот, ключевая идея книги Сурикова, на наш взгляд, сводится к тому, что Диоген на самом деле ничего не переоценивал (то есть не стремился предложить античному полису значимую модель альтернативных ценностей взамен тех, которые он отрицал). Он просто все портил.
Здесь у читателя может возникнуть вопрос, с какой вообще целью Суриков решил написать книгу о настолько неприятном ему человеке, и автор «Диогена» прямо дает на него ответ. Дело в том, что ему давно хотелось написать биографию Фемистокла, однако в издательстве «Молодая гвардия», куда он обратился с такой идеей, ответили, что книга об этом афинском политике и полководце станет «неоптимальным выбором с маркетологической точки зрения». Фемистокла никто не знает, книга с его именем на обложке не будет продаваться (хотя подобное жизнеописание, сетует Суриков, существует «даже на украинском»). Другое дело Диоген — античный возмутитель спокойствия, побасенки о котором любой помнит еще со школьной скамьи. Пойдя на поводу у рыночной логики, Суриков взялся за книгу о Диогене — но взялся за нее без любви.
В самом по себе акте написания биографии, полной такого пренебрежения к ее протагонисту, без сомнения есть нечто киническое, и уж кому-кому, а человеку-собаке, при жизни привыкшему к насмешкам афинян, едва ли было хоть какое-то дело до того, что о нем продолжат думать и говорить после смерти. Стоит, однако, помнить о том, что, помимо героя книги, существует еще и ее читатель — и этот самый читатель, пожелав ознакомиться с биографией Диогена Синопского, обнаружит под ее обложкой более чем тенденциозный взгляд автора на своего героя.