Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
— Слава, давай начнем с избитого вопроса: как прошло твое детство?
— Мое детство можно охарактеризовать строчкой из песни группы «Инструкция по выживанию»: «Детство было... Черт с ним, с детством». Жилось мне тогда скучно. Мало того что я получил родовую травму, так еще и вылил на себя кипяток, когда мне было три года. Правая рука и обе ноги выше колена были так сильно обожжены, что пришлось пересаживать кожу. Вместо того чтобы скакать и прыгать, как другие дети, я почти все время лечился. Первый раз встал на ноги, как сейчас помню, в ноябре 1993 года, когда мне было шесть лет. Худо-бедно научился ходить. До одиннадцати лет сидел на домашнем обучении, в школу являлся только на какие-то мероприятия и праздники. Это была коррекционная школа, где учились еще более больные дети, чем я. Причем во время этих мероприятий на меня почему-то в самое неподходящее время нападал дикий смех. Наверное, все смотрели на меня и думали: «Что за дурак такой? Кругом тяжелобольные дети, а он ржет».
— Что изменилось, когда тебе исполнилось одиннадцать?
— Родители искали город, где будет больше возможностей для лечения и реабилитации. Я родился в Красноярске, но вскоре меня перевезли в Улан-Удэ. В 1998 году, когда мне было одиннадцать, мы переехали в Петербург. Тут-то у меня и началась настоящая жизнь: я стал ходить в школу — тоже коррекционную, но с очным обучением. Поначалу чувствовал себя дикарем среди ребят. Они казались мне какими-то монстрами, которые могут меня сожрать... Но через годик я освоился и сам стал таким же монстром.
— В смысле?
— Хулиганить начал. Дразнился, шумел, курил тайком от учителей, орал песни. При этом был почти отличником. Помню, как-то раз в школьном автобусе мы с друзьями устроили стриптиз. Получилась страшная пошлятина. Мне должно быть стыдно за это, но, чего уж там, было и было.
— Как монстр превратился в поэта?
— Первые стихи я написал еще в середине 1990-х, когда жил в Улан-Удэ. Учительница русского и литературы, которая приходила к нам на дом, дала мне задание сочинить стихотворение. Вышло хорошо, меня похвалили, но после я долгое время ничего не писал. Это может прозвучать забавно, но на дальнейшее творчество меня вдохновил канал MTV, который я начал смотреть в Петербурге. Я очень хотел стать рок-звездой, стал писать тексты песен, причем не только на русском, но и на английском. Получались довольно типичные подростковые вещи, эпигонство всякое. Сначала это была смесь рока и рэпа, как у альтернативщиков вроде Korn и Limp Bizkit. Позже я открыл для себя дэт- и блэк-метал, начал слушать Cannibal Corpse, Burzum, Mayhem, Judas Iscariot и прочее. Вещи писал соответствующие: жуткие, мрачные, с черным юмором.
— Ты пишешь не только стихи, но и небольшие рассказы. Что вдохновило тебя взяться за прозу?
— Прозу я начал писать специально для конкурсов. Мне нравится стиль Сорокина, я постоянно всякие постмодернистские штучки придумываю. Но энтузиазма у публики такие вещи, как правило, не вызывают. На конкурсах хорошие баллы обычно получают какие-нибудь слезовыжимательные тексты. Приходится подстраиваться под аудиторию, сочинять что-то в этом духе. Все говорят, что, мол, так делать нельзя, это дурной тон... При этом голосуют только за всякие сопли.
Фото: Hjorvind / из личного архива Святослава Белковского
— А творческие кризисы у тебя бывают?
— Нет, не бывает. Я не жду вдохновения, чтобы сесть за стихи. Сначала решаю, о чем хочу написать, собираю идеи. Потом приходится выкраивать время, искать возможности для того, чтобы эти идеи реализовать. Был период, когда я почти полгода ничего не писал, но это была сознательная пауза. Мне нужно было осмотреться, подумать, переосмыслить некоторые вещи.
— В среде питерских поэтов ты заметный персонаж. Ходишь на литературные вечера и конкурсы в барах и библиотеках, выступаешь перед публикой. С чего все началось?
— Долгое время я ходил на всякие рок-концерты, а потом подумал, что надо бы и какое-нибудь поэтическое мероприятие посетить, посмотреть на питерскую литературную тусовку. Как-то раз на глаза попалась афиша встречи Dark Romantic Club с участием Марии Юхманковой. Мне ее стихи очень нравились, и я решил сходить. Пришел — а Марии нет. Зато были другие ребята. Я их посмотрел, послушал и проникся. Походил какое-то время на эти вечера, потом захотел выступить. Теперь только эти выступления у меня и остались, так как интересных концертов нынче, увы, заметно поубавилось.
— Помнишь свой сценический дебют?
— Давным-давно в детском саду пел с ребятами: «Хомячок, хомячок, добродушный толстячок...» Точнее, они пели, а я орал. Нормальный такой блэк-метал для малышей получился, я считаю. А если серьезно, то выступать я начал, кажется, только после тридцати лет. Самое первое выступление не помню, только одно из первых. Школьный друг пригласил меня выступить на своем поэтическом вечере. Я вышел, начал читать и... забыл слова. Облажался.
— Волновался?
— Ничуть, не подготовился просто. К счастью, люди там собрались доброжелательные, улыбались, хлопали, поддерживали. Реакция публики меня подбодрила, и я решил выступать дальше. Помню, как в первый раз пришел в клуб «Грибоедов Хилл» на «Литературную гостиную» — это еженедельные поэтические вечера, где любой желающий может прочитать свои стихи. Вот там мне здорово повезло. Поэтов туда всегда приходит много, и новичков обычно оставляют «на закуску» — они выходят на сцену только после полуночи. Я расстроился, так как в силу определенных обстоятельств долго в клубе просидеть бы не смог. Но меня позвали на сцену уже в одиннадцать, и на этот раз слова я помнил отлично.
— Ты вообще когда-нибудь испытывал страх сцены?
— Не помню, чтобы я когда-либо волновался перед выходом на сцену. Так как я человек маломобильный и вынужден во многом себя ограничивать, выступление на публике — одно из моих любимых занятий и событие, которого я всегда жду с нетерпением. Можно сказать, что сцена для меня — место силы. Там я чувствую себя совершенно комфортно. Жаль только, что выступаю не так часто, как хотелось бы. И еще замечаю, что многие поэты жалуются на зрителей, которые шумят и переговариваются. Мне это вообще не мешает. Я ведь и сам люблю пошуметь, за что порой чувствую себя виноватым.
— Читаешь ты действительно громко и эмоционально. В сочетании с твоими жестами, движениями и мимикой это производит сильное впечатление...
— Есть такой московский поэт — Иван Козин, он же Стив Бургундец. Однажды в интернете мне попалось видео с его выступлением, где в комментариях кто-то написал: «Чего это он так дергается? У него ДЦП что ли?» А мне дико понравилось, я подумал: «Круто! Вот это мне и нужно!» Конечно, при подготовке к выступлениям приходится учитывать свои особенности. Самое сложное — руки. Никогда не знаешь, как они себя поведут. Хочется жестикулировать, но это не всегда получается. А вот если пропустить стаканчик-другой пива, то получается практически всегда. Алкоголь хорошо расслабляет мышцы. Поэтому в барах я люблю выступать больше, чем, скажем, в библиотеках. И выпить можно, и атмосфера более расслабленная.
— Ты позволяешь себе только пиво или что-то еще?
— Не только. Вино сухое люблю, виски, мятный ликер. Могу угоститься рюмочкой абсента. Главное — не переборщить. С жестикуляцией, конечно, будет проще, но начнутся другие проблемы...
— А как ты записываешь стихи? Тебе кто-то помогает?
— На компьютер записываю. Сам. Печатать я довольно давно научился.
— У тебя есть два псевдонима: пугающий — Incinerator [англ. кремационная печь. — Прим. Л. Е.] и загадочный — Сверрир Лейф Ингимарссон. Как они появились?
— Первый взялся из музыки. У группы Slaughter есть песня Incinerator, на которую потом делали кавер Napalm Death, и это же слово звучит у блэк-металлистов Carpathian Forest в Start Up the Incinerator. Второй псевдоним — исландизированный вариант моего собственного имени.
— Тебе нравится Исландия?
— Вообще северные страны. Где холодно, туманно, идет дождь и снег... Многие группы, которые я слушаю, как раз из этих краев. Я пробовал учить скандинавские языки — финский, норвежский, исландский, — но все как-то по верхам. С последним вообще ничего не вышло. Не потому, что он сложный, а потому что я, наверное, слишком поздно за него взялся, после тридцати лет. Сложнее усваивается.
— Твое сообщество в социальных сетях называется «Постмодернистская скальдика». Впоследствии эти слова стали подзаголовком твоего первого поэтического сборника. Откуда взялось такое необычное сочетание?
— Паблику уже десять лет, и первые семь он назывался иначе. Кроме того, в отношении своих стихов я использовал термин «Тяжелая поэзия» — по аналогии с панк-поэзией. Но это было не совсем то, да и звучало не очень. Мне хотелось точнее охарактеризовать свое творчество, как-то обозначить стиль, в котором я пишу. Так появилась «Постмодернистская скальдика». Во-первых, мне близка постмодернистская литература. Сейчас на смену постмодерну пришел метамодерн, но свое творчество я отношу к первому течению. Мне нравится его едкая, иногда грубоватая ирония, «ломка» словесных конструкций. Во-вторых, мне близка поэзия скальдов с ее витиеватостью, иносказательностью, сложными формами. А в-третьих, словосочетание «постмодернистская скальдика», по-моему, очень здорово звучит.
— У тебя вышли две книги, и обе в значительной степени вдохновлены скандинавской культурой. Что именно на тебя повлияло? Искусство, фольклор?
— Первая книга, «Мосты и молоты. Постмодернистская скальдика», была издана в 2020 году, а презентация сборника «Порыв на повороте» состоится 6 августа. Обе книги построены на скандинавском руническом алфавите. Там три ряда рун. Для первого сборника я использовал второй ряд, для второго — первый. Надеюсь, получится выпустить третий сборник. Жить мне, наверное, осталось немного, но хочется верить, что времени хватит.
— А можно поподробнее: стихи и руны — как это работает?
— Двадцать четыре руны — двадцать четыре стихотворения. Сейчас написано шестнадцать. Моя руническая концепция уже неоднократно ломалась, но была и остается одним из центров моего творчества. Сначала задумка была такая: я хотел сделать на рунической основе серию посвящений, где на творчество какого-либо автора накладывается традиционная семантика отдельной руны, но впоследствии я не раз отходил от этой концепции и наверняка еще отойду. Все начиналось с руны Хагалаз (стихия, разрушение, град), которую я посвятил себе. Потом написал еще две руны: одну выкинул, но надеюсь, что получится ее переписать. Руна Иса (лед, препятствие, потенциал) — посвящение Алине Витухновской. Позже появилось еще несколько рунических посвящений другим авторам. Сейчас у меня всего шестнадцать таких посвящений. Надеюсь, успею написать оставшиеся восемь.
— Расскажи о новом сборнике: как ты над ним работал и откуда взялось его название — рычащая аллитерация «Порыв на повороте»?
— Да, это и есть намеренный аллитерационный прием. Но вообще история названия и написания книги гораздо сложнее. В феврале прошлого года произошло два важных события. Первое имело глобальное значение. Мир, в котором мы когда-то жили, перестал существовать. Нас буквально «занесло на повороте», рвануло в сторону. Многое из того, чем я жил, осталось в прошлом. Практически одновременно с этим случилось вроде бы малозаметное, но очень важное событие личного масштаба — встреча, которая стала поворотной точкой в моей жизни и творчестве, изменила меня, дала мотивацию писать дальше. Удивительно, как на фоне всего происходящего в мой личный маленький мир внезапно пришло что-то прекрасное. Я не буду углубляться в подробности хотя бы потому, что не могу доверить случившееся сухому биографическому жанру. Все отражено в стихах, которые я включил во второй сборник. Да и сама книга получилась действительно «порывистой», даже «ветреной». В отличие от первого сборника, где у меня все четко распределено по разделам, во втором царит полный хаос. Там даже оглавления нет.
Фото: Hjorvind / из личного архива Святослава Белковского
— Слава, ты ведь еще и журналистикой занимаешься?
— С журналистикой все случайно получилось. Соответствующего образования у меня нет. Я вообще на преподавателя английского учился.
— Хотел нести в мир разумное, доброе, вечное?
— Я выбирал специальность в первую очередь ради языка. Диплом делал по переводу, так как планировал заниматься этим в дальнейшем. Хотя пару школьных уроков на преддипломной практике все же провел. Мне даже понравилось, интересный опыт получился. Но вообще, если честно, учительство меня никогда не интересовало. А с журналистикой просто повезло. Мне сказали, что в одно издание требуется переводчик. Я стал узнавать и выяснил, что переводчики им не нужны, но нужны журналисты. Думаю: почему бы и нет? Попробовал — получилось. И пошло-поехало. Но, увы, сейчас мне пришлось временно отказаться от этой работы. По крайней мере, я очень надеюсь, что это временно. Кто-то из моих коллег находит в себе силы и продолжает писать, но у меня с определенных пор пропало всякое желание этим заниматься.
— Чем живешь сейчас?
— Работаю в проекте «Литкульт» — модерирую контент, занимаюсь организацией литературных конкурсов, всякие штуки придумываю. Еще по предложению издательства «Перископ» занялся литературной критикой, разбираю работы авторов, которые присылают им свои стихи.
— Дел у тебя немало: поэзия, выступления, литературная критика... А есть увлечения, не связанные с литературой?
— Люблю смотреть футбол. И не только футбол, любые спортивные соревнования. Слушаю музыку, конечно... Музыка — это то, что меня вдохновляет. Всегда хотел стать музыкантом, но как? Сложно. Когда вижу, как другие поэты выступают с музыкальными номерами, у меня сразу глаза загораются.
— Может, еще сколотишь группу?
— Группу вряд ли. Но хотелось бы хоть разок выступить с кем-то. Играть на музыкальных инструментах я не могу, петь не умею. Зато здорово умею орать — для блэк-метала вполне сгодится.
— Наверняка ты еще много читаешь...
— Мало. Хотелось бы больше. Правда, все, что было дома, я уже перечитал. Надо бы прикупить новых книжек.
— А авторы какие нравятся?
— Разные. Проза — от Кэролла до Борхеса. Очень люблю Леонида Андреева. Читаю философов: Ницше, Штирнера, Камю... Поэзию люблю в основном современную: Алину Витухновскую, Леху Никонова и прочих. Нравится то, что пишут ребята из нашей литературной тусовки. Из старенького — Сологуб, весь Серебряный век. А еще очень люблю стихи и прозу Клары Шох.
Фото из личного архива Святослава Белковского
— Некоторые говорят, что хорошие поэты нынче перевелись. На самом деле все не так плохо?
— Поэзия, как и все в нашем мире, продолжает развиваться, в ней постоянно появляется что-то новое и интересное. Я считаю, что современные поэты пишут лучше, чем, скажем, поэты XIX века. У последних больше заслуг, но оно и понятно — эти люди в свое время проторили дорогу будущим авторам. Но если сравнивать только тексты, то современные стихи, мне кажется, куда лучше тех, что были написаны двести лет назад. Сейчас мы можем использовать наработки прошлых поколений и добавлять к ним свои. Получается круче.
— Но поэзию, кажется, теперь читают куда реже, чем прозу...
— Люди говорят: зачем нам сейчас поэзия? А зачем все остальное? Зачем еда, воздух, секс, что угодно? Зачем мы вообще живем? Я не знаю. Для меня поэзия — это возможность жить полной жизнью. Все самое прекрасное, что мне когда-либо довелось испытать, было связано именно с ней. И наверное, будет.