Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Марк Григорян. Ереван. Биография города. М.: Слово/Slovo, 2022. Содержание
Спустившись в Араратскую долину, Ной сначала принес несколько животных и птиц в жертву, основав алтарь на том самом месте, где сейчас стоит кафедральный собор Эчмиадзина. Во всяком случае, так передает эту историю Жан Шарден. А потом Ной добрался до Шенгавитского холма и на противоположном, левом берегу реки Раздан заложил виноградники — Далминские сады. Там он изготовил вино, опьянел... И так далее.
Смотрите: спустившись с Арарата после потопа, Ной практически сразу же, первым делом стал возделывать землю и насадил виноградник. То есть сад. Это можно считать аллюзией, отсылающей к Раю, где жили предки Ноя Адам и Ева. Ведь Рай, по существу, был садом. И поскольку Ной стал по воле Бога прародителем нового человечества, то получается, что и первое, и второе рождение рода людского начинается с сада.
Причем оба раза испытания садом человечество не выдержало. И если жизнь в Раю закончилась трагически, грехопадением, то возделывание виноградника обернулось тривиальным пьянством. И лежал голый Ной «в шатре своем» (Быт. 9:21), и подошел к нему один из его сыновей, Хам, и увидел наготу отца... Кажется, этот эпизод служит иллюстрацией того, что история повторяется дважды, и если в первый раз бывает трагедия, то во второй — фарс.
Получается, что сад, в том числе и виноградник Ноя, является как бы воспоминанием о Рае. Сажая сад, мы утверждаем свою преемственность, свою связь не только с Адамом и Евой, но еще и с Ноем. И показываем недолговечность человеческой памяти. Ибо оба те сада закончились грехом.
Но в то же время сад — это символ Рая. Символ совершенства и гармонии, любви и красоты, мира, спокойствия и счастья. То есть всего того, к чему мы стремимся, но что в силу разных причин нам не удается получить. И даже если нам иногда кажется, что мы обретаем гармонию, то все равно — любое действие ее нарушает. Ибо гармония совершенна, ее невозможно улучшить. Следовательно, каждая попытка улучшить гармонию неизбежно приводит к утрате. Сад — это символ утраченного Рая.
Наверное, это сознавали в XVII веке, когда Ереван посетил Жан Шарден, написавший: «Армяне утверждают, что именно здесь-то и был земной рай».
Хотя, сажая Далминский виноградник, Ной вряд ли понимал это. Как и мы, ереванцы, как правило, не осознаем всей глубины библейской символики того самого места, где живем.
Запомним этот образ — сад как напоминание о потерянном Рае и как аналогия с виноградником Ноя, который, как оказывается, был на территории современного Еревана. Мы еще вернемся к нему, когда начнем разговор о городе-саде Александра Таманяна, а пока давайте посмотрим на то, каким он был в период Первой Республики, то есть в 1918–1920 годах. Но прежде чем мы «доберемся» до Еревана, вспомним, как Армения стала независимой, а потом перейдем к тому, как получилось, что Ереван стал столицей.
В 1917—1918 годах система управления Закавказьем, и в том числе Арменией, была довольно сложной. Попробуем в ней разобраться. Итак, в 1917 году, после Октябрьского переворота, был сформирован Закавказский комиссариат, являвшийся, по сути, единым правительством. В его состав вошли представители грузинских, армянских и азербайджанских партий.
В феврале 1918 года комиссариат самораспустился, а его место занял Закавказский сейм. В его состав входили депутаты, избранные в ноябре 1917 года во Всероссийское учредительное собрание — к ним добавились представители политических партий. Управлял этот сейм довольно плохо: в период с февраля по май турецкие войска захватывали один город Западной Армении за другим. Начав с Ардагана, они затем взяли Сарыкамыш, Эрзерум, дошли до Карса и Александрополя (это нынешний Гюмри).
26 мая 1918 года грузинские делегаты сейма, договорившись с Германией, неожиданно заявили о независимости Грузии, чем вызвали недоумение у армянских и азербайджанских (мусульманских) делегатов. После того как Грузия стала отдельным государством, сейм, естественно, перестал работать. В тот же день Турция предъявила армянам ультиматум, по которому требовала отдать ей все территории, занятые османской армией с февраля — фактически всю Западную Армению плюс Александропольский уезд, город Эчмиадзин, большую часть Эриванского уезда и почти всю Араратскую долину.
Политикам Армении предстояло решить две сложнейшие задачи: что делать после объявления Грузией независимости и как реагировать на турецкий ультиматум. Несколько дней они совещались, партии предлагали варианты развития ситуации, и, наконец, 30 мая Армянский национальный совет (это был выборный орган с неясными полномочиями) выступил с заявлением. Считается что этот документ, провозгласивший независимость Армении, принят 28 мая. На самом же деле все случилось на два дня позже. Вот что было там написано:
«В связи с новым положением, возникшим в результате ликвидации Закавказской политической общности и провозглашения независимости Грузии и Азербайджана, Армянский национальный совет объявляет себя высшей и единственной властью армянских областей. Оставив по некоторым весомым причинам вопрос формирования Армянского национального правительства в ближайшие дни, Национальный совет временно принимает все функции правительства по политическому и административному управлению армянских областей».
Текст зачитал председатель Армянского национального совета, известный беллетрист Аветис Агаронян, представлявший Армянскую революционную федерацию «Дашнакцутюн» — одну из старейших партий, исповедовавшей идеи социализма и умеренного национализма. Партия существует до сих пор, и идеология ее с течением времени мало изменилась.
Вернемся, однако, к заявлению, в котором, как видим, нет слов «Армения» и «независимость», но это потому, что границы Армении, собственно, не были тогда определены. И вообще, если подходить строго, то это даже было не заявление, а «Обращение к армянскому народу». Однако этот документ как бы де-факто провозгласил независимость. Во всяком случае он оказался ключевым при создании Первой Республики.
Тем временем официальные представители Турции ждали в Батуме ответа на свой ультиматум. К ним для переговоров выехали известный политический деятель, к тому времени уже бывший министр финансов и продовольствия Закавказского сейма дашнак (или, как тогда говорили, «дашнакист») Александр Хатисян (Хатисов) и кадет Микаел Пападжанян.
Пока политики в Тифлисе силились понять, что им теперь делать, армянские вооруженные силы одержали важнейшие победы в Сардарапатском и Баш-Апаранском сражениях, что изменило реальную ситуацию в стране. И когда Хатисян и Пападжанян доехали до Батума, представители Турции стали более сговорчивы.
В результате трудных переговоров 4 июня было подписано соглашение с Турцией, по которому она признавала независимость Армении на территории около 12 тыс. квадратных километров — это часть Эриванской губернии, южный берег озера Севан, часть Вайка и Эчмиадзинский район.
Правительство Армении в то время находилось в Тифлисе. И в середине июня Грузия потребовала, чтобы армянские министры уехали в Армению, в чем, конечно, присутствовала логика: где это видано, чтобы правительство одной страны находилось на территории другого государства? Но прежде чем переехать, надо было понять: куда именно?
Александрополь (в советское время переименованный в Ленинакан, а с 1990 года — в Гюмри), был городом со старыми урбанистическими традициями — его население более чем в два раза превышало ереванское. Это был большой железнодорожный узел, связывавший Грузию, Турцию и Иран. Наверное, Александрополь имел бы самые реальные шансы стать столицей, если бы не одно важное но: он находился на территории, занятой турецкими войсками.
Оставался Ереван (или, как тогда его называли, Эривань), центр Эриванской губернии. Российская империя создала там некоторую инфраструктуру, позволявшую управлять городом и областью: там уже были здания губернской думы и губернского управления, где могли проходить заседания парламента и работать правительство. Банки, почта и железнодорожное сообщение — все это имелось в Ереване. Словом, выбор ясен, хотя можно и предположить, что, скорее всего, Ереван стал двенадцатой столицей Армении случайно. Как видим, для того времени это был естественный политический выбор, но таковым он стал потому, что деваться было некуда.
О Ереване мало что было известно. В частности, никто не знал, сколько человек жило там к лету 1918 года. Согласно переписи, проведенной в 1897 году, в городе проживало около 30 тыс. человек. Эту цифру обычно и указывали в советское время. Но это неправильные данные. И вот почему: к «своим» 30 тыс. в Ереване добавилось около 40–50 тыс. турецких армян, бежавших от Геноцида.
Переселенцы жили в ужасающих условиях — буквально под открытым небом. Летом их палило жаркое солнце Араратской долины, а зимой, когда температура опускалась ниже -15 °C, им приходилось молить о помощи нищих, но живших под крышей местных жителей, чтобы пережить холода.
А первая зима Первой Республики, то есть зима с 1918-го на 1919 год, выдалась не просто морозной и голодной — она была кошмарной. Но и она закончилась. И как только на склонах гор и холмов появилась первая зелень, изнуренные голодной зимой люди из последних сил шли в горы собирать траву, из которой потом готовили себе «салаты». Это продлевало их жизнь еще на несколько дней. В Ереване практически не осталось кошек и собак. Их съели.
Газета «Рабочий Армении» писала 9 мая 1919 года:
«...голые, босые, или прикрывая части своих уродливых тел разными лохмотьями, сгибаясь под тяжестью своих детей, [беженцы] бродят по деревням, молят о куске хлеба, но не находят хлеба.
...Как сумасшедшие, они скитаются по улицам, произнося бессвязные и непонятные слова. Многие из беженцев в этом районе еще живут под открытым небом и проводят свои дни под снегом, дождем и в грязи...»
И будто этого ужаса было мало, всю зиму в стране свирепствовал тиф. По данным правительства, в январе 1919 года в Ереване почти не оставалось семей, избежавших болезни. Трупы сотнями собирали с улиц города и хоронили в братских могилах, часто даже не успев совершить над ними самых простых погребальных обрядов.
К лету ситуация чуть-чуть улучшилась. Эпидемия улеглась. В страну начала поступать помощь. Но люди продолжали умирать от голода и болезней. Последний премьер Республики Армения Симон Врацян писал в своих воспоминаниях, что за зиму скончалось около 180 тыс. людей. Это было немногим меньше 20% населения страны. То есть почти каждый пятый.
Историк Ричард Ованесян приводит статистику: на 1000 человек в 1919 году приходилось 8,7 рождений и 204,2 смерти.
***
Независимость Первой Республики была долгожданной, но неожиданной, пришедшей в чрезвычайно тяжелое время. Хотя, наверное, независимость всегда приходит в тяжелое время, и ее нужно не только ждать и желать, но и выстрадать? Не знаю... Возможно, я так пишу, потому что и нынешняя, постсоветская независимость тоже пришла неожиданно и тоже принесла с собой тяжелые испытания.
Человеку нужно еще научиться быть свободным. А это значит — быть ответственным. Потому что ответственность всегда «сидит» внутри самого понятия свободы. Она ее обязательная часть. Но свободе можно учиться. Кому-то эта наука дается легче, а кому-то сложнее. Наконец, есть и люди, сознательно выбирающие жизнь в несвободе. Это ведь в определенном смысле даже легче — не нужно нести ответственность. А свобода — она дама странная: допускает совершенно свободный выбор несвободы. Будьте осторожны: совершив этот выбор, вы рискуете перейти к иной системе ценностей. А вернуться будет сложно...
Не только отдельному человеку нужно учиться свободе. То же и обществам. Потому что нести ответственность за свое будущее непросто. Ох, непросто... И тут мы приходим к тому, что независимость — государственная независимость — не всегда связана со свободой. Однако разговор на эту тему может довольно далеко увести нас от Еревана, каким он был летом 1919 года.
А вопрос о том, будет ли он и дальше столицей Армении, все-таки пока еще нельзя было считать решенным.