Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Милован Джилас. Новый класс. Будва: FLAS, 2025
Во второй половине ХХ века социалистические общества породили особый тип критической марксистской рефлексии над собственной всемогущей бюрократией. Решающий ход после работ Льва Троцкого был сделан Милованом Джиласом, соратником Иосифа Броз Тито и организатором сопротивления в Югославии. В 1953–1954 годах Джилас публикует серию антисталинских статей против монополии бюрократии в СССР за демократизацию СФРЮ. Вскоре Джилас начал готовить переход к многопартийной системе, направленный против лидерства Тито. После публичной поддержки восстания в Венгрии Джилас был арестован (позже осужден и провел в титовских тюрьмах в два приема почти девять лет). В 1957 году издательство Praeger публикует в США несанкционированный перевод его книги «Новый класс: Анализ коммунистической системы», ставшей международным бестселлером. В этом тексте видный руководитель одной из коммунистических партий радикально переосмысляет природу возникших социалистических режимов. Признавая важность проделанных трансформаций, он отказывает им в исторической перспективе.
В юности убежденный сталинист и ранее сидевший за убеждения в тюрьме, Джилас утверждает, что коммунистическая идеология, как и остальные, движет массами за счет иллюзий. Социализм не стал исключением, хотя революционеры первого поколения и представляли по его словам секту убежденных искателей истины. Биография автора не оставляет сомнений, что он и сам принадлежал к кругу людей, преданных идеалам коммунизма и был готов умирать за свои идеи. Однако вместо идеала бесклассового общества в соцстранах на деле возникли тоталитарные диктатуры и новый прагматичный класс эксплуататоров, лишенный прежних революционных идеалов. При этом историческая миссия социализма заключалась в форсированной индустриализации отсталых аграрных стран. Фаза ускоренной индустриализации, по Джиласу, объективно требовала тирании, но, однажды проведя эту работу истории, централизованная и неподоточетная бюрократия более не является необходимой и тормозит развитие.
Сравнивая партхозбюрократию в СССР с растущей прослойкой управленцев на Западе Джилас подчеркивает, что коммунистический новый класс имеет беспрецедентную и бесконтрольную власть в силу запрета на частную собственность, зависимость судов и отказа от выборов — и делает важный вывод о том, что «никакого хозяина над ними нет». Признаком эксплуатации югославский мыслитель считал привилегии, позволяющие новому классу вести паразитический образ жизни. Огромной разнице в оплате труда руководителей и рядовых рабочих в сталинском СССР он противопоставляет идеал участия сотрудников в «прибылях предприятий», что позже стало реальной практикой в Югославии. Частичный отказ от бюрократии в пользу институтов реального самоуправления стал возможен во многом благодаря критике Джиласа. Соратник и политический конкурент Джиласа Эдвард Кардеи вскоре станет главным идеологом реформ по внедрению рабочего самоуправления в СФРЮ, на несколько десятилетий опередив волну теоретического и практического интереса к самоуправляющимся организациям в мире.
«Новый класс» многократно издавался на десятках языков и стал важнейшей вехой в разочаровании сочувствующих социализму западных интеллектуалов, ибо книга критиковала СССР на теоретически насыщенном марксистском языке и была написана авторитетным революционером. Несмотря на цензуру, идея о новом классе просочились и в Советский Союз. В юности с этой книгой ознакомился Егор Гайдар во время своего пребывания в Югославии, хотя она и не сразу поколебала его убеждения. А в начале застоя, предсказанного Джиласом, критику бюрократии как класса подхватил советский дипломат и историк Михаил Восленский, чья знаменитая «Номенклатура», основанная на идеях Джиласа, появилась в самиздате 1970 году и стала одним из важнейших интеллектуальных событий советской перестройки, в ходе которой политэкономический режим СССР с легкой руки Гавриила Попова (хорошо знакомого с Джиласом и Восленским), стали характеризоваться как административно-командная система.
В предлагаемой главе Джилас противопоставляет сектантский, религиозный характер убеждений первых поколений революционеров и постепенное вызревание прагматического и над-идеологического нового класса бюрократии, который оказывается сильнее не только утопической идеологии, но и успешно избавляется от единоличного господства вождя. Парадоксальным образом бюрократический класс стремится избавиться от любого хозяина. Опираясь на этот анализ, Джилас предсказывает и нечто вроде перестройки, когда власть номенклатуры дополнилась и частной собственностью:
«Почувствовав в себе силы обрушить культ Сталина, творца системы, новый класс одновременно нанес удар по собственным идейным основам. Оказавшись на вершине господства, новый класс начал терять идейную догматичность, которая и позволила ему достичь такой власти. В монолите появились трещины. На поверхности все спокойно и гладко, но в глубине коммунистических рядов рождаются новые мысли, чреватые грядущими потрясениями.
Не добрая воля, в еще меньшей степени человечность заставила сталинских соратников признать вред его методов. Собственные интересы, острая нужда заставили их стать разумнее и человечнее, хотя бы и после смерти любимого вождя и учителя».
Выдающийся черногорский политик и мыслитель смог честно и критически посмотреть на (пост)сталинский режим, в создании которого он сам принял активное участие. Более того, как мыслитель и визионер Джилас поспособствовал долгосрочной трансформации югославского и советского социализма. Проблематика, к которой в своей классической книге обращается Джилас, остается актуальным полем экспериментов и поиска оптимального соотношения конкурирующих и взаимодополняющих механизмов рынка, иерархии и самоуправления.
Тимур Атнашев, PhD, специалист по советской, российской и европейской интеллектуальной истории и политической философии XХ-XXI вв.
1
Самое жестокое насилие — в арсенале всех революций и революционеров.
Но никакие революционеры до коммунистов не пользовались этими средствами настолько последовательно и сознательно, не доводили их до такого совершенства, не возводили в привычку.
«Не выбирайте средств, если перед вами враги. Наказывайте не только противников, но и тех, кто недостаточно помогает Республике».
Эти слова Сент-Жюста мог бы произнести любой современный коммунистический вождь. С той разницей, что Сент-Жюст сказал это в огне революции, в страхе за ее судьбу, а коммунисты твердят то же самое постоянно: от своего дебюта на политической сцене до достижения могущества и даже по ходу своего упадка.
Может быть, непосредственно осуществляя свои революции, коммунисты и не были столь неразборчивы в средствах, как их противники, но с течением времени их методы становились все более бесчеловечными и всеохватными.
Коммунизм, как любое другое общественное и политическое движение, вынужден пользоваться методами, которые соответствуют текущей ситуации, балансу сил, вынужден подчинять своим интересам все иные соображения, включая и моральные.
Нас интересуют сейчас лишь те методы современного коммунизма, что отличают его от других политических сил, и могут быть мягче или жестче, античеловечнее или гуманнее в зависимости от текущих обстоятельств. Методы, которые подчеркивают его уникальность.
Сразу отметим, что уникальность их не в том, что они относятся, возможно, к жесточайшим в истории. Да, эта суровость бросается в глаза, но не в ней основная особенность. Движение, ставящее перед собой задачу насильственно поменять экономику и общество, вынуждено держаться жестоких методов. Того же желали и все другие революционные движения, но ни одно из них не могло применять насилие так долго и в таких благоприятных обстоятельствах.
Не стоит искать причину коммунистических методов и в отсутствии у коммунистов моральных принципов.
Коммунисты — кроме того, что они коммунисты — такие же люди, как и другие. Отсутствие морали — не причина, а следствие их методов. На словах они приверженцы обычных этических начал. Они утверждают, что просто вынуждены «временно» нарушать моральные нормы, и было бы, конечно, гораздо лучше без этого обойтись. И в этом они не отличаются от других революционных движений, за исключением того, что их отход от морали продолжается очень долго и приобретает чудовищные формы.
Есть, однако, одна важнейшая черта, которая отличает коммунистов от других современных политических движений и придает им некоторое сходство с религиозными движениями прошлого.
Это наличие идеальных целей, во имя которых не следует останавливаться ни перед чем. И чем отдаленнее достижение этих целей, тем беззастенчивее становятся средства.
Допустим, по ходу борьбы за власть коммунисты были вынуждены прибегать к жестоким средствам борьбы. Но желание пользоваться тем же самым бесчеловечным арсеналом якобы во славу «социализма», «коммунизма», «интересов рабочего класса», «счастливого завтра» и пр. и после победы революции не может быть оправдано ничем, это лишь беспринципное и безжалостное властолюбие. Прежних классов, партий, прежнего режима собственности либо не существует, либо они полностью парализованы, но суровые методы неизменны. Более того, именно теперь проявляется их подлинный бесчеловечный смысл.
Чем мощнее становится новый эксплуататорский класс, тем циничнее он оправдывает свои неидеальные методы идеальными целями. Сталинская бесчеловечность достигает невероятного размаха, когда он построил «социалистическое общество». Новый класс выдает свои интересы за идеальные цели всего общества, хочет сохранить духовную и прочую монополию, а потому объявляет несущественными методы достижения цели. Важна только цель, не устают твердить его идеологи. Главное, что «у нас» социализм, все остальное — мелочи, цель оправдывает любые мерзости и преступления.
Ясно, для достижения цели нужен особый инструмент, и это партия. Ее существование, таким образом, само становится ключевой целью, как это было с церковью в Средние века.
«Церковь свободна от моральных принципов, если ее существование под угрозой. Единство как конечная цель оправдывает все средства: торговлю должностями, обман, предательство, измену, тюрьму и смерть. Ибо общественный строй существует ради целей общества и личность должна быть принесена в жертву общему благу».
Эти слова Дитриха фон Нихейма, епископа из пятнадцатого столетия, будто бы произнесены каким-нибудь коммунистическим вождем.
В современном коммунизме много феодального, та же его фанатичная догматичность, но он не церковь, и живем мы не в Средневековье.
Претензии на идеологический и прочий монополизм делают средневековую церковь и современный коммунизм похожими, в том числе по методам достижения целей. Но суть у них все же разная. Церковь никогда не была тотальным собственником и не имела тотальной власти, в худшем случае ее претензии сводились к абсолютному господству в духовной сфере во имя поддержки текущего общественного строя. Церковь преследовала еретиков по догматическим соображениям, не стремясь к практической выгоде. Таким образом, по своему представлению она спасала грешные души еретиков, жертвуя их физическими телами. Все земные средства казались подходящими ради обретения царствия небесного.
Коммунисты прежде всего претендуют на физическую — государственную — власть. И духовная власть, и преследования из догматических соображений — лишь вспомогательные механизмы утверждения политической власти. В отличие от церкви коммунисты не опора системы, а ее физическое воплощение.
Поэтому коммунисты лишь на cловах разборчивы в средствах. Новый класс не возник мгновенно, революционеры не сразу стали собственниками и реакционерами, так и его методы постепенно превращались из революционных в тиранические, из оборонительных — в насильственные.
Коммунистические методы аморальны и недобросовестны по своей сути, даже когда их жестокость не бросается в глаза. Тоталитарная власть в любом случае ведет к неразборчивости в выборе средств.
Людей можно угнетать, грабить и уничтожать и без тюрем и виселиц, исключив их из участия в принятии решений, распоряжаясь их трудом, подавляя их мысли. Коммунисты, трактуя собственность как общественную, на деле утверждают свою, обещают отмирание государства по мере укрепления демократии, а на деле расширяют свое тираническое господство, смягчают иногда средства и методы управления, но лишь в случаях, когда противник уничтожен или лишен возможности действовать.
Коммунисты продемонстрировали свою неспособность отказаться от принципа «цель оправдывает средства», который обеспечивает их абсолютное господство и эгоистические интересы.
Даже не желая того, коммунисты вынуждены оставаться собственниками и деспотами, не брезговать никакими средствами. К этому их, вопреки красивым теориям и добрым намерениям, принуждает система.
2
Коммунисты говорят о «коммунистической морали», «новом социалистическом человеке» и о прочих подобных вещах как о каких-то высших этических категориях. Эти туманные, никак не связанные с реальностью понятия нужны для одного — для сплочения коммунистических рядов, для борьбы с влияниями извне.
Ясно, что не может существовать ни особой коммунистической этики, ни особого социалистического человека, однако коммунисты в рамках своей кастовости считают, что такое возможно. Исповедуют не общечеловеческие принципы, а некие подвижные моральные нормы. Они укоренены лишь в иерархической системе — тем, кто «наверху», дозволено все, а «низшие» ни на что не имеют права.
Эти кастовые дух и мораль прошли через долгий процесс развития, одновременно завися от развития нового класса и помогая ему в этом процессе. Конечным результатом стало возникновение неписаных кастовых норм, подчиненных интересам партийной олигархии. Оформления кастовой морали идет параллельно с возвышением нового класса и его отказа от общечеловеческих этических категорий, с выбором принципа «цель оправдывает средства».
Эти положения нужно разъяснить подробнее.
Кастовая мораль развилась из революционной морали. Сначала коммунисты провозглашали — несмотря на закрытый характер своего движения — вовсе не сектантские, а общечеловеческие ценности. Это движение начинали идеалисты, готовые жертвовать собой во имя других, они собирали в свои ряды самых одаренных, мужественных и благородных представителей народа.
Это прежде всего относится к государствам, в которых коммунизм развился в основном на национальной почве, победил в революциях и достиг полноты власти (Россия, Югославия, Китай). Но в целом это можно сказать и о коммунизме в других странах.
Коммунизм везде начинается как стремление к прекрасному идеальном обществу, и в этом качестве привлекает людей высокой морали. Но — в силу своей интернациональности — он, как подсолнух на солнце, ориентируется на то движение, что все сильнее, то есть прежде всего на Советский Союз. Из-за этого и коммунисты других стран, где власть им не принадлежит, быстро теряют свой изначальный облик и приобретают черты, присущие коммунистам у власти. Коммунистические вожди на Западе и в других странах так же легко пренебрегают истиной и моральными принципами, как и коммунисты в СССР. На первых порах каждое коммунистическое движение основывается на высокой морали, принципы которой для некоторых честных натур остаются незыблемыми, и для них становится шоком аморальное поведение и волюнтаристские решения лидеров.
История не знает много движений, которые, как коммунизм, начинали свой подъем под столь высокими лозунгами, с такими преданными и чистосердечными борцами, связанными между собой не только идеей и пережитыми мучениями, но и бескорыстной любовью, товариществом, солидарностью, той горячей непосредственной сердечностью, что рождается лишь в совместной борьбе, когда решили либо победить, либо умереть. Общие усилия и мечты, глубокое желание одинаково мыслить и чувствовать, поиски личного счастья и формирование индивидуальности при соблюдении преданности партии и трудовому коллективу, готовность пожертвовать собой ради товарища, забота о молодежи и искреннее уважение к старикам — вот идеалы, которые воодушевляли настоящих коммунистов в начале пути. Женщина-коммунистка — это что-то больше, чем друг и соратник. Она готова пожертвовать всем — даже наслаждением любви и материнства. Между мужчиной и женщиной устанавливаются чистые, теплые отношения, в которых чувственная любовь преображается в дружбу и целомудренную опеку. Верность, взаимопомощь, искренность в сокровеннейших помыслах — обычные черты настоящих, идеальных коммунистов.
Но все это пока движение молодо, пока еще не вкусило сладких плодов власти.
Сам путь к достижению этих идеалов был долог и труден. Коммунистическое движение формировалось из разных общественных слоев и сил. Упомянутая внутренняя психологическая однородность не появляется вдруг, ей предшествуют ожесточенные столкновения разнотипных групп и фракций. Побеждала, как правило, та группа или фракция, которая глубже осознавала суть движения и которая — в тот момент, до завоевания власти — отличалась наиболее высоким моральным уровнем. Через моральные кризисы, через политические интриги и взаимную клевету, неистовую злобу, разврат, дикие схватки, духовную и интеллектуальную разруху движение медленно поднимается, уничтожая лишнее, отбрасывая ненужное, выковывая ядро, вырабатывая доктрину, свою мораль и психологию, интеллектуальные интересы, атмосферу и стиль работы.
В свой по-настоящему революционный период коммунистическое движение и его представители действительно обретают все упомянутые высокие моральные качества. Это момент, когда слова редко расходятся с делами, когда идущие впереди настоящие, идеальные коммунисты искренне верят в свои идеалы и стремятся следовать им и в работе, и в личной жизни. Это момент непосредственно перед началом вооруженной борьбы за власть, его дано пережить далеко не всем движениям.
Конечно это мораль секты, но — высокой пробы. В замкнутом сообществе часто не видят истины, но это не значит, что коммунисты ее не искали, не стремились к ней.
Интеллектуальная и моральная обособленность — результат долгой борьбы за ее идейное и организационное единство. Без такой обособленности непредставимо ни одно настоящее революционное движение. «Единство воли и действия» невозможно без психического и морального единства. И наоборот. Но именно это психологическое и моральное единство, складывающееся спонтанно, без писаных правил, и превращает коммунистов в эту монолитную семью, непонятную извне, несокрушимую в своей солидарности и слаженности мыслей и чувств. Именно это единство, слияние в одно целое, в единую душу и тело, которое не достигается сразу и полностью, а существует скорее как цель, служит самым верным признаком зрелости движения, его мощи и необоримости. Новое, невиданное единое движение идет навстречу будущему, но это будущее оказывается другим, чем представлялось в начале пути.
Все медленно бледнеет, распадается и исчезает в процессе продвижения к полноте власти и могущества. Остаются лишь голые формы, лишенные подлинного содержания.
Эта внутренняя монолитность, выкованная в борьбе с врагами и полукоммунистическими группами, преображается — в ходе неизбежного формирования могущества нескольких вождей, а чаще одного-единственного абсолютного «социалистического» монарха — в единство послушных советников и роботоподобных бюрократов. Осторожность, угодничество, невысказанные мысли, надзор за личной жизнью на месте прежних форм товарищеского участия и взаимопомощи, иерархическая окостенелость и замкнутость, символическая второстепенная роль женщины, эгоизм, завистливость, мстительность — все это по мере продвижения к власти вытесняет изначальные высокие принципы. Прекрасные человеческие качества прогрессивного видения постепенно оборачиваются фарисейской моралью привилегированной касты. Политиканство и угодливость сменяют революционную чистосердечность. Недавние герои, готовые пожертвовать всем, даже жизнью, за товарища и за идею, за счастье народа — те из них, кто еще жив и не отстранен от дел, — становятся себялюбивыми трусами без идей и друзей, готовы отказаться от чести, правды, морали, лишь бы не вывалиться из власти, не потерять места в иерархии. Если мир знал не так много героев, готовых к жертвам и мукам непоколебимых борцов, какими явились коммунисты в пламени революции, то немного он видел и настолько бесхарактерных трусишек, тупоголовых защитников сухих формул, какими, достигнув власти, стали подчас те же самые люди. Так же как высокие человеческие качества были условием, так и спертый кастовый дух и пренебрежение моралью стали условием для сохранения власти. Насколько раньше честь, искренность, самопожертвование и любовь к истине были само собой разумеющимися условиями существования движения, настолько ныне же сознательная ложь, низкопоклонство, клевета и провокация постепенно становятся неизбежными спутниками мрачной, нетерпимой, но всеобъемлющей власти нового класса и отношений между людьми внутри власти.
3
Кто не ухватил эту диалектику развития коммунизма, не в состоянии понять ни так называемых московских процессов, ни того, почему постоянные моральные кризисы, вызываемые предательством вчерашних святынь и священных принципов, не могут оказать на коммунистов переломного влияния, какое они оказали бы на обыкновенных людей или на другое политическое движение.
Хрущев признал, что пытки играли главную роль в «признаниях» и самообвинениях по ходу сталинских чисток. Он умолчал о наркотиках, хотя есть данные, что применяли и их. Но самые тяжелые пытки и мощные наркотики находились в душах самих обвиняемых.
Обычные обвиняемые, те, что не были коммунистами, не впадали в безумие истеричных самообвинений, не призвали смерть как награду за свои «грехи». Такое происходило только с «людьми новой закалки», с коммунистами.
Прежде всего они были морально уничтожены жестокостью удара и абсурдностью обвинений, которые неожиданно обрушила на них партийная верхушка, в полную беспринципность которой они не желали верить, хотя в глубине душ своих и в узком дружеском кругу уже подозревали, что что-то идет не так. Их внезапно вырвали с корнем, собственные вожди пригвоздили их, невинных к позорному столбу. Они были воспитаны в убеждении, что всем своим существом крепко связаны с партией и ее идеалами. Сейчас, преданные, брошенные, они остались в совершеннейшем одиночестве. Они не знали другого мира кроме коммунистической секты с ее узкими понятиями и отношениями, а если знали, то забыли, а теперь что-то постичь вне этих границ не смогли бы, даже получив разрешение, так как само сознание их, сама психика превратились в сознание и психику рабов.
Вне общества человек не просто не может бороться, он не может жить. Это его отличительная черта, замеченная еще Аристотелем, который назвал человека «политическим животным».
Что остается морально раздавленному лишенному всякой опоры сектанту, подвергаемому к тому же самым утонченным и жестоким пыткам, как не помочь «признаниями» своему классу, «товарищам», которым эти признания нужны для борьбы с «антисоциалистической» оппозицией и «империалистами». Это последнее «великое» и «революционное» дело, доступное его потерянной, уничтоженной личности.
Всякий настоящий коммунист уверен, что фракции и фракционная борьба — это большой грех против партии, против общих целей. И действительно, коммунистическая партия, будь она разодрана на фракции, не смогла бы ни победить в революции, ни настоять на своем господстве. Единство любой ценой становится мистическим императивом, скрывающим стремление партийной олигархии к неограниченной власти. Но даже почувствовав или осознав это, деморализованный коммунистический оппозиционер не в силах одолеть эту мистическую тягу к единству. Кроме того, он может полагать, что вожди уходят и приходят, что конкретные злые, глупые, эгоистичные властолюбивые вожди исчезнут, а цель останется. Цель — это все, разве не всегда так было в партии?
Даже Троцкий, самый последовательный из оппозиционеров, недалеко ушел от подобной логики. Однажды в порыве самокритики он провозгласил, что партия непогрешима, так как воплощает историческую необходимость, строит бесклассовое общество. Объясняя в эмиграции чудовищную аморальность московских процессов, он прибегал к историческим аналогиям: в Риме перед победой христианства, в эпоху Возрождения на заре капитализма также были неизбежны подлые убийства, клевета, ложь, чудовищные массовые преступления. Такое неизбежно и в эпоху перехода к социализму, заключал он; это пережитки старого строя. Но ничего он этим, конечно, не объяснил, просто успокаивал свою совесть, что не «предал» «диктатуру пролетариата», советскую власть как «единственный способ перехода» в новое, «бесклассовое», общество. Углубись он больше в этот вопрос, понял бы, что при коммунизме, как в эпоху Возрождения и вообще в истории, когда один наступающий класс прокладывал себе дорогу, моральные соображения играли все меньшую роль по мере того, чем с большими трудностями он сталкивался и чем на большее господство претендовал, чем идеальнее рисовал он будущий мир и чем одержимее бились за эти идеалы его приверженцы.
Не понимая, какие в действительности общественные перемены происходят после победы коммунистов, легко переоценить значение периодически случающихся в их среде моральных кризисов. Слишком высоко оценено, например, значение так называемой десталинизации — непринципиальных, близких сталинскому стилю нападок на Сталина со стороны его бывших придворных.
Моральные кризисы, большие и малые, неизбежны при всякой диктатуре: ее сторонников, привыкших считать унифицированность политического мышления патриотической добродетелью и священной гражданской обязанностью, сбивают с толку неизбежные повороты и перемены. Тем более неминуемы такие кризисы в тоталитарных системах.
Но коммунисты инстинктивно понимают, что на таких поворотах их классовое тоталитарное господство не теряет, а лишь набирает силу, это их естественный путь, а мораль и прочие соображения тут большой роли не играют, чаще даже мешают. Этому научила коммунистов практика. Потому если их одолевает даже и глубокий моральный кризис, он очень быстро проходит. И это логично, поскольку, когда всем существом стремишься к реальной цели, прикрывая ее рассуждениями об идеалах, тут не до разборчивости в выборе средств.
4
Коммунизм стал морально деградировать, когда его вожди начали беспардонные разборки в своих руководящих рядах, расправляясь прежде всего с теми из соратников, кто дела стремится привести в соответствие со словами. Но моральное падение в сторонних глазах еще не значит, что коммунизм ослаб. До сих пор обычно происходило наоборот. Всевозможные чистки и «московские процессы» не ослабляли, а усиливали и систему, и самого Сталина. Да, известные круги, особенно интеллектуалы, среди которых А. Жид — самый выдающийся пример, отошли из-за этого от коммунизма, усомнились, что он — в своем нынешнем виде, а другого, наверное, и не бывает — способен осуществить собственные идеалы. Но как таковой коммунизм вовсе не ослаб: новый класс окреп, утвердился, освободившись от моральных оков, втоптав в кровь настоящих сторонников коммунистической идеи. Морально пав в чужих глазах, в своих он стал только лучше, а в реальности — сильнее.
Чтобы современный коммунизм упал в глазах своего правящего класса, недостаточно партийных междоусобиц, нужно нечто совсем иное. Нужно, чтобы революция пожрала не только своих детей, но и — если можно так выразиться — самою себя. Нужно, чтобы сам правящий класс увидел, что его цели нереальны, утопичны, несбыточны. Нужно, чтобы его лучшие умы осознали, что возглавляют эксплуататорский класс и что их собственная власть неправедна. Признали, что об отмирании государства, о том, чтобы всякий давал по способностям, а получал по потребностям, в реальности пока не может идти и речи, а научных доказательств, что это вообще возможно, не так и много. Тогда бы и средства, которыми новый класс пользуется для достижения своих целей, а на самом деле только для укрепления своей власти, пришлось бы признать бесчеловечными, нелепыми, несовместимыми с его великой целью. Тогда бы и в самом новом классе дошло до колебаний и расколов, которые было бы уже не остановить. Иначе говоря, борьба за существование заставила бы новый класс, хотя бы отдельные его фракции, отречься и от прежних средств, и от самой цели — бесперспективной и нереальной.
Такая ситуация, однако, есть только теоретическая фантазия, она не просматривается ни в одной коммунистической стране, меньше всего — в послесталинском СССР. Правящий класс там по-прежнему монолитен, а осуждение сталинских методов свелось, даже и в теории, на защиту самого класса от произвола единоличной диктатуры. Хрущев на XX съезде оправдывал «необходимый террор» против «врагов», противопоставляя его сталинскому произволу по отношению к «хорошим коммунистам». Он осуждал не методы, а только лишь их адрес их применения. Что, кажется, поменялось после Сталина, — это отношения внутри самого класса, который достаточно окреп, чтобы не допускать в будущем подобного господства вождей и полицейского аппарата. Сам класс и его методы не особенно изменились, не видно ни раздора, ни морального упадка. Первые признаки раскола, правда, заметны в некотором идеологическом кризисе. Но этот процесс моральной дезинтеграции едва-едва начался. Для него только еще складываются условия.
Забирая себе все больше прав, правящая верхушка, однако, какие-то крохи вынуждена отдавать и народу. Невозможно говорить о попрании Сталиным прав коммунистов, чтобы массы не задумались о попрании своих прав, ведь их притесняют неизмеримо сильнее. И французская буржуазия восстала против Наполеона, когда ей окончательно надоели его войны и бюрократический деспотизм. Некоторую пользу из этого извлек и французский народ. Сталинские методы, в оправдании которых важнейшую роль играл образ общества будущего, больше не вернутся. Но это не значит ни того, что сегодняшние вожди принципиально отрекутся от них, ни того, что Советский Союз вскоре станет правовым демократическим государством.
Но кое-что все же переменилось.
Правящий класс не может теперь оправдывать, даже и перед самим собой, любые средства высокой целью. Он, конечно, продолжит разглагольствовать о коммунистическом обществе как конечной цели, поскольку иначе должен был бы отречься от абсолютного господства. Он не будет слишком разборчивым, защищая себя, но теперь ему придется всякий раз оправдываться за свою неразборчивость. Новая мощная сила — страх перед мировым общественным мнением, боязнь навредить самому себе — заставит его быть сдержаннее. Почувствовав в себе силы обрушить культ Сталина, творца системы, новый класс одновременно нанес удар по собственным идейным основам. Оказавшись на вершине господства, новый класс начал терять идейную догматичность, которая и позволила ему достичь такой власти. В монолите появились трещины. На поверхности все спокойно и гладко, но в глубине коммунистических рядов рождаются новые мысли, чреватые грядущими потрясениями.
Отказываясь от сталинских методов, новый класс не может сберечь и его догматику. Методы фактически были выражением идеи, практикой, в которой они воплощались.
Не добрая воля, а в еще меньшей степени человечность заставила сталинских соратников признать вред его методов. Собственные интересы, острая нужда заставили их стать разумнее и человечнее, хотя и после смерти любимого вождя и учителя.
Раньше цель служила моральным оправданием суровых средств. Отказ от неразборчивости в средствах пробудило сомнение в самой цели. Если методы оказались настолько плохими, сама цель начинает казаться нереальной. Ибо в любой политике реальны прежде всего средства, а цели всегда выглядят идеальными. «Добрыми намерениями вымощена дорога в ад».
5
История не знает случаев, чтобы идеальные цели достигались негодными средствами, так же как не было случаев, чтобы рабы построили свободное общество. Ничто так не характеризует цель, как методы ее достижения.
Если приходится целью оправдывать средства, что-то не то с самой целью. На самом деле именно средства, их усовершенствование и гуманизация, их отношение к свободе свидетельствуют о качестве цели.
Современный коммунизм еще далек от понимания этого. Он остановился в замешательстве, усомнился в средствах, но все еще уверен в своей цели.
Ни один демократический или хотя бы относительно демократический режим в истории никогда не основывался на далеких идеальных целях в ущерб решению малых, но необходимых ежедневных задач. Только так можно идти к великим целям, возможно даже и достичь их. А любая деспотия оправдывала саму себя идеальными целями.
Но ни одна из них высоких целей не достигла.
Современному коммунизму удалось деспотическими революционными методами уничтожить старое общество и утвердить новое. Он руководствовался прекрасными древними благородными идеями братства и равенства, но позже просто скрывал за этими идеями собственно его стремление к господству любой ценой.
Как в «Бесах» Достоевского Верховенский хвалил идеи Шигалева:
«У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все — каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное равенство... Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства...»
Так, когда целью оправдывают средства, цель становится все более далекой и нереальной. А страшная реальность средств — все более очевидной и невыносимой.