Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Лев Гудков, Наталия Зоркая, Екатерина Кочергина, Карина Пипия. Постсоветская молодежь: предварительные итоги. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание
Бегство от истории
В постсоветском обществе довольно быстро установилось негласное соглашение, своего рода консенсус между теми группами и силами, которые стали выступать в роли ведущих культурных и политических элит, и «обществом», или населением. Культурные элиты, точнее, их суррогаты — массмедиа, довольно рано (примерно к концу эпохи гласности) отреагировали на обозначившиеся настроения массовых читателей, зрителей, слушателей, скоро уставших от критики советского прошлого, «копания» в советском прошлом, «очернительства» своей страны и истории. Доля тех, кто считал, что в прессе, в СМИ слишком много внимания уделяется критике прошлого, сталинизма, проблемам массовых репрессий, межнациональных отношений и конфликтов и проч., значительно превышала долю тех, кто считал, что таких материалов недостаточно. Недолгий период либерально-демократического просветительства, лишь наметивший болевые узлы и точки советской истории и советского общества, скоро исчерпал свой потенциал. Этого времени явно не хватило для понимания и анализа нахлынувших на людей проблем, связанных с распадом советской экономической и политической системы.
Самооправдание «незнанием того, что творилось вокруг», «неучастием» типично для тоталитарных обществ. Оно подавляло и так достаточно слабые желания узнать и разобраться в том прошлом, наследниками и носителями которого являются наши страна и общество. Привычное и комфортное состояние неведения воспринималось как «нормальная жизнь» обычного человека, для которого не стоят проблемы моральной ответственности за действия властей, государства, тем более в прошлом. «Негатив», как теперь выражаются, относящийся к далекому и недавнему прошлому, просто вытеснялся (типично женская, слабая форма психологической защиты — «для меня это слишком тяжело» или другой вариант — «для меня это слишком сложно») из сферы публичного обсуждения, анализа и разбора, постепенно замещаясь играми, различного рода увеселениями и развлечениями, «житейскими ток-шоу» или гламурными сериалами. Особо заинтересованные, упертые какое-то время еще могли (теперь уже преимущественно в интернете) читать серьезные газеты, журналы и книги. Но вот обсуждения, полемика, аналитический разбор все больше становились делом скорее частным, кружковым или узкоспециальным. Рассказы об «ужасах настоящего» — разгул криминала, мафиозные разборки, катастрофы и проч. — обильно поставлялись и поставляются новыми мастерами теле- и киноэкрана и мощно развернувшейся желтой прессы, отлично работая на комплексах и страхах маленького человека, всякий раз облегченно вздыхающего от того, что все эти ужасы произошли не с ним. В угоду все тому же обычному человеку, который выглядел перегруженным обрушившейся на него в конце 1980-х информацией о прошлом страны, новый медийный культурный истеблишмент во взаимодействии с представителями власти разворачивает работу над позитивным образом советского прошлого, возвращая к жизни такие простые, невинные и человеческие вещи, как старые песни, старые фильмы и любимые герои (сначала более или менее отбирая приемлемое для новой России, а потом уже и безо всякого разбору, просто наше, какое есть). Вместо понимания своего прошлого российское общество успокоилось его как бы невинными стилизациями — «Старые песни о главном» и т. п.
Отношение молодежи к сталинской эпохе и советскому прошлому
Основной источник знаний современной молодежи о сталинской эпохе — это не семья, не школа, а СМИ, причем для основной массы опрошенной молодежи (1976–1989 годов рождения) это СМИ и российское кино (видимо, прежде всего сериальное) образца 1990-х — начала 2000-х.
Отношение молодых к сталинской эпохе и Сталину остается внутренне противоречивым. С одной стороны, конечно, их следует осудить, но с другой — усомниться в оценке, не поверить, что все могло быть так плохо. Половина опрошенных в 2005 году молодых россиян (N = 2000) согласилась с высказыванием «Нам нужно больше знать о сталинском периоде, чтобы не повторять ошибок прошлого». Другую половину молодых составили те, кто не считает изучение этой эпохи важным и необходимым. Сюда относятся либо те, кто считает, что изучение прошлого «в нашей нынешней ситуации не отвечает потребностям времени» (25%), либо те, кто согласен с мнением, что «нужно забыть о том, что происходило в период сталинского правления, и двигаться дальше» (18%; 6% затруднились ответить). Подавляющее большинство молодых (70%) полагает, что «Сталин был непосредственно виноват в заключении в тюрьмы, пытки и смерть миллионов невинных людей», но с суждением «Сталин — жесткий тиран, который не заслуживает ничего, кроме осуждения», согласны были уже только 43% опрошенных молодых (48% несогласных). Чуть более половины (55%) разделяют точку зрения (становящуюся сегодня все более популярной), что «Сталин, может быть, допустил некоторые ошибки, но заслуг у него больше, чем недостатков» (не согласны 33%; 11% затруднились с ответом).
Главной заслугой Сталина как для старших, так и теперь уже для молодых является победа в Великой Отечественной войне, оказывающаяся своего рода индульгенцией за все его грехи и преступления. Величие жертв и сам смысл победы как бы накладывают запрет на осмысление и критический разбор не только самой его фигуры, но и сталинской эпохи в целом. Проблема цены победы для самой страны, ее ближайших соседей, ряда европейских стран со временем вновь оказалась вытесненной на периферию общественного сознания и табуированной. Непонятыми, неосмысленными остаются для большинства и само возникновение, суть «фашизма» (а с ним и расизма, антисемитизма, национализма). Гитлер, как и Сталин, постоянно попадает в российских опросах в десятку выдающихся людей «всех времен и народов»; по данным молодежного опроса 2006 года (всероссийский репрезентативный опрос, N = 1775), Сталин следует «третьим номером», вслед за Пушкиным и Петром I, а Гитлер отстает от него лишь на четыре позиции. Около одной пятой молодых людей (2005 год) готовы были бы проголосовать за Сталина как за президента страны, если бы он был жив (определенно нет — 51%, каждый десятый затруднился с ответом).
Большинство молодых унаследовало от родителей и старших положительный образ брежневской эпохи, в которую в основном выросло поколение их родителей. Чем младше опрошенные, тем реже эта тема затрагивается в разговорах с родителями. Косвенно это обстоятельство можно интерпретировать как еще большую депроблематизацию советской эпохи для относительно молодых поколений родителей и их детей. Еще реже советское время обсуждается молодыми с «бабушками и дедушками» — поколением, пережившим сталинский террор. По данным этого же опроса, примерно одна пятая опрошенных молодых знает о том, что их деды и прадеды были жертвами репрессий сталинского и последующего советского периода, но 20% опрошенных не могут сказать об этом ничего определенного. Эти данные показательны и для оценки глубины «семейной» памяти.
Вторая мировая война глазами современных россиян
Фундаментальный анализ и историческая оценка советской эпохи тоталитаризма, объективная и полная история Второй мировой войны и советской политики в отношении стран Восточной Европы и Прибалтики, передел Европы и создание социалистического лагеря остаются, строго говоря, уделом немногих профессиональных гуманитариев — историков, отчасти социологов. Спрос на это знание со стороны общества, общественности и, что еще важнее, системы образования едва ли можно считать заметным и значительным.
Дело не только в том, что более половины опрошенных просто не знают о ключевых для судеб стран Восточной Европы и Прибалтики событиях (самые высокие показатели именно среди молодых), объективная и беспристрастная оценка которых так и не была дана на официальном уровне. Транслируемые СМИ оценки этих событий сегодня уже мало чем отличаются от оценок времен советской пропаганды, без видимого сопротивления принимаются на веру и поддерживаются большинством.
Массовое неведение истории своей собственной страны и тем более о последствиях сталинской политики в войне для стран Восточной Европы образует благодатную почву для поддержки внешнеполитических «акций ненависти», проводимых кремлевскими элитами, которые выработали свой особый стиль провокаций и шантажа. В качестве противников в последние годы наряду с Грузией выдвинулись на передний план не только все прибалтийские страны, но и Польша.
Теперь всякий, кто смеет напомнить о неприглядном для совершенно новой России прошлом, не говоря уже о настоящем, почти автоматом записывается во «вражий стан».
Распад Союза
Распад Союза превратился в повод для обиды на «младших братьев». На протяжении 1990–2000-х годов доля россиян, сожалеющих о распаде СССР, практически не менялась, составляя около трех пятых всего населения. Не росла и доля тех, кто не сожалел об этом (20–25%; лишь к концу 2006 года этот показатель составил почти треть — 32% всех опрошенных). Подобное соотношение позиций (значительное преобладание сожалеющих о распаде) фиксировалось на протяжении всех этих лет во всех социально-демографических группах, включая группу молодых (до 29 лет). Спустя полтора десятка лет, отделяющих Россию от этого события, распад советской империи по-прежнему существует в массовом сознании как коллективная травма идентичности, которая не была ни осмыслена, ни прожита, ни проработана на уровне общества и его институтов. Доминируют в этом массовом «плаче» комплексы человека несвободного, зависимого и иерархического. Такой «гражданин» чувствует себя «комфортно», только будучи вписанным в систему таких властных отношений, когда проблема индивидуального (и морального) выбора и ответственности как бы передается «вверх по лестнице», вытесняется, замалчивается или забалтывается. Зоной индивидуальной ответственности (соответственно выбора, влияния) и социальной заботы как для старших, так и для молодых выступает исключительно ближний круг: семья, родственники, в гораздо меньшей мере — друзья и коллеги. За этими очень узко очерченными кругами связей, отношений уже не существуют такие же люди, а есть «другие», чужие, не-свои.
Еще один мотив переживаний и сокрушений по поводу распада советской империи — это устойчивое представление, что его можно было избежать: на протяжении по меньшей мере второй половины десятилетия 1990-х — 2000-х годов доля придерживавшихся такой оценки абсолютно преобладала над теми, кто считал распад Союза неизбежным (примерно 2:1). Соотношение этих позиций в различных социально-демографических группах было и остается схожим. Массовая распространенность и устойчивость представлений о том, что ни в распаде СССР, ни в распаде социалистического лагеря, ни в перестройке, ни в «гайдаровских реформах», ни в приватизации не было никакой нужды, что этих событий можно и нужно было избежать, «естественным» образом возвращают нас к поискам врагов народа, павшего жертвой этих перемен. Сначала внутри страны (Горбачев, Ельцин, мафия, преступники, кооператоры, олигархи, демократы), а по мере адаптации к новым социальным и политическим рамкам существования — к врагам внешним.
Устойчивость коллективного комплекса травматических переживаний по поводу распада СССР указывает на то, что ни в одном из его институтов, обеспечивающих культурное воспроизводство общества, за весь постсоветский период не произошло ничего такого, что можно было бы считать, пользуясь немецким выражением, продуктивной «проработкой прошлого» (Vergangenheitsverarbeitung). Главный смысл ее — глубокое осмысление прошлого, преодоление его негативных последствий в современности. В конце 1990-х годов, в начале «путинского периода», при оценке «потерь», связанных с распадом СССР, в общественном мнении еще доминировали как бы рациональные представления — «разрушение единой экономической системы» (опрос 1999 года — 60%, первое по частоте упоминание, в пандан к этому — подъем в конце 1990-х оценки остроты проблемы «кризис экономики, спад производства»), хотя политическая «перестройка» середины 1980-х была вызвана именно крахом этой экономической системы. С конца 1990-х к началу 2000-х годов резко снижается (примерно с 70 до 10%) проблема невыплаты зарплат, пенсий, пособий и проч., соответственно, значительно растет индекс субъективной удовлетворенности материальным положением семьи. При весьма незначительном росте реальных доходов она, как нам представляется, становится базой для закрепления пассивного типа адаптации. Именно с этого момента мы видим признаки «активного подключения» одного из главных ресурсов (соответствующих жизненных практик) советского иерархического человека — «терпения». Культурный капитал «терпения», безусловно, связан с развитыми у советского человека жизненными практиками приспособления и выживания, получившими свое особое развитие в брежневскую эпоху застоя и дефицита, по сути создавшего (или сохранившего) социальную базу и питательную среду для новейшего расцвета коррупции на всех уровнях жизни общества. Ослабление проблемы невыплаты зарплат, совпавшее с приходом к власти Путина, не могло не способствовать росту массовых представлений о нормализации жизни, особенно для человека, который воспринимает и ценит «работу» почти исключительно как источник средств к существованию. Именно в период ликвидации задолженностей резко возрастает доля людей, считающих, что «жить трудно, но можно терпеть», а также и доля более активных в своих практиках адаптации — тех, кому «приходится вертеться и хвататься за все», чтобы обеспечить себе и своей семье пристойную жизнь. Возвращение государством привычного (и высоко ценимого) гарантированного минимума («главное — стабильный заработок») сочетается с ростом позитивных настроений и показателями удовлетворенности своей жизнью и со стремительным ростом поддержки высшего руководства.
Специфическая российская готовность демонстрировать благодарность начальству, особенно высокому, за то, что тебе и так положено («за кефир отдельное спасибо», как говорил Жванецкий), за то, что ты заработал, заслужил (и нелюбовь «одалживаться», в том числе у «ближнего», просить, связанная с неумением и нежеланием быть благодарным другому), указывает на значительные дефициты самоуважения и ущемленное чувство собственного достоинства (того, что ты чего-то стоишь), на комплексы униженности и самоуничижения. Собственная значимость удостоверяется, переживается почти исключительно через апелляцию к «высшим» властным инстанциям. Оборотная сторона этого — низкая оценка своих возможностей влиять на происходящее вокруг, сужение сферы своей личной ответственности и возможностей влияния до своего ближайшего круга, что, по сути, предстает и как отказ от социальной значимости личного, морального выбора. Структура социальной идентичности такого человека обусловлена его включенностью во властную вертикаль, прежде всего принадлежностью к государственному целому. Но это же значит, что изменение, тем более крах, трансформация «великой державы» оборачиваются для человека иерархического сильнейшей травмой, повергающей его в состояние фрустрации, дезадаптации и потерянности. Поскольку универсальной, социально закрепленной идеи личной ответственности за происходящее в обществе и стране практически нет, то нет и взаимности. Не возникает сообщества, построенного на основе общих универсальных идей и представлений. А потому нет нужды и в том, чтобы разбираться и понимать происходившее в прошлом и происходящее в настоящем. Процесс абстрактного понимания общественного целого предполагает обобщенную фигуру собеседника, значимого Другого, в диалоге, споре, полемике с которым и возникает общее понимание и знание.
За семь лет «путинского правления», отмеченного высокими показателями поддержки президента, особенно среди молодежи, в ряду печалей по поводу распада СССР на первый план выдвигается чувство «утраты принадлежности к великой державе» (в 1999 году — 29%, в конце 2006 года — 55%). Другие сожаления связаны с утратой роли «большого брата» — «трудно стало свободно путешествовать, поехать на отдых» (с 10% до 23%), «утрачено чувство, что ты повсюду дома» (с 10% до 25%). Устойчивость великодержавных комплексов и непрекращающееся ностальгирование по поводу былого величия наблюдаются сегодня и у нового поколения, подавляющая часть которого выросла уже в постсоветской России. Правда, выражаются они главным образом в представлении об «особом пути России», как бы компенсирующем утрату роли супердержавы.
Абсолютное большинство молодых, опрошенных в 2005 году (78%), полностью или скорее согласны с прозвучавшим несколько лет назад из уст президента суждением о том, что распад Советского Союза стал величайшей геополитической катастрофой XX века. На этом фоне понятно, что такие «геополитические» последствия распада СССР, как, например, объединение Германии и распад социалистического лагеря, также не вызывали у постсоветского человека ни особого энтузиазма, ни одобрения. Позиция молодых (причем только самых молодых) в отношении этих исторических событий отличается не столько соотношением мнений, сколько тем, что они либо меньше знают, либо меньше интересуются подобными вопросами.
Враги внутренние и внешние: уроки нетерпимости
Первое молодое постсоветское поколение выросло в общественной атмосфере перестройки и постоянных поисков в духе «советской цивилизации» виноватых в неудачах и врагов, которые сначала воспринимались почти как личные враги, а по мере нормализации собственной жизни и усиления поддержки «генерального курса» нового руководства, возглавляемого Путиным, стали квалифицироваться как враги нации и российского государства. Это и кавказцы, и приезжие, и мигранты, особенно нелегальные. Это и те, кто особенно портит образ русского народа, — наркоманы (но не пьяницы), проститутки, гомосексуалы и т. д. Молодые россияне так или иначе что-то знают о страшной поре сталинских массовых репрессий, когда цена человеческой жизни была сведена к нулю, но это знание не затрагивает моральную и деятельную сторону сознания. Подавляющее большинство российского населения демонстрирует яркие черты репрессивного сознания, включающего национализм и ксенофобию.
Взгляды молодежи на фоне других возрастных групп отличаются большей нетерпимостью и агрессией. Это унаследованное от «простого советского человека» репрессивное сознание выступает оборотной стороной униженного, уязвленного в своей неполноценности, зависимости и беззащитности человека, не пытающегося защитить себя от любого произвола, — в районном ЖЭКе, поколение отличает по большому счету от этого человеческого типа лишь то, что оно прилично усвоило правила игры и скорее способно добиться своих целей.
Весьма низкая (и среди молодежи) оценка соблюдения прав человека в России и почти поголовное согласие с тем, что не в России, а именно на Западе цена человеческой жизни выше, чем в России, а основное право человека — право на жизнь — реализуется скорее «там», а не «здесь», сочетаются с мстительной готовностью ущемлять и поражать в правах «других», особенно тех, кто в меньшинстве, и уж тем более отклоняющихся от нормы групп.