Юкио Мисима. Книга самурая. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2021. Перевод с японского Сергея Логачева. Содержание
«Хагакурэ» больше всего читали во время войны, когда смерть собирала свою жатву. Тогда же был очень популярен роман Поля Бурже «Смысл смерти», а «Хагакурэ» повсеместно рекомендовали как книгу, укрепляющую решимость молодежи идти воевать.
Сейчас если «Хагакурэ» и читают, то непонятно, с какой точки зрения. Если и есть какая-то причина проявлять интерес к этому трактату, то, как я могу предположить, читатели руководствуются соображениями, полностью противоположными тем, что были у японцев во время войны. Дело в том, что у нас на глазах быстро нарастает огромное разочарование в смерти. Когда все другие запросы удовлетворены, смерть становится единственным неосуществленным желанием. Как ни приукрашивай смерть, не остается ни малейших сомнений в том, что она существует и мало-помалу ломает наше сопротивление под ее натиском.
Молодежь может жаждать смерти умозрительно, в то время как люди среднего возраста и старше, чем больше у них свободного времени, тем больше они боятся заболеть раком. А рак — убийца куда более жестокий, чем любая политическая власть.
Японцы всегда были нацией, остро ощущающей постоянное присутствие смерти за фасадом жизни. Их представления о смерти четки и ясны. Смерть для них отличается от того отвратительного и ужасного явления, которое предстает в сознании иностранцев.
Образа существа с косой в руке, несущего смерть, который был распространен в средневековой Европе, в воображении японцев не существовало. Они представляли ее и не так, как жители Мексики, где с современными городами соседствуют руины, оставшиеся после ацтеков и тольтеков, где смерть чувствовала себя хозяйкой и под палящим солнцем все поросло густой травой. Не грубые и дикие картины небытия, а образ смерти, за которым существует источник живительной влаги, откуда в окружающий мир непрерывно изливаются струи чистой воды, — вот что долгое время обогащало японское изобразительное искусство.
Мы многому научились у Запада в познании философии жизни, однако не смогли довольствоваться только ею. Аналогичным образом не получилось вобрать в себя и философию буддизма с ее нетерпимой концепцией греха и кармы, согласно которой человек проходит через бесчисленное множество перерождений.
Смерть, по «Хагакурэ», несет в себе непостижимую чистоту небесной лазури, быстро мелькнувшей в просвете между облаками. В современной трактовке такое представление удивительным образом смыкается с камикадзе — летчиками-смертниками, действия которых сейчас называют самой трагической тактикой той войны. Атаки камикадзе были названы негуманными, а имена погибших в них покрыли позором. Однако в долгой и неразрывной исторической традиции Японии ничто так не приблизилось к провозглашенным «Хагакурэ» идеалам чистого действия и смерти, как боевой дух этих парней, которые шли на смерть во имя своей страны, хотя, если изучить мотивы пилотов по отдельности, окажется, что у каждого были свои страхи и невзгоды. Некоторые скажут, что камикадзе только красиво звучит, а на самом деле этих людей заставляли умирать. Наверняка эти парни, даже не прошедшие до конца курс обучения в школе, были посланы на смерть против их воли государственной властью. Даже тех, кто пошел воевать по собственному желанию, фактически по принуждению погнали на верную смерть... И это будет правдой.
Что же, смерть, на которую намекает «Хагакурэ», совсем другая? Смерть, которую человек выбирал сам? Я так не думаю. «Хагакурэ» говорит о смерти как о действии, которое человек может выбрать, и призывает сделать именно такой выбор. Но за этими словами лежит глубокий омут нигилизма. В него погружен избежавший смерти человек, которому в свое время запретили совершить ритуальное самоубийство. Если человек лишен полной свободы выбора и не может выбрать смерть, заставить его умереть тоже невозможно. Даже в случае смертной казни, являющейся крайней формой насильственной смерти, приговоренный может попытаться оказать ей сопротивление, мобилизовав для этого силу духа, и это уже будет не просто смерть по принуждению. Даже смерть от атомной бомбы, несущей гибель всему, была для каждого из погибших смертью по воле рока. Встретиться со смертью лицом к лицу мы можем, только когда окажемся зажаты между судьбой и собственным выбором. Вопрос о том, какую форму примет смерть, решается в вечном противоборстве между человеческим выбором и независящим от человека Провидением. В каком-то случае может показаться, что человек ушел из жизни по собственной воле. Пример тому — самоубийство. В другом случае смерть представляется насильственной в полном смысле этого слова. Пример — гибель в результате авианалета.
Но даже в случае самоубийства, которое, как может показаться, является высшим проявлением свободной воли, на пути к смерти играет свою роль судьба, которую, как известно, не выбирают. И даже при такой, казалось бы, естественной смерти, как смерть от болезни, иногда она бывает похожа на самоубийство, заставляя думать, что человек ушел из жизни добровольно. Условия, при которых «Хагакурэ» предлагает выбрать смерть, отнюдь не всегда имеют четкую форму. Появляется враг, человек сражается с врагом и оказывается перед выбором: умереть или жить — и решает умереть. Но такие понятные условия возникают далеко не всегда, даже в те времена, когда не существовало другого оружия, кроме меча, все было не так просто. Доказательством тому является сам Дзётё Ямамото, доживший до шестидесяти одного года.
Иными словами, независимо от того, идет речь о «Хагакурэ» или атаке пилотов-камикадзе, ни у кого нет права утверждать, что в одном случае мы имеем смерть по собственному выбору, а в другом — по принуждению. Провести здесь разграничение человек может только в условиях суровой реальности, оказавшись со смертью лицом к лицу. Это проблема человеческого духа, находящегося в состоянии пика напряженности.
Здесь мы сталкиваемся с самой сложной проблемой, имеющей отношение к смерти. А бывает ли на самом деле праведная смерть, смерть, которую мы выбираем во имя праведной цели? Многие молодые люди сейчас говорят, что не желают умирать в несправедливых войнах вроде той, что идет во Вьетнаме, однако, если потребуется отдать жизнь ради справедливого государственного дела или спасения человечества, сделают это с радостью. Подобное отношение сформировалось под влиянием послевоенной системы образования и распространения точки зрения, что мы не должны повторять ошибки тех, кто погиб в войне за ложные национальные интересы, и что впредь можно умирать только за те цели и идеи, которые человек сам считает справедливыми.
Но ведь человек живет в государстве, а посему может ли он ограничивать себя только такими целями? И даже если он не считает государство предпосылкой своего существования и живет, представляя себя личностью, стоящей выше государства, есть ли у него возможность самостоятельно выбрать смерть во имя абсолютно справедливой цели, в интересах человечества? Здесь неизбежно возникает несоответствие между абсолютной концепцией смерти и релятивистским человеческим пониманием справедливости. Ведь может случиться так, что справедливость целей, за которые мы готовы умирать сейчас, через десяток, или несколько десятков лет, или лет через сто — двести будет подвергнута пересмотру и скорректирована историей. Мелкие, самоуверенные суждения людей насчет выбора цели «Хагакурэ» отделяет от глубокого философского понятия, каковым является смерть. В конечном счете смерть — не вещь, которую мы можем для себя выбрать. Вот почему в ситуации, когда стоит выбор — жизнь или смерть, «Хагакурэ» рекомендует смерть. Однако это вовсе не равносильно выбору смерти. Дело в том, что у нас нет стандарта, по которому можно выбрать смерть. Тот факт, что мы живы, может означать, что мы уже выбраны для чего-то и, если наша жизнь — не то, что мы сами выбрали для себя, возможно, мы не в состоянии и умереть по собственной воле.
Что же означает для живого существа встреча со смертью? В таком случае, гласит «Хагакурэ», главное — чистота действия. Дзётё утверждает значение высокой страсти, ее силу и смерть, порожденную страстным порывом. Именно это он имеет в виду, говоря, что осуждение бесполезной смерти — это «рассуждения в духе камигата». «Хагакурэ» одной строкой: «Я постиг, что Путь воина — это смерть», самой важной декларацией на тему смерти, разрубает узел вечных антагонистических противоречий между жизнью и смертью. «Некоторые считают, что умирать, не имея конкретной цели, не выполнив свою миссию до конца, бессмысленно. Это рассуждения в духе камигата. В ситуации „или-или“ невозможно предугадать, получится ли все так, как задумано, или нет».
«Выполнение своей миссии» — на современном языке то же самое, что правая смерть за правое дело. «Хагакурэ» заявляет, что, оказавшись перед лицом смерти, человек не может знать, насколько это дело правое.
«Все люди хотят жить. Любой человек может найти логическое оправдание желанию остаться в живых». Он существует и во имя оправдания своего существования должен придумать какую-то теорию. Соответственно «Хагакурэ» лишь выражает релятивистскую точку зрения, согласно которой лучше умереть, чем жить дальше трусом, который не сумел выполнить свою миссию. «Хагакурэ» ни в коем случае не утверждает, что, умирая, человек обязательно выполняет свою миссию. В этом проявляется нигилизм «Хагакурэ» и одновременно самый возвышенный идеализм, рожденный этим нигилизмом.
Мы все время склонны испытывать иллюзии, что готовы умереть ради некой идеи или идеологии. Однако «Хагакурэ» настаивает, что даже самая безжалостная и бесполезная смерть, не приносящая ни цветов, ни плодов, несет в себе достоинство как смерть человека. Если мы так высоко ценим жизнь, почему того же самого не достойна смерть? Никакую смерть нельзя назвать напрасной.