Мериел Шиндлер. Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи. М.: КоЛибри. Перевод с английского Татьяны Камышниковой. Содержание
Из документов, которые оказались в просмотренных мной папках, я узнала, что по делу о нападении на Гуго проходили три человека. Все трое были членами Национал-социалистического моторизованного корпуса — НСМК, военизированной организации, где мужчины обучались вождению и обслуживанию автомобильной техники, а также доставляли машины и грузы туда, куда было нужно армии. После войны члены НСМК всячески убеждали союзников, что это было всего лишь объединение автолюбителей, нечто вроде Британского Королевского автомобильного клуба.
Однако структура этой организации говорила об ином. После некоторых розысков я обнаружила, что в НСМК существовало не менее девятнадцати различных званий и некоторые из них были очень похожи друг на друга. Я и не представляла себе, что в скромном транспортном подразделении существовала такая разветвленная система; чуть измененные звания практически повторяли те, что существовали в немецкой армии.
Обергруппенфюрером НСМК был не кто иной, как гауляйтер Гофер. Ниже по иерархии стояли трое обвиняемых: Йозеф Эбнер был обертруппфюрером, Август Хёрагер — шарфюрером, а Ганс Рюдль — труппфюрером. Эбнер, самый старший из троих, поднявшись с самого низа, прошел семь ступеней этой лестницы. Мне было ясно, что все трое обвиняемых были, что называется, мелкой сошкой и всячески подчеркивали это.
Я тут же заметила нечто общее между Эбнером и Рюдлем, с одной стороны, и моим дедом — с другой: в Первой мировой войне все трое служили императору в стрелковых частях на Южном фронте. Хёрагер находился на том же фронте, но в другом полку — и отличился, в 1915 году получив серебряную и бронзовую медали «За храбрость», а в 1916-м был награжден воинским крестом кайзера Карла.
На какой-то момент я представляю себе, что эти четыре бравых ветерана — и среди них Гуго — могли бы сходиться в кафе и за кружкой пива вспоминать о грандиозных сражениях на высокогорье. Вот только в 1938 году даже самые сильные узы товарищества, которые могли связывать старых солдат, уже давно подточила гниль национал-социализма.
Перелистывая плотно покрытые машинописью страницы рассказов этих людей о своем прошлом, я начинаю понимать, чем нацисты сумели привлечь недовольных властями и обедневших австрийцев. И Йозеф Эбнер, и Август Хёрагер говорили, что в 1930-х годах сильно бедствовали и не имели работы, да и Рюдль жаловался на «стесненное экономическое положение». Эбнер и Хёрагер, оказывается, были социал-демократами, пока не разуверились в способности этой партии хоть как-то улучшить их жизнь. Хёрагер показал, что вступил в нацистскую партию в 1930 году, потому что видел вокруг себя одних только бедных и униженных; на собрания нацистов его привлекали полная ясность и чувство товарищества.
Эбнер перед Первой мировой войной учился на маляра. Демобилизовавшись, он вернулся к своей мирной профессии, но в 1934 году, когда с работой стало трудно, он был уволен и тогда же вступил в нацистскую партию. С тех пор он хватался за все, — по его словам, жилось трудно, но в партии и НСМК к нему относились хорошо и не разочаровывали. За минимальный членский взнос, 50 грошей в месяц, он получал финансовую помощь, когда становилось совсем уж плохо. Ему выдавали сухой паек и даже брали вещи в стирку. До самой «хрустальной ночи» ничего особенного от него и не требовалось; иногда он участвовал в проверках или работал на пунктах проверки в Прадле, одном из районов Инсбрука.
И вот я перешла к событиям той самой ночи 1938 года. Я юрист и в гражданских делах привыкла записывать и анализировать свидетельские показания. Мне хорошо известно, как по-разному свидетели могут вспоминать одно и то же. Чем больше я читаю о ночи с 9 на 10 ноября 1938 года, тем сильнее поражают меня пробелы и различия в их показаниях. Все трое даже не слишком хорошо помнят дату «хрустальной ночи»; никто из них точно не назвал имен тех, кто еще был в группе. У них как будто случился провал в памяти.
И все-таки более-менее удалось составить картину произошедшего. Из показаний стало понятно, что члены подразделения НСМК под названием «Штурм-5» (район Прадль) во главе с Эбнером обычно собирались в кафе «Хаммерле» на Музеумштрассе, располагавшемся по диагонали от главного музея Инсбрука, где я усердно просматривала старые номера местной газеты.
Эбнер рассказывал, что 9 ноября 1938 года, закончив обычную проверку, руководитель их группы штурмфюрер Хохрайнер приказал ей собраться в кафе. Но, прибыв туда в форме, они услышали от Хохрайнера, что нужно «срочно возвращаться по домам, переодеться в гражданское без знаков различия и собраться на Бознерплац». По словам Хохрайнера, готовился сюрприз гауляйтеру Гоферу, который возвращался с торжеств в Мюнхене. Эбнер вспоминал, что о нападениях на евреев в кафе вообще не говорили.
Он вернулся в свою квартиру неподалеку, где проживал с женой Луизой и тремя детьми, ничего им не сказал, переоделся и около полуночи ушел на Бознерплац, расположенную западнее главной железнодорожной станции Инсбрука. Прибыв на место, Эбнер встретил там других членов своей группы, в том числе и Хёрагера; по его подсчетам, в темноте, негромко переговариваясь, стояли человек сорок — пятьдесят. Эбнер о разговорах не упоминал совсем, но зато запомнил, как Хохрайнер переходил от группы к группе и раздавал указания.
Эбнер вспоминал, что Хохрайнер заявлял вполне недвусмысленно: «Сегодня во всем рейхе будут бить евреев — мстить за убийство немецкого дипломата». Эбнер уже успел прочесть местную газету и знал, что в Париже молодой еврей по имени Гершель Гриншпан застрелил немецкого консула Эрнста фон Рата. Нацистский режим твердил, что события «хрустальной ночи» стали стихийным, неуправляемым всплеском патриотичного и верноподданного гнева немецкого народа. Ничего подобного.
Хохрайнер поручил Эбнеру взять с собой несколько добровольцев и... дал ему адрес моего деда на Андреас-Гофер-штрассе. Эбнер вспоминал, что Хохрайнер много говорил о том, что «еврейских свиней» нужно уничтожить, а их дома «разнести на кирпичи» и что полиция ни во что вмешиваться не будет.
Хёрагер вспоминал, как Хохрайнер говорил: «Вы идете к Шиндлеру на Андреас-Гофер-штрассе и лупцуете этого еврея так, чтобы он попал в больницу. Если забьете до смерти, тоже неплохо. Вас прикрывают. Полиция мешать не будет».
«Ну, кто хочет уделать Шиндлера?» — спросил Эбнер свою группу, в которую входил и Рюдль; он был крупным, а значит, мог пригодиться. По утверждениям Эбнера, Хёрагер горел желанием. Сам же Хёрагер не помнил, что вызвался идти добровольцем. В любом случае Хохрайнер помахал им всем на прощание и дал наказ выполнить все точно, потому что потом их будут проверять.
Не очень обычно, что Эбнер получил только один адрес. Полагаю, что он, как и все в Инсбруке, знал, кто такие Шиндлеры. Без всякого строя группа Эбнера прошла короткое расстояние от Бознерплац до Андреас-Гофер-штрассе. Сколько всего в ней было человек, вспоминают по-разному, но ясно, что семь — девять. Хёрагер признавался: «По дороге я начал думать, что нам не нужно было бы этого делать, и шел без настроения». Эбнер вспоминал, что Хёрагер, наоборот, рвался вперед и настаивал, чтобы Шиндлера отдали на расправу именно ему.
Двигаясь к квартире Гуго, они, должно быть, слышали отчаянные крики и звон разбивавшихся окон на когда-то тихих улицах. «Хрустальная ночь» — названная так потом из-за усыпавших улицы осколков стекол — уже была в полном разгаре, распоясавшиеся молодчики крушили все подряд. Эсэсовцы тоже не оставались в стороне. У них было особое задание: убить трех известных в городе евреев и уничтожить еврейский молельный зал.
Группа Эбнера, кажется, подошла к четырехэтажному дому Шиндлеров на рассвете, хотя точно это неизвестно и все вспоминают по-разному. Все окна закрыты ставнями, и ни в одном не было света. Эбнер велел Рюдлю стоять на стреме и свистеть, если кто-то появится, а потом прошел в арку, которая вела к входу в жилые помещения над магазином, и дал знак остальным следовать за ним. Тяжелая деревянная дверь оказалась запертой, поэтому на втором этаже он нажал кнопку звонка, под которым висела аккуратная табличка Fa. Schindler («Семья Шиндлер»).
Как и все в Инсбруке, Эбнер, скорее всего, знал, что летом виллой Шиндлеров завладел гауляйтер Гофер и что Гуго пришлось вернуться в эту квартиру, располагавшуюся над штаб-квартирой компании.
На втором этаже никто не отвечал, там было все так же темно, а вот на третьем зажегся свет. Я представила себе, как Гуго моментально проснулся, услышав звонок и мужские голоса прямо под окном, и как поглаживал, успокаивая, своего любимого охотничьего пса шоколадного цвета. Гуго был не из трусливых и, полагаю, поднялся с постели, тихо подошел к окну и посмотрел вниз через щелку в закрытых деревянных ставнях; он, наверное, пытался понять, что было на уме у людей, заявившихся к нему в ночь на четверг.
Он, конечно же, знал, что такой поздний визит не сулит ничего хорошего, и, наверное, все сильнее боясь, понимал, что, если незваные гости проникнут в здание, оно окажется ловушкой. Я увидела этот дом на Андреас-Гофер-штрассе своими глазами и теперь знаю, что Гуго не спасся бы, даже если бы выбрался на задний двор: никакого хода оттуда нет.
Визитеры и не собирались уходить, только теперь названивали соседке Гуго сверху. Гуго, наверное, было слышно, как госпожа Фрейгер встает и ходит по квартире. Она вспоминала потом, что, выглянув из окна, не узнала никого из стоявших на улице, хотя фонари горели, а не разглядев их, не собиралась, конечно, и впускать к себе.
Йозеф Эбнер. Источник: © Project Archive, Niko Hofinger ; М. Шиндлер «Утраченное кафе «У Шиндлеров». История Холокоста и судьба одной австро-венгерской семьи», с. 263. Изображение предоставила Издательская Группа «Азбука-Аттикус»
Эбнер требовательно произнес: «Нам нужно видеть господина Шиндлера. Немедленно откройте!» Госпожа Фрейгер твердо ответила: «Господин Шиндлер проживает на втором этаже. Все, уходите. Не мешайте спать».
Она осталась глуха к уверениям Эбнера, что он ехал всю ночь и у него «к господину Шиндлеру срочное дело», и поэтому Эбнер, как он сам показывал, начал звонить в другие квартиры. «Открывай давай, Лео!» — заорал кто-то из его группы, звоня в квартиру Лео Лишки на четвертом этаже. Он работал вместе с Йозефом Шнейдером, одним из членов группы Sturm-5.
Лишка отправил свою сестру открыть окно и узнать, в чем дело, но Шнейдер хотел говорить именно с Лео, и тот после долгих колебаний спустился по лестнице. На третьем этаже ему повстречалась госпожа Фрейгер, и они шепотом переговорили.
В своих свидетельских показаниях Лишка утверждал, будто бы сказал ей: «Видите ли, госпожа Фрейгер, я ведь тоже не хочу их пускать, но все-таки надо открыть. Они хоть и не в форме, но я их узнаю. Это НСМК. Может, они хотят что-то узнать у господина Шиндлера».
Я вздрогнула от мысли, что Гуго, наверное, слышал, как сосед спускается по широкой каменной лестнице, чтобы отпереть дверь.
Внизу Лишка еле успел спросить «Ну, в чем дело?», как Шнейдер отшвырнул его в сторону, и троица во главе с Эбнером прорвалась на второй этаж. Лишка ретировался в свою квартиру на четвертом этаже. Госпожа Фрейгер стояла на площадке третьего этажа со своими двумя детьми: они проснулись, подбежали к ней и теперь свесились через перила; рядом находилась сестра Лишки. Они смотрели, как Эбнер неистово нажимал кнопку звонка в квартиру Гуго, пока он не заорал и не приказал им возвращаться к себе.
«Помогите! Убивают! Откройте!» — вопил Эбнер, рассчитывая выманить Гуго. Тот зажег свечу. Наверное, его трясло от страха, но дверь он все-таки не отпирал, и Эбнер навалился на нее всем телом. Ничего не получилось. «Август, Йозеф, помогайте!» — крикнул Эбнер, и все трое кинулись на дверь, так что дрогнула стена и с нее полетела пыль и куски штукатурки. Дверь не открывалась.
Инсбрук, 10 ноября 1938 года
В квартире на втором этаже дома № 13 по Андреас-Гофер-штрассе озадаченный Гуго Шиндлер ждет, что будет дальше. Он понимает, что против таких громил не устоит. Ему сравнялось пятьдесят лет, он лысеет, толстеет и... боится. В молодости он немного занимался боксом; сохранились даже соответствующие фотографии, правда снятые более двадцати лет назад. Дни армейской горной подготовки тоже давно миновали.
— Рюдль, иди сюда, помогай, сила нужна! — кричит Йозеф Эбнер с площадки на улицу.
На лестнице снова гремят шаги. По двери опять молотят, и она наконец уступает.
Трое громил из группы Sturm 5 вваливаются в холодную, неосвещенную прихожую. Август Хёрагер потом осмотрительно заявлял, что шел за Йозефом Эбнером и Гансом Рюдлем. Возникает короткая заминка, потому что перед собой они видят сутуловатого Гуго в полосатой пижаме; в одной руке у него свеча, а другой он держит за ошейник свою охотничью собаку.
— Мы не делали никому ничего плохого, — осторожно произносит Гуго. — Зачем вы пришли? Не понимаю...
Голос его дрожит, он старается подобрать слова, чтобы остановить то, что вот-вот произойдет. Он узнает своих незваных гостей: все они местные, инсбрукские.
И вот они находят оружие. Хёрагер замечает прислоненные к стене санки Курта. Он хватает их за тканевое сиденье, поднимает и изо всей силы обрушивает на голову Гуго. Железная полоса, гвоздями прибитая к полозу, чтобы защитить древесину, оставляет глубокий вертикальный шрам у него на лбу; кровь заливает его лицо, попадает в глаза.
Сначала Гуго стоит совершенно тихо. Потом со стоном отшатывается. Терпеть боль нет сил. Он роняет свечу, она гаснет; и выпускает из руки ошейник, так что собака выбегает на площадку, где ее ловит один из группы Эбнера, Карл Тойтерманн. Потом Тойтерманн говорил, что не входил в квартиру; но он слышит, как вскрикивает Гуго и начинает плакать женщина; слышно ему, и как две женщины наверху громко жалуются, что это настоящий скандал (Schweinerei, или поросячий визг по-немецки) и что все это безобразие происходит среди ночи.
Участники этого события очень по-разному вспоминали, что происходило в квартире. Так, Хёрагер показал, что каждый из них бил Гуго по лицу, причем особо подчеркивал, что он лично бил только рукой. С учетом ран, которые получил Гуго, мне кажется более вероятным, что как раз Хёрагер-то и ударил его санками по голове; то же самое рассказывал и отец. Хёрагер же утверждал, что Гуго поранился, не удержавшись на ногах после ударов.
Эбнер, наоборот, описывал, как Хёрагер швырнул Гуго в спальню, где принялся избивать. Он говорил, что не бил Гуго, потому что как раз тогда выводил из комнаты женщину, «наверное, госпожу Шиндлер», которая была в одной ночной рубашке и горько рыдала. Эбнер утверждал, что, насколько помнил, Гуго бил один Хёрагер. Когда Эбнер заглянул в спальню, то увидел там полный разгром и Гуго, всего в крови и слезах сидевшего на кровати. На вопрос, почему он не бил Гуго, Эбнер ответил, что ему расхотелось, когда он увидел это. Группа не ограничилась нанесением ран, а прошлась по всей квартире. Вилла к тому времени была уже продана (кафе и винокурня тоже), и Гуго заставил гостиную ящиками с ценными вещами Шиндлеров, чтобы переправить их туда, где он надеялся начать новую жизнь. Хёрагер признался лишь в том, что разбил буфет, а сделал это из-за полной неразберихи. А на самом деле погромщики выдернули из него все ящики и расколотили весь фарфор и хрусталь, которые там хранились.