Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Одно из несомненных удовольствий писать о Викторе Драгунском состоит в том, что не нужно мучительно пересчитывать дату рождения со старого на новый стиль. Мало кто из советских писателей середины ХХ века, да еще родившийся до 1917 года, оставил по себе единственную, без юлианских скобок, дату рождения. Дело в том, что Виктор Юзефович родился 1 декабря 1913 года в Нью-Йорке, куда его родители эмигрировали за полгода до этого. (По правде сказать, скобки-то есть, потому что, по некоторым данным, родился он 30 ноября.) Через какие-то 70 лет для советского, а потом и российского гражданина такое место рождения было бы сопряжено с некоторыми преимуществами, но для будущего писателя представляло определенное неудобство. Во-первых, родители уже следующим летом вместе с младенцем вернулись обратно в Гомель (успели за несколько недель до начала Великой войны), так что Америку в детстве Драгунский так и не увидел, зато повидал много чего другого. Во-вторых, экзотическое место рождения советскому молодому человеку скорее мешало, чем помогало.
Вообще удивительных биографических моментов в жизни Драгунского (не длинной, он прожил всего 58 лет) было немало, возможно даже больше, чем у многих других людей, попавших в великий водоворот российского ХХ века.
Кем только детский писатель Драгунский не работал, где только не служил, чем только не занимался! Читая его биографию, вообще не очень понимаешь, как токарь, актер, фельетонист, клоун (в цирковом, профессиональном смысле этого слова), антрепренер, поэт-песенник умудрился стать одним из самых любимых советских писателей, причем не просто писателей, а еще и детских, на книге которого выросло несколько поколений детей сперва в СССР, а потом и на постсоветском пространстве?
О «взрослых» вещах Виктора Юзефовича мы уже почти ничего не знаем, юношеские пьесы не видели — да и сохранились ли они? Фельетоны из «Крокодила» потеряли актуальность, цирковые антрепризы и пародийные сценки вообще живут недолго, в каких-нибудь «Старых песнях о главном», может, и прозвучит сочиненная им советская попса, но уже без упоминания автора слов. А «Денискины рассказы» точно остались с нами, их читают, переиздают, и из корпуса русской литературы их уже не выгонишь. Не выйдет.
И ведь рассказов этих не так много, в замечательной книге серии «Русская литература» издательства Ильи Бернштейна чуть больше 200 страниц. В этой книге кроется, пожалуй, самая содержательная биография Виктора Драгунского, к которой и следует направить читателя, интересующегося его жизнью. Читать об авантюрах, друзьях, перипетиях судьбы, спору нет, интересно, но такое обычное повествование не ответит на главный вопрос: почему «Денискины рассказы» остались в литературе, в наших воспоминаниях и в воспоминаниях уже наших детей?
Хотя, конечно, одну историю не рассказать нельзя, она важна для понимания контекста создания рассказов. Драгунские въехали в отдельную квартиру (кооперативную, приобретенную за деньги) в 1960 году, когда сыну Денису было уже 10 лет. До этого они жили по коммуналкам, несмотря на предприимчивость и знакомства Виктора Юзефовича. С 1957 по 1960 год Драгунские занимали одну комнату в квартире в полуподвале дома № 3 по улице Грановского, том самом «5-м Доме Советов». Их соседями, но, конечно не по коммунальному полуподвалу, были Буденный, Хрущев, Молотов, Маленков, Вышинский, Косыгин, Конев и многие, многие другие представители высшего советского руководства. Как раз между верхним краем полуподвальных окон и подоконником окон первого этажа висят сегодня нескончаемой лентой мемориальные доски, сообщающие о сановниках и вельможах, да так тесно, что на их фоне первый этаж Дома на набережной кажется пустым, голым. Местом действия многих рассказов цикла выбран именно этот дом и его двор, хотя семья писателя прожила тут всего три года.
Кадр из фильма «Русский вопрос» (1947)
* * *
Почему дети, то есть сперва их родители, выбирают ту или другую книгу? Мода? Возможно. Рекомендации, выступления критиков? Наверное, но вовсе не все родители читают критику, следят за литературным процессом да и, по правде, вообще что-то читают. В советские годы большое влияние оказывала детская периодика и библиотеки (сейчас уже не так). Конечно, родители часто читают детям то, что им самим читали их родители. Часто, но не всегда. Когда меняются эпохи, ответственные родители ищут что-то актуальное, «современное».
В такой зазор и попали рассказы о Дениске. Они начали публиковаться в периодике в 1959-м, а первая книга вышла в 1961 году. Герой рассказов был совсем другим, мальчиком новой формации. Он думал, поступал совсем не так, как поступали герои прежних детских книг, его ровесники из тридцатых — сороковых. Люди эпохи оттепели хотели дать своим детям другой набор ценностей, другой положительный образ и, если хотите, другие нормы поведения. Им не хотелось читать детям про Алешку, который «шел последним и больше всех пылил», не хотелось про Валентину, у которой «тоньше паутины из-под кожи щек тлеет скарлатины смертный огонек». Они не хотели видеть своих детей героями, то есть, может, и хотели, но такими как бы отдельными от всех, чтобы без коллективных авралов и смертельной опасности, — физиками, врачами, но не ударниками или танкистами.
У Дениски из рассказов, например, очень сложные отношения с обществом и с любым коллективом: он наивен, его легко обмануть, а он и рад обманываться. Его личность от этого не страдает, а, напротив, только еще больше утончается, идеализируется. Его непрактичность — не порок, а достоинство, его наивность — оптимистически сильная. Кораблев — герой частный, можно сказать внутренний. О ком напоминают нам эти качества? Конечно! О советском интеллигенте, но не рассеянном, потерявшемся довоенном интеллигенте-чудаке в шляпе, а об интеллигентах 1960–1970-х, отстраненных, почти независимых от системы. Со своей правдой — не прямо оппозиционной, но и не совпадающей с официальной.
Дениска живет уже не в коммунальной квартире, а в отдельной (хотя мы и знаем, что настоящий Денис Драгунский по крайней мере до 3-го класса жил именно в коммуналке), его мать учится на вечернем отделении вуза, которое она обязательно закончит, но не поедет осваивать бескрайний Север или строить Магнитку, а останется в Москве. Нелепые ситуации, в которые постоянно попадает ее сын, происходят чаще всего тогда, когда Дениска сталкивается с персонажами не «своего» круга. Но он не боится: близкие его всегда поймут, а быть смешным для «других», быть для них инаковым — не зазорно.
Оттепель «официально» закончилась в 1964 году, через пять лет после создания первого рассказа. Драгунский был человеком оттепели, но нельзя назвать «Денискины рассказы» произведением лишь этой эпохи. (Автор этих строк отдает себе отчет в том, что разные рассказы входят в разные сборники, но воспринимает их как единый текст, поскольку Драгунский не «вырастил» своего героя, а оставил в каком-то чудном лимбе между пятью и двенадцатью годами и не располагал рассказы по хронологии событий.) Настоящая популярность и читательская любовь приходят позже, в 1970–1980-е. Как раз тогда, с одной стороны, советское общество начинает стремительно сепарироваться, а с другой, власти СССР пытаются построить своеобразное «государство всеобщего благосостояния» на советский лад. Герой оттепели — с обществом, и пусть сам он уже вполне индивидуален, но от своего круга не отделим. Дениска, когда подрастет, тоже будет ходить на фиктивные советские выборы, но будет четко отличать себя и своих близких от людей на черных «волгах» и от людей с «рисунками на руках».
* * *
Почему книги становятся любимыми? Вопрос абсурдный, а в контексте обсуждения детской литературы — тем более. Ребенка даже квашеную капусту любить не заставишь, не то что неинтересный рассказ. Конечно, книги любимы, потому что талантливо написаны. А талант — это дар! Все так, но очень важно еще и совпадение ощущений автора и читателя, важно узнать в герое себя и свои чувства. Говоря мерзким языком маркетинга, требуется «удовлетворение ожиданий».
Родители почувствовали, что хотят иметь таких детей, как Дениска, а дети узнали в персонаже Драгунского самих себя. Народная любовь изменчива, но дается именно тогда, когда автор вольно или не вольно ухватывает что-то «в воздухе», совпадает с настроением очень многих. Кстати, именно поэтому при всем индивидуальном (и автора этих строк) обожании, например, «Улисса», народная любовь Джойсу заказана, а «Чапаеву и Пустоте» — нет. Так вот, Драгунский — попал.
Как уже сказано выше, Дениска вселяет в детей и их родителей сначала надежду, а потом и уверенность в том, что быть «другим», «не таким, как все» можно и вовсе не стыдно. Милые, домашние «Денискины рассказы» по сути являются манифестом нескольких последних советских поколений. А действенная сила этого манифеста ничуть не слабее, чем у упомянутой «Смерти пионерки» — тоже манифеста по форме и замыслу.
Виктор Драгунский с дочерью Ксенией
* * *
Следует сказать и о еще об одном юбиляре. За неделю и пять лет до Драгунского несколько севернее и много восточнее Нью-Йорка (зато совсем недалеко от Гомеля) родился другой не менее любимый детский писатель — Николай Носов. Всем известная «Живая шляпа», один из первых его детских рассказов, вышел в 1938 году — за двадцать лет до Дениски. Первый детский сборник Носова был опубликован сразу после войны.
Герои Носова тоже попадают в смешные ситуации, но они куда более «коллективные». Взять того же Незнайку. Несмотря на всю его яркую индивидуальность (ни с кем не спутаешь), Незнайку можно представить себе только среди его друзей. Никто из них не станет допоздна ждать маму во дворе один. В их мире вообще нет взрослых. Даже Знайка, творящий что-то в тиши кабинета, создает это что-то для всех. Кстати говоря, первая публикация выходит в 1953 году под названием «Приключения Незнайки и его товарищей» одновременно на русском и украинском языках. Лишь в 1954 году, после смерти Сталина, в новом издании «товарищи» превращаются в «друзей». «Незнайка в Солнечном городе» — это уже 1958 год, а «Незнайка на Луне» — 1964-й.
Всего шесть лет разницы между первым появлением героев Носова и Драгунского, но какое отличие между ними! Пропасть! Один мой очень наблюдательный друг обратил внимание на то, что архетипические, упрощенные роли/характеры коротышек обязаны своим возникновением второй волне государственного феминизма в СССР, когда после войны женщин надо было массово привлечь на производство, освободив от домашнего труда (или, по крайней мере, сильно его упростив). Погибших на войне заменить было больше некем. Именно тогда массово появляются новые детские сады, пребывание в них детей становится нормой. А детей надо учить общаться между собой, коммуницировать в коллективе. Вот и появляется книжка, рассказывающая о детском (коротышкинском) коллективе.
Носов безусловно угадывает. И попадает в ожидания и детей, и взрослых.
Интересно, общались ли друг с другом Драгунский и Носов? Как интересно было бы подслушать их откровенный разговор!
* * *
Да простит меня читатель за современные аналогии, но мы только что тоже пережили волну появления новой детской литературы. Сначала — совершенно новой переводной, а потом и отечественной. Подросшие хипстеры, объехавшие весь свет, прилично зарабатывающие и чувствующие себя частью единого мира, не захотели читать детям «Дядю Степу», многие советские книги современным детям просто стали непонятны. Так появились замечательные новые детские издатели и писатели, была открыта скандинавская, и не только, детская литература.
Позволю себе смелое и не очень оптимистичное предположение: переводная литература нулевых — десятых сыграла с маленькими россиянами и их родителями злую шутку. Будучи левой по ценностному набору (пусть культурно-левой, как принято сейчас говорить), она, как и многое из нынешнего «модного», издавалась, продавалась и потреблялась как что-то настоящее «капиталистическое», буржуазное. Любовь к переводной детской литературе привела к своего рода псевдоморфозу. Многие родители, хотевшие «как у них», пытались привить своим детям ценности Айн Рэнд при помощи левой, по сути, скандинавской литературы. Что же делать, Россия помнит крепостников, умилявшихся либертену из французской книжки.