— Книга «Made in Dance» — ваш первый издательский опыт. Ориентировались ли вы при работе над ней на какие-нибудь книги о музыке, зарубежные или отечественные?
— Когда я начал придумывать книгу, ориентиров никаких не было. Я просто очень долго собирал информацию, изображения, придумывал композицию книги. Находил информацию о том, что на этой сцене происходило из того, что я не знал или знал плохо. Когда материал был почти собран, я занялся поиском дизайнера. Конечно, я хотел иметь представление, как это должно выглядеть. Тогда я стал смотреть многочисленные альбомы, журналы, это меня раззадорило, но я не нашел нужного референса. Потом я работал с одним, вторым, третьим дизайнером, менял их, потому что никто не мог выдать то, что меня бы устроило. Только на четвертом дизайнере я остановился. Мы с ним стали вместе придумывать, что-то стало получаться. На каком-то мероприятии в «Газгольдере» я увидел стенд с книгами, одна из них была издана Red Bull — кажется, про хип-хоп культуру. Огромная толстая книга, у меня глаз зацепился за крупные красные буквы, которыми оформлены врезы. В дальнейшем была долгая и плодотворная работа. Весь этот разрозненный, разноцветный и разностилевый материал, описывающий десятилетие, надо было объединить, тогда я обратился к еще одному дизайнеру, он нарисовал буквы, шрифты и шмуцы, делящие главы. И это сделало архитектуру книги, на которую нанизывалось все «разноцветение».
— В книге вы отказались от авторского голоса, она состоит из прямой речи, интервью, это коллаж из голосов участников сцены. Почему вы выбрали такой подход?
— Изначально со мной была журналистка Яна Жукова, мы планировали писать свои тексты, но через несколько месяцев мы с ней расстались. Я читал много книг об электронной сцене — наверное, книга Андрея Хааса «Корпорация счастья» меня сподвигла отказаться от авторского голоса, потому что я не делал художественное произведение и не претендовал на какую-то свою версию изложения событий. Я просто решил собрать всех людей, которые создавали то или иное важное место или событие, и рассказать их воспоминания в книге. Их речь не может оспариваться, то есть, если бы я сам писал, мне бы сказали, что все было не так, поэтому я предоставил голос этим ста пятидесяти организаторам. Когда я уже издал книгу, мне предъявляли претензии, мол, а почему ты меня не спросил и так далее.
— После прочтения вашей книги у меня сложилось ощущение, что электронная сцена в России 90-х не была музыкоцентричной. То есть главными ее двигателями являлись места — сквоты, клубы, комьюнити. Музыка была на втором плане. Как вам кажется, почему?
— Вы сейчас свою точку зрения выразили. В книге довольно много высказываний о музыке. Например, Алексей Горобий пиcал о том, что в клубе «Пентхаус» была роскошная музыка, потому что накопилось самое лучшее, что было на тот момент в стране. Я не стал давать ссылки на ютуб и разные платформы, как это делается в некоторых книгах. Просто мое изложение — рассказы очевидцев, слова и изображения. Музыкальное в иллюстрациях — имена артистов, диджеев. Большие и красивые иллюстрации как срез клубных 90-х, да и вообще о новейшей истории. Если бы не музыка, то все те места, события и клубы попросту бы не существовали. В отличие от сегодняшнего дня (хотя есть и исключения), люди в 90-е смотрели, например, что вечером происходит пять событий. Здесь играет диджей такой-то, там другой, давай-ка построим расписание так, чтобы послушать Ваню Салмаксова, к примеру, потом Оджо, потом диджея Ника, а потом на Спайдера. И люди шли на диджея, при этом они вполне внятно описывали, чем хороши эти диджеи, какие есть плюсы у того и другого. Другое дело, что мало было своей музыки, предпринимались только первые шаги по написанию российской электроники. Кто-то может сказать, что главное — атмосфера, но ведь без музыки и атмосферы бы не было.
— Лично на меня из всех событий, описанных в этой книге, наибольшее впечатление произвела Gagarin Party, одним из организаторов которой вы были. Смыслы, радикальность, образность — многое сошлось в одном ивенте. Если поспекулировать воображением и перенестись в прошлое, что вы ощущали, когда устраивали ту вечеринку?
— Наверное, неисчерпаемый драйв, колотящееся сердце днем и ночью, ожидание постоянного прихода энергии и ожидание, что дальше будет лучше, весь мир такой будет, мы будем и дальше являться космонавтами. То есть казалось, что открыты двери и все возможно.
— Было ощущение какого-то великого перелома, рухнула империя, умер советский бронтозавр, и появляются новые формы жизни?
— Перелом и смена систем — так сегодня мы оцениваем те события. Тогда мы были вообще довольно далеки от того, что происходит за окном, у нас был свой закрытый мир, который мы и продвигали. Туда вовлекались близкие люди, которые либо изначально были похожи на нас, либо становились похожими. Образовывалось сообщество одной крови. А то, что происходило за бортом, конечно, мы знали, потому что выходили на улицу, видели рушащиеся памятники Ленину. Помню, мама говорила: «Олег, а как вы будете жить? В магазинах продуктов нет». А для нас этих проблем не существовало. Были какие-то деньги, рынки, спекулянты с продуктами. Поэтому мы особо не думали о новом мире, не строили идеологии, связанной с тем, что изменилась власть. Это все пришло позже. Собственно, энциклопедия «Made in Dance» — отчасти подведение итогов 90-х, некоторая культурологическая выкладка, возможность увидеть, почувствовать, понюхать, что происходило, в том числе, и со страной в то время. Я не зря внедрил в самую маленькую главу про 1991 год один материал про Gagarin Party, а второй — про крах СССР красным цветом.
— Непосредственно чтение в книге представлено главой, где описаны два журнала, «Птюч» и «ОМ». Вы их в то время читали?
— Скорее проглядывал или читал статьи, которые касались меня или моего клуба, мероприятий, в которых я участвовал. «Птюч», например, просто физически было трудно читать из-за верстки, хотя это и было задачей журнала. А «ОМ»... На тот момент я был нигилистом, это к концу 90-х я сильно поменялся и стал лоялен к разным культурным слоям, заявлениям разных людей и философиям. А на момент открытия «Титаника» я считал, что все должно быть так, как задумано нами, и все, помимо электронной музыки, — шлак, неинтересно, надо от этого держаться подальше. Но мы с Игорем Григорьевым дружили, делали совместные проекты, так что иногда смотрел «ОМ». Оба журнала для меня — важные вехи и смелость 90-х.
— Современное искусство было сильно связано с электронной сценой 90-х, в некотором смысле сцена вышла из петербургских и московских арт-комьюнити. А литература? Входили книги в контекст музыкальной сцены? Что вы читали в 90-е?
— Сначала было время, когда была рьяная спекуляция, потом совместные предприятия, кооперативы, заработок денег и практически отсутствие культурной составляющей за редким исключением. Потом началась бурная клубная деятельность, когда поначалу спать было некогда, я не очень себя помню в это время с книгой. В конце 90-х, может быть, я читал, но в основном несовременную литературу — Борхеса, Гарсиа Маркеса, Кастанеду. Я читал Гумилева, Блаватскую, тогда же начинал читать Пелевина. Многие книги не припомню, но в основном читал изданные давным-давно, книги философского или философско-религиозного плана. Тогда многие увлеклись религией или новым взглядом на себя и на мир, кто-то в монастырь ушел, кто-то умер. Я думаю, сильно менялось сознание у клаберов.
А если говорить об искусстве, то вы правильно заметили, что именно художники начали реализовывать клубную сцену. Конечно, это считывалось абсолютно всеми людьми, поскольку не только энергия, но и идея, которая эту энергию рождала, была художественной. Хотя многим было непонятно, в чем смысл. Балерина? Ну, хорошо, балерина. Крутится сцена? Наверное, какая-то идея в этом есть. Создатели вкладывали философию, свою историю и красоту, близкие это могли расшифровать или обсуждать с создателями, а остальные просто чувствовали некую художественную составляющую. Позже появилось много последователей, много тех, кто делал из этого бизнес, копировал мероприятия, пытался повторить или играл на том, что у него много денег и он может поставить золотые столы, — хороших мероприятий стало меньше. Та самая «могучая кучка», три, две или пять тысяч самых лучших красивых участников сцены, стала распадаться. Потом появилось совсем много плохого. Но так как новая публика знала слова «диджей», «рейв», «техно» или «хаус», видела афишу и шла туда, где часто бывало плохо, то думала, что это и есть электронная музыка. В конце 90-х поднялась новая волна выставок в Москве и Петербурге, новые ярмарки, привозы иностранных художников, узнавание своих. Я обращал внимание, что на традиционные ярмарки приходит очень много клаберов, которых пять лет назад на подобных событиях не было. Они были очень вовлеченными в искусство, что-то понимали, задавали вопросы, потом в своих сообществах рассказывали своим друзьям о том, что увидели, услышали, вовлекая новых людей в художественную среду.
— Считается, что в книгах Пелевина, в особенности в «Generation „П“», максимально адекватно описаны 90-е. Какая для вас книга стала отражением того времени?
— Пожалуй, для меня такой единственной книги нет. «Generation P» — первая книга Пелевина, которую я прочитал, не скажу, что с восторгом, но с интересом, в ней, конечно, есть многое из 90-х. Но в какой-то момент я перестал Пелевина читать. Нельзя описывать все 90-е или в стиле «Птюча», или декаданса. Безусловно, Пелевин — это часть 90-х, но это не 90-е. Я купил книгу Игоря Шулинского «Как странно пахнет душа», она про 90-е как раз, буду читать. Еще есть книга про клуб «Маяк», написанная Ларисой Бравицкой. Это совсем не электронная сцена, но в книге много интонаций из 90-х. Такие симпатичные байки из 90-х. А вообще читаешь Маяковского или Булгакова и находишь столько же 90-х, в яркости и новизне, часто больше, чем у современных писателей.
— Кто, на ваш взгляд, из авторов начала ХХ века попадает в 90-е?
— Маяковский, Хлебников, Татлин, Скрябин, Хармс, Филонов, Бурлюк, Мейерхольд. В высказываниях столетней давности я чувствую адреналин и энергию конца 80-х и начала 90-х, Gagarin party и клуба «Титаник». Читая Пелевина, я чувствую лишь одну краску, но яркую; там есть своя энергия. Я недавно вспоминал свои детские впечатления от Ефремова с его фантастикой, очень его люблю до сих пор — «Туманность Андромеды», «Лезвие бритвы». У него есть какая-то своя энергия, вера в правильность своего дела, что напоминает мои ощущения от веры в правильность становления электронной сцены 90-х, но при этом присутствует какая-то советская прокладка, что все происходит в советские времена. Это все хорошо и прекрасно, и это так естественно.
— Какие книги о музыке произвели на вас наибольшее впечатление?
— Во-первых, хочу сказать спасибо Илье Воронину и его «Белому яблоку» и «Шуму» за издания на русском языке иностранных книг об электронной сцене. Есть несколько сильных книг, которые мне понравились, одна из них — книга английского журналиста Саймона Рейнольдса, которая описывает упадок, зацикленность, повторы, версии написанного ранее великого музыкального прошлого после 60-х годов. На меня это сильное впечатление произвело, я прямо цитировал Рейнольдса. Он много рассуждает и приводит примеры того, каким образом люди повторяются, расшифровывает музыкальные произведения, делает отсылки на старые произведения, сравнивает их. Собственно, это похоже на то, что происходило в 90-е годы с электронной сценой. Сначала чудо, потом были повторы, а в конце 90-х уже повторы и переповторы, а в нулевых совсем ничего интересного. Хотя электронным 80–90-м Рейнольдс отдает должное как новой форме.
Потом прекрасная книга про становление берлинской сцены — Der Klang Der Familie. Очень мне понравился формат, я ее читал, когда ездил на электричке на дачу. Кайф. Там тоже прямая речь, клаберы и близкие люди делятся своими впечатлениями, автор очень здорово миксует короткие яркие цитаты, похожие на рефрен песни. Наши сцены ведь похожи, но там совсем иначе люди рассказывают. Почему? Вроде у них такая же история: ГДР, всеми правдами и неправдами эти андеграундные гэдээрошные ребята пытаются что-то сделать, осуществляют свою мечту и ныряют в западный мир, объединяя свои познания и энергию с западногерманской. Но они говорят об этом почему-то другим языком. Все звучит намного более андерграундно. Берлинская сцена видится мне черно-белой, но в книге есть очень яркие потрясающие высказывания от людей, которые вроде не писатели и не поэты. Конечно, мне было интересно читать про то, как родился Love-парад, на котором я бывал и куда приезжали наши диджеи и делали свои платформы. Это часть моей жизни: я как-то после парада танцевал с Карлом Коксом на сцене. Рассказ Вестбама о первых шагах Love-парада для меня был важен, я недавно с ним разговаривал, брал у него интервью для книги, в Петербурге на приватной вечеринке в Академии художеств с ним встречался. В общем, помимо культурологического удовольствия я получил от книги и моральное удовлетворение, многое в ней мне близко и важно.
Еще хороша книга французского диджея Лорана Гарнье «Электрошок», который в своеобразной манере, отчасти похожей на Андрея Хааса, рассказал историю европейской клубной сцены от первого лица. Это здорово и интересно, я с удовольствием читал. Гарнье в какой-то момент писал много своей музыки, и она становилась популярной, электронная сцена во Франции была более социальной, чем в России, потому что она чуть раньше появилась. При этом о ней в центральных газетах не писали. Меня очень порадовала история о том, что он сделал живое техно-выступление в «Олимпии», классическом концертном зале Парижа, в котором выступали знаменитости 50–60-х годов, Ив Монтан, Эдит Пиаф, Азнавур, и концерт прошел на ура. Прочитав об этом, я сопереживал и радовался, как будто тоже сопричастен этому чуду. Но конец книги я не осилил.
— В фейсбуке я увидел ваш пост с фотографией книжной полки. Там были «Зулейха открывает глаза», «Сердце пармы», «Краткая история человечества». Давайте сделаем небольшой гайд по этим книгам.
— «Зулейха» — прекрасная книга. Гузель Яхина — неожиданный новый автор, которая прекрасно описывает татарскую действительность начала советской власти. Этот язык можно откусывать зубами, как вкусный торт. Когда вышел фильм «Зулейха», я боялся его смотреть, но посмотрел. К сожалению, понял, что фильм и книга находятся на разных чашах весов. Книга на 10 порядков выше, не удивлюсь, если через несколько лет снова ее перечитаю.
«Сердце пармы» меня тоже порадовала, тем более я недавно читал лекцию в «Ельцин-центре» в Екатеринбурге, а это как раз те самые места. Когда я туда ездил, то не представлял, что Урал — такое наследие язычества, похожего на демонов Гойи. Я впервые услышал от писателя Иванова такой яркий и сочный рассказ о сказочном Урале, о жестком Гарри Поттере, то есть описание древнего Урала сравнимо с описанием страстей Третьего рейха, или сталинизма, или Ивана Грозного. Сильнейшее впечатление. Историческая линия, описывающая русских князей, которые там правили, как с местными уживались, — это хорошо и полезно, но для меня было важно переплетение древности и языческих обрядов, то, как потихоньку московское православное общество перемалывало древние традиции при помощи силы.
Фото: Олег Цодиков
Юваль Ной Харари сильнейшее впечатление на меня произвел. Наверное, это первый писатель, который приблизил меня к футуризму, к поиску информации о том, что будет через 10, 50, 100 лет. Его первая книга «Homo Sapiens» — важнейшая для меня. Я ее подарил своему дяде, профессору-химику, вместе с «Лавром» Водолазкина, которого я полюбил. Впечатления моего дяди поразили: он «Лавр» просмотрел и не стал читать, а Харари прочитал от корки до корки и сказал, что это достойно Нобелевской премии. Харари хорош тем, что он сделал выжимку из всего прекрасного, описывающего происхождение человечества, что мне напомнило мою работу над книгой. Харари очень любопытно внедрил в книгу какие-то свои немногочисленные рассуждения. Еще он закинул удочку на тему атеизма, что проявилось во второй книге. Это единственное, что меня оттолкнуло. То есть до этого все выглядело объективно и органично, но дальше он описывает свою позицию по этому поводу — так же в СССР говорилось, что Гагарин облетел Землю и не увидел Бога, поэтому его нет. Вторая книга, футуристическая, описывает ближайшее будущее, и прогнозы эти максимально интересны, хотя и спорны.
— Если представить вашу личную идеальную книжную полку, то какие авторы там будут?
— С течением времени меняются интересы, хотя частенько я возвращаюсь к старым книгам. Например, последние две или три недели я читаю только старые книги или философские, которые у меня лежат годами. На полке будут Достоевский, Гоголь, Лион Фейхтвангер, Набоков, Булгаков, книги, описывающие современное знание, например Джеймс Глик. Мне нравится французский философ Мишель Онфре и его книга «Космос», от некоторых глав которой просто захлебываешься от счастья, начинаешь смотреть на некоторые общепонятные представления под новым углом зрения. Назову несколько книг, которые я собираюсь прочитать. Во-первых, «Обитель» Прилепина, дневники Энди Уорхола, «Путеводитель заблудших» Рамбама, Коран очень хочу почитать с комментариями и «Письмовник» Михаила Шишкина.
— Пол Боулз был известным композитором, затем бросил музыку, уехал в Марокко и стал великим писателем. Среди ваших знакомых музыкантов/диджеев не было подобных смен творческого курса?
— Я отвечу так. Недавно я беседовал с одним прекрасным преподавателем йоги Феликсом Паком, мы пришли к такому заключению: годы, проведенные рядом с электронной музыкой, квадратной бочкой, изменили мозг человека настолько, что у него открываются дополнительные возможности, многие из этих людей становятся талантливыми в разных областях. Кто-то пишет прозу, кто-то музыку, кто-то становится математиком, кто-то философом, кто-то ученым, кто-то кино снимает... Рома Грузов из Речников построил водонапорную станцию в Непале для людей в горной местности, где нет воды. Есть те, кто ушел в православие, иудаизм, буддизм. Я вот впервые книгу сделал. И, может быть, с Божьей помощью, сделаю еще одну.