Олег Воскобойников. Средневековье крупным планом. М.: Бомбора, 2020
Дороги, пуговицы и гуманисты
Как и микросоциологов, изучающих повседневное взаимодействие не только людей с людьми, но и людей с «беспилотниками, гребешками и зимбабвийскими втулочными насосами», Олега Воскобойникова интересуют детали повседнейной жизни средневекового человека, а также его взаимосвязь с «нечеловеческими акторами» своего времени.
Второе — предположение: автор соответствующие идеи прямо не артикулирует (возможно, и не подразумевает), повествуя, например, об отношениях путника и дороги, или о распространившейся в XIV веке одежде с пуговицами, дающими возможность застегнуть куртку ребенку под горло (что резко снизило простудные заболевания и смертность от них). Или о том, почему современный европеец-индивидуалист обязан своему рождению печам с дымоходами — больше, чем «гуманистам, размышляющим <...> о достоинстве человека».
Думается, подобные истории и соответствующая исследовательская оптика могли бы стать пролегоменами к какому-нибудь «объектно-ориентированному исследованию» Средневековья. Почему нет?
Кстати, об оптике. Олег Воскобойников приводит метафору видоискателя, позволяющего менять перспективу — от подробной детализации макросъемки до панорамного «рыбьего глаза».
«Смена фоторежимов <...> даст нам с вами возможность рассмотреть наших далеких предков с должной степенью четкости», — пишет историк-медиевист.
Человеческая доброта «историка-людоеда»
Вниманием к деталям отличался и упомянутый в предисловии к «Средневековью... » «историк-людоед» Жак Ле Гофф, как называли его ученики, памятуя высказывание Марка Блока: «историк, как и людоед, следует за запахом человека». Прозвище лишь подчеркивает «человеческую доброту, верность урокам Блока и широту кругозора» исследователя, находившего «„запах человечины” <...> даже в тех сферах, которые, казалось бы, были уже неплохо изучены к тому моменту, когда он за них принимался», — пишут о Ле Гоффе.
В книге Олега Воскобойникова демонстрируется схожий исследовательский стиль. Автор рассказывает о нескольких десятках поколений европейцев, живших с V по XV века.
«Наш с вами интерес к Средневековью объясняется тем простым фактом, что все мы, на Востоке и на Западе Европы, — наследники этой великой христианской цивилизации. Нам привычно со школьной скамьи отдельно изучать нашу Древнюю Русь и их, чье-то, но не наше — Средневековье. Это, может, и оправданно, если мы заботимся об образовании ребенка. Но для мыслящего взрослого человека подобное разделение на наше и чужое так же бессмысленно, как разделение на европейцев и русских, Европу и Россию. При всех перипетиях современной геополитики, физической географии никто не отменял, и Европа заканчивается на Урале и Кавказе».
Вассалы и сюзерены, «начальники» и «дураки»
Верность, личная преданность — важнейшие категории для средневекового общества (преимущественно, если не исключительно, феодального). Последним словом принято называть социальные отношения, основанные не на законодательно оформленной конвенции и не на деньгах, а «на принципах надежности и солидарности между стоящими на разных ступенях индивидами и группами». Сохранилось подобное и в современности: в пример можно привести «корпоративную этику», «лояльность» или «бытовой феодализм» неравенства трудовых отношений, строящихся по принципу «я начальник, ты дурак».
«В одних странах вассал моего вассала мне не вассал, в других — все, стоящие на ступенях лестницы, подчиняясь вышестоящему, подчиняются одновременно общему для всех государю, сюзерену», — отмечает Олег Воскобойников. Думается, это во многом справедливо и ко дню сегодняшнему — и ко многим государствам (если не всякому).
Еще одна отличительная черта средневекового права — баланс между «законом» и «обычаем». Воскобойников отмечает, что из этого делается вывод: выяснить отношения можно и по правилам, формально находящимися вне сферы де-юре.
Отсюда важность феномена парного поединка (по-латински duellum) — традиционного способа выяснять, кто прав, кто виноват (это касается и знати, и крестьянства, и горожан, и клира, и женщин). Особую популярность поединок обрел среди рыцарства в эпоху расцвета (в XI–XII веках).
Нижнее белье и станок Гутенберга
Популярность упомянутой в начале одежды с пуговицами приходится на время, когда в Европе уже несколько веков массово было распространено прядильное колесо. Это ноу-хау значительно удешевило производство тканей, повысило доступность одежды и спрос на разнообразие выкроек. Лен стал «тканью масс», впереди — бум легких рубашек, тонких тканей, нижнего белья, скатертей и полотенец.
Но не только. Рано или поздно ткань превращается в ветошь, которая может послужить материалом для варения бумаги. Книгопечатание — второе важнейшее следствие распространения прядильного колеса.
«В 1280 году в Болонье бумага, впервые использовавшаяся на Западе в конце XI века как раритет, уже стоила в шесть раз дешевле пергамена и продолжала дешеветь в последующие десятилетия. Из поколения в поколение материальная сторона изготовления книги становилась все более механизированной, оставалось придумать, чем заменить руку писца. Как известно, логистически очень непростая затея Гутенберга и его эксперименты со шрифтами в конце концов увенчались блестящим успехом, изменившим судьбу Европы», — пишет Олег Воскобойников.
В «Средневековье...» представлено множество таких детализированных историй, иллюстрирующих тот или иной процесс или тенденцию в средневековом обществе.
Так, например, можно узнать о первых латинских трактатах о гинекологии и половом вопросе («О любви» клирика Андрея (капеллана короля Филиппа Августа), о благородной функции «сладострастного паха» из «Космографии» поэта Бернарда Сильвестра).
О том, почему культ Прекрасной Дамы не привел к улучшению положения женщин («подчиняясь ей беспрекословно, мужчина оставался тем, кто задает правила»).
И, наконец, о «рождении» современного европейца, который стал таковым после того, как его стали пускать в отапливаемые помещения:
«На протяжении столетий подавляющее число жителей Европы жило в домах без окон. Если кто отваживался на источник света помимо двери, то просто делал прорезь в стене, которую несложно было заслонить в холодное время. Очаг располагался посередине главного (или единственного) помещения. Холодными ночами вокруг него укладывались все причастные к даваемому им теплу — свои, чужие, родные, близкие, соседи, приглашенные, трезвые и пьяные. Если пространство позволяло, знать могла отгородиться от гостей и челяди занавесками или переносными перегородками. Но факт остается фактом: в раннее Средневековье иерархия уже существовала, но ее прослойки знали друг друга намного более близко, интимно, чем во времена Короля-Солнца. Однако в IX веке кому-то пришло в голову подвинуть очаг к стене, а над ним смастерить что-то вроде балдахина с выходом на крышу, который постепенно превратился в дымоход. <...> За историей отопления стоит и история социальная. Можно даже сказать, что современный европеец-индивидуалист, привычный к тому, что называется непереводимым на русский английским privacy, своим рождением обязан дымоходу больше, чем индивидуальному портрету XV века и гуманистам, размышлявшим тогда же о достоинстве человека».
За подробностями отсылаем к оригиналу — книге «Средневековье крупным планом» историка-медиевиста Олега Воскобойникова, вошедшей в лонг-лист премии «Просветитель».