— Во главе нашего клана как некое высшее существо стояла моя мама — Мария Ивановна Коровина. Она была удивительно духовная женщина и великолепно разбирающаяся в литературе, в живописи и в музыке. Она была всегда судьей всем нам, оценивая нас строго и мягко и, главное, справедливо, ей была дана способность очень правильно все оценивать. Она умерла молодой, ей только шестьдесят один год исполнился. И потом мой отец женился на Вере Николаевне Марковой — знаменитой переводчице с японского. Мы прожили с ней почти сорок лет в необычайной любви. Она тоже была человек одинокий, и поэтому я для нее была как дочь, а моя дочка — как любимая внучка. Она необычайно близкий мне человек, и мы вместе с ней написали книгу «В стране легенд». История ее очень интересная. Как-то утром Вера Николаевна меня зовет: «Сонечка, приди, пожалуйста. Срочно возьми ручку и бумагу, мне приснился сон». А ей вообще снились удивительные сны. «Мне приснилась книга, которую мы с тобой должны написать. Называться она будет „В стране легенд“. А ты записывай, какие легенды туда войдут», и она начала мне диктовать. И вот эта книга была издана, и издается, и переиздается. Я считаю, что книга эта очень полезная — все-таки из нее дети узнают, кто такой Дон Жуан, Фауст... Туда вошли все знаменитые легенды европейского Средневековья, в том числе никогда не печатавшаяся легенда о Парсифале, следующая — Лоэнгрин... Немногие дети прочтут в переводе.
Детство мое было не в этой квартире, а на Маросейке — в большой такой странноватой квартире, дом был дореволюционной постройки. Потом все мы переехали сюда, здесь уже мы жили после смерти мамы, и к нам присоединилась мамина подруга — Вера Николаевна Маркова. Я была очень рада, когда она вошла в нашу семью.
Мы с вами говорили о выборе профессии, и тут тоже важна Вера Николаевна. Я окончила Суриковский институт, и это неслучайно, я потом вам расскажу, почему так получилось, что я по образованию художник-график. А Вера Николаевна нашла правильный путь — она держала экзамен в Петербургский университет и получила двойку по математике, и ее не приняли. Набравшись смелости, она пошла к Луначарскому: «Я хочу учить японский язык, а получила двойку по математике...» Она была такая худенькая, тоненькая девочка, довольно робкая, во всяком случае внешне робкая. Луначарский сказал: «Наверное, и в голове ветер». Потом они два часа говорили об Озерной школе, и он написал: «Принять Веру Маркову в университет, но не на математический факультет». Так она попала в университет, и это было великое счастье, потому что ее учителями были гениальные люди — это академик Конрад и Невский, погибший в сталинских лагерях, человек, который знал все восточные языки, ну и все западные тоже.
— Из какой семьи Маркова, кто ее родители?
— Отец ее был не железнодорожник, а занимался организацией железнодорожного движения. Не помню, в каком городе они жили, потом они переехали в Петербург. Мать была медсестрой. Дедушка со стороны отца — очень интересный человек: он был крепостной, сам себя выкупил и организовал лавочку в Кронштадте, где и росла Вера Николаевна. Много удивительных историй она рассказывала о жизни дедушки и бабушки, которую дедушка взял из той деревни, где родился. Вера Николаевна была изумительная рассказчица, ее можно было заслушаться, причем у нее была такая особенность, что ей было все равно, кому рассказывать.
Когда она вышла замуж за папу, он считал, что ей не надо тратить время и силы на преподавание, а надо только переводить. И он очень быстро снял ее с преподавания, уговорил бросить университет, и она уже целиком отдалась переводам и собственной поэзии, которую мы все очень любили и ценили.
— В основном она переводила по собственному желанию или заказы тоже были?
— Было разное, но в основном по собственному желанию. Все, что она переводила, все, конечно, печаталось и вообще не редактировалось практически.
— Почему?
— Потому что она делала это настолько совершенно, что это не нуждалось ни в какой редактуре. Даже странно, если бы кто-то взял какое-то ее трехстишие и посоветовал бы ей что-то. Кто мог с ней сравниться? Никто.
— С коллегами у нее были хорошие отношения?
— Да, у нее был очень мягкий характер. При всей ее иногда некой суровости она была чрезвычайно снисходительной и любящей общение. Она очень дружила со своим учителем — академиком Конрадом, с его женой, очень хорошей японисткой, потом ее близкой подругой была замечательная переводчица Глускина, у них был такой клан друзей-японистов. Кроме того, были ее ученики — Виктор Санович и многие, которые сначала просто у нее учились, они настолько ее любили, не могли без нее — приносили ей на суд свои переводы, и она часто была очень сурова. И по отношению ко мне тоже. Был такой случай: я дала ей свою рукопись «Лоскутик и Облако», и на нее напал «редакторский стих». Она все перечеркнула: если попадался более необычный образ, она его вычеркивала. Я пришла в ужас от такой редактуры и сказала: «Вера Николаевна, давайте пока не будем. Книга вот-вот выйдет в „Детской литературе“». Прошло несколько лет, я захожу как-то к ней, она лежит на постели — она очень много лежала, она вообще была с ленцой дама, физически очень малоподвижная, ее дело было или лежать, или сидеть за письменным столом.
— А переводила она сидя?
— Конечно, сидя, с этими огромными фолиантами-словарями.
Так вот: она лежит в постели, что-то читает и заливается слезами. Я говорю: «Добрушка, что такое? Что с вами?». Она: «Ой, как хорошо написано „Лоскутик и Облако“!» Очень на нее похоже: от невероятной суровости и придирчивости (она могла разгромить чей-то перевод) — к мягкой любви и признанию. Это был человек, который не знал, что такое зависть. Ей было дано чрезвычайно доброжелательное отношение к людям, их творчеству. Она так откровенно приходила в восторг от того, что казалось ей совершенным. Могла восхищаться, даже преувеличивая достоинства: «Вот так бы я не смогла перевести это стихотворение...», но я думаю, ее переводы все-таки были несравнимо лучше.
— С Пастернаком вы были знакомы через Маркову?
— Нет, это, по-моему, было до Веры Николаевны. Во всяком случае, я это делала на пари с моими друзьями, и это было очень просто.
— У вас ощущение, что вы реализовались в творчестве?
— Мне кажется, нет. Моей стезей была поэзия. Я отошла от нее, увлеклась сказкой, она меня заманила, такая ловушка. Я очень люблю сказки, это тоже любимый жанр. Полная реализация пришла бы ко мне, если бы я занималась только поэзией.
— Получился параллельный путь?
— Да, как в каком-то смысле и у Веры Николаевны, но она, может, даже больше реализовалась в поэзии, она больше писала стихи. Большая библиотека ее стихов — когда-нибудь все это будет опубликовано — это бесценное сокровище.
1 апреля 2011 г.