Фрэнсис Скотт Фицджеральд. Я за тебя умру. М.: Эксмо, 2018. Перевод с английского В. Бабкова и В. Голышева
Фрэнсис Скотт Фицджеральд воспринимал редакторские отказы как личное оскорбление. Возможно, именно поэтому запомнил точное их число: до того, как написанную им историю впервые приняли не в школьную газету, а в солидный журнал, он получил из рук случайных почтальонов 122 бумажных прямоугольника с отбитыми на машинке высокомерно-формальными фразами, общий смысл которых сводился к одному: «Нам это не подходит». Тем не менее успех случился с ним относительно рано: на момент выхода дебютного, моментально прославившего его романа «По эту сторону рая» Скотту было 23 года. Однако когда ты чего-то добился, отказы хотя и случаются реже, но ранят только сильнее.
В сборник «Я за тебя умру» (в США он впервые был опубликован год назад) включены восемнадцать текстов, по тем или иным причинам не принятые к публикации различными изданиями в пору, когда Фицджеральд был уже известным, состоявшимся писателем. За каждым из этих рассказов стоит не только радость освобождения (о, эти сладостные пять минут, когда ты понимаешь, что текст закончен, и пока еще не замечаешь его несовершенства), но и последующая неудовлетворенность, и боль — конкретная, выматывающая, тупая.
Проза Фицджеральда, при обманчивой легкости слога, противится переводу. Перевод здесь — в лучшем случае уважительный построчный пересказ (справедливости ради заметим, что любая оригинальная книга, в свою очередь, построчный пересказ мыслей автора: текст, выходящий из-под его пера или клавиатуры, всегда лишь подобие той, лучшей книги, что мерещилась ему, изредка вырываясь наружу ошметками озарения). При том что для сборника была подобрана практически идеальная комбинация переводчиков, Владимир Бабков и Виктор Голышев, мы тем не менее, читая «Я за тебя умру», как и любую книгу Фицджеральда на русском, не столько имеем дело с его прозой, сколько получаем обобщенное представление о ней. И дело не в самом переводе, технически безупречном, а в том что единственный язык, на котором Скотт Фицджеральд вообще был возможен, — английский. Чтобы в этом убедиться, достаточно сравнить две начальные фразы рассказа «Должок», открывающего сборник.
The above is not my real name — the fellow it belongs to gave me his permission to sign it to this story.
«Названное выше — не настоящее мое имя; владелец его дал мне разрешение подписать им мой рассказ».
В оригинальном куске буквально слышится дыхание юного выдумщика («Должок» написан вскоре после выхода «По эту сторону рая»), чувствуется прыгучая энергия бельчонка, присущая лучшим образцам его прозы; здесь есть чистая радость созидания: автор пробует начало на вкус, и оно ему нравится. В переводе, хотя общий смысл передан точно, первым делом теряются ритм и упругость. В отличие от англоязычного вступления, дающего нам массу информации о характере и темпераменте автора, это просто зачин, возможно, неплохого, но, судя по первому аккорду, проходного рассказа. Особенно хорошо это заметно, если прочесть оба предложения вслух.
Отношение Фицджеральда к ритму и внешнему облику каждой отдельно взятой прозаической фразы наглядно характеризует эпизод из его ранней юности. Написав небольшой рассказ, он решил показать его приятелю. Прочтя первые несколько абзацев, парень поднял глаза и спросил, указывая на строчку посередине страницы: «Слушай, а что значит вот это слово?» Пробежав глазами пассаж, Скотт ответил: «Понятия не имею, но посмотри, как здорово оно здесь смотрится!»
Пожалуй, именно этот случай стоит держать в голове, приступая не только к чтению сборника «Я за тебя умру», но и вообще любых его текстов. По большому счету, все писатели делятся на две категории: те, кому важнее сюжет, и те, у кого на первом месте стоит деталь — независимая, характерная, индивидуальная. Фицджеральд, что бы о нем ни говорили, принадлежал ко второй группе. Как только им начинал руководить сюжет, у него, как у автора, в некотором смысле разъезжались ноги. Погоня за поворотными событиями неизменно вела к обобщениям. И напротив, любая поведенческая странность, верно выхваченный из пространства описательный штрих мог стать ядром новеллы, эссе, романа.
Эту мысль подтверждают включенные в новую книгу развернутые сценарные синопсисы («Грейси на море», «Любовь — это боль»), которые в тридцатые годы ХХ века Скотт безуспешно пытался продать голливудским студиям. С одной стороны, кинотексты (назовем их так) все равно кажутся скорее литературой, нежели своего рода воздушной подушкой для так и не снятых фильмов. Однако качество, наполнение этой прозы, где во главу угла изначально поставлен сюжет, неизбежно пасует перед другими рассказами сборника.
Фото: npr
Вот, например, молодые муж и жена, решив развестись, увольняют прислугу, но, будучи вынуждены еще две недели провести под одной крышей, нанимают временных дворецкого и кухарку, после чего их повседневность приобретает очертания то ли катастрофы, то ли карнавала («Пара»). Торговая агентша, страдающая никотиновой зависимостью, целый день не может прикурить сигарету и, отчаявшись, находит крайне неожиданный способ решения проблемы, приводящий к еще более неожиданным последствиям («Спасибо за огонек»). Девочка-подросток обнаруживает на заднем сиденье такси забытое кем-то шиншилловое манто, после чего жизнь — как ее, так и таксиста — в считанные часы меняется до неузнаваемости («Жемчуг и мех»).
Сюжеты рассказов, при всей их внешней, чисто фицджеральдовской изобретательности, подчинены в первую очередь языку. Если приглядеться, здесь все построено даже не на игре, а на мерцании слов, на их переливающейся сущности, что позволяло Скотту до неузнаваемости трансформировать реальность.
И последнее. На самом деле у книги «Я за тебя умру» не один, а два автора. Исследовательница Энн Маргарет Дэниел, собравшая неизданные истории воедино, восстанавливавшая многие из них по разрозненным черновикам, написала не только подробное предисловие и обширный 65-страничный комментарий к книге. Каждый рассказ она сопроводила небольшим очерком, который раскрывает историю создания и проливает свет на перипетии, сопровождавшие попытки его издать. В результате вышло нечто гораздо большее, чем сопутствующие тексты: получился живой портрет-коллаж, по выразительности и силе уступающий разве что лучшей биографии Скотта Фицджеральда, написанной Эндрю Тернбуллом.