Про Николая Костарева известно довольно мало, да и то, что есть, приходится перепроверять — часто сведения о нем не находят никакого внятного подтверждения. Трудно даже с уверенностью сказать, как он выглядел — до нас дошла едва ли не единственная его фотография непонятного происхождения и отвратительного качества. Более или менее ясно следующее: в 1893 году Костарев родился в Перми, учился в реальном училище, рано стал интересоваться политикой и, в частности, анархизмом, за что впервые попал в тюрьму еще до Первой мировой. После освобождения трудился в порту Владивостока, затем был призван на фронт, вступил в ВКП(б), вернулся в Пермь и развернул активную партийную работу.
Примерно здесь сухая справочная биография заканчивается и начинается биография приключенческая. С началом Гражданской войны Костарев сначала попал в отряд к Блюхеру, затем оказался в Забайкалье при штабе Сергея Лазо. Некоторое время под его началом воевал юный Александр Фадеев — будущий генсек Союза писателей и автор «Молодой гвардии». Сейчас уже трудно установить, как и при каких обстоятельствах Костарев знакомился с современной ему литературой (очевидно, он делал это, не отвлекаясь от войны), но именно в тот период он заинтересовался футуризмом, поддерживал связь с Николаем Асеевым и Сергеем Третьяковым, а с 1919 года и сам довольно активно печатался. О его литературной жизни в военные годы мы тоже знаем меньше, чем хотелось бы. Зато нам известно, пожалуй, самое главное: во Владивостоке — городе, где выходили первые произведения Костарева — он познакомился с поэтом-футуристом Венедиктом Мартом, вместе с которым (под общим псевдонимом Никэд Мат) в 1924–1926 гг. создал роман-трилогию «Желтый дьявол», посвященный революционной борьбе в Приморье.
Почему «самое главное»? Пожалуй, потому, что Николай Костарев писал довольно активно (он создал несколько сборников стихов, очерков, рассказов и дневниковых записей о своей работе в Китае, куда сопровождал Блюхера), но ни до, ни после из-под его пера не выходило ничего более самобытного и безумного, чем «Желтый дьявол», который в одной из поздних аннотаций назовут «гремучей трехтомной смесью авангарда, агитки, детектива, шпионского и авантюрно-приключенческого романа». К счастью, сегодня это произведение легко найти в сети, а в 2021 году его даже переиздали.
Журналист, член Союза писателей России и Общества изучения Амурского края Сергей Корнилов связывает появление «Желтого дьявола» с возникшим в двадцатые годы социальным заказом на «красного Пинкертона». Костарев обожал приключенческую литературу, и, когда советской власти потребовалось обратиться к ней как к инструменту для пропаганды революционных идей, он не смог не откликнуться — как и многие другие писатели того времени, в том числе и гораздо более известные. Но Костарев и Март, по выражению Корнилова, «переплюнули всех».
Мария Черняк в статье, посвященной феномену «авантюрного романа» двадцатых годов, вспоминает слова Михаила Бахтина: «голый сюжет, голая авантюра сама по себе никогда не может быть организующей роман силой». Эта мысль была высказана почти на полвека позже появления «Желтого дьявола», авторы которого явно отвергли бы ее, даже если бы она пришла в голову кому-то из них. Роман Костарева и Марта — это именно что голый сюжет и голая авантюра. Он почти полностью состоит из диалогов, а там, где все же необходимо описать место или обстоятельства действия, авторы обходятся предельно короткими рваными фразами. Из-за этого «Желтый дьявол» по большей части напоминает даже не роман, а футуристическую поэму.
— Моторист — стойте!..
Жжжжиии... шшшшшшиии...
Дверь автобуса настежь:
— Сейчас же вылезайте.
— To есть как?..
— Без разговоров!.. — и челюсти Николая хрустнули... Глаза недобрым огоньком:
— Ну?..
Вылез...
— Место командующего там, на фронте!
Вряд ли стоит говорить, что и к персонажам романа (среди которых немало как вымышленных, так и реально существовавших: барон Унгерн, атаман Семенов, командир Лазо и многие другие) его авторы относились не слишком щепетильно и описывали их крайне условно: реальность перемешивалась с вымыслом, а отрицательные герои превращались в карикатуры на самих себя:
— Вы? Вы это говорите? — шипя от злобы выдавливает барон Унгерн. — Вы захотели служить французским собакам? Какому же богу вы веруете?
И прежде, чем присутствующие успевают опомниться, барон ударяет полковника кастетом в висок. Полковник, взметнув руками, падает глухо на ковер.
— Что вы наделали, барон! — бросаются к Унгерну присутствующие.
— Убил французского лакея! — отвечает Унгерн.
И, повернув свои злобные, налитые кровью глаза к Кудашеву, точно заканчивая какую-то мысль, он бросает:
— Деньги значит будут?
Двое экстравагантных авторов, не чуждых футуризму, пробуют себя в массовой литературе, да еще и осваивают новый для страны жанр, ставший потребностью определенной исторической эпохи — «целевая аудитория» книги не имела подобного читательского опыта и не была готова разбираться в хитросплетениях правды и вымысла, так что реальность от подобных экспериментов трещала по швам: некоторые сюжеты из «Желтого дьявола» успешно и легко перекочевали в революционную мифологию. Костарев вообще был не чужд мистификаций. Поэтому примерно в любом тексте, посвященном ему, утверждается: именно он стал автором легенды о том, что Сергей Лазо, при штабе которого он служил в Забайкалье, был заживо сожжен в паровозной топке — якобы об этом было упомянуто в его книге «Встречи с Сергеем Лазо», вышедшей в 1937 году.
С момента гибели Лазо прошло уже больше века, а в СМИ едва ли не ежегодно продолжают появляться статьи, авторы которых поднимают вопрос о том, действительно ли Лазо сожгли заживо, или его просто расстреляли, или сначала расстреляли, а потом уже сожгли. Не удивительно, учитывая, что легенда давно и прочно обосновалась в реальности — на станции Уссурийск, например, на постаменте стоит целый паровоз, мемориальная табличка на котором сообщает, что красного командира испепелили именно в такой топке. Причем пытливые исследователи, отчаявшись отыскать истину в исторических источниках, решают уже чисто практическую задачу, высчитывая, можно ли засунуть живого человека в топку соответствующей длины, ширины и глубины.
Впрочем, решению этой задачи можно посвятить отдельную статью в каком-нибудь историческим журнале. Или математическом. Мы же продолжаем вести речь о Николае Костареве.
Страницы первого издания «Желтого дьявола», 1924–1926. Источник
В наши дни, как уже было сказано, его помнят довольно плохо, а если и помнят, то не только как соавтора одного из первых отечественных детективно-приключенческих романов. С его именем связан другой сюжет, куда более бытовой и тривиальный. Принято считать, что именно Костарев буквально выжил из квартиры чету Мандельштамов и завладел их жилплощадью — упоминание об этом содержится в посвященной ему статье «Мандельштамовской энциклопедии», основанной на книге Надежды Мандельштам «Воспоминания».
В критической статье «Печальну повесть сотворив...», посвященной выходу «Мандельштамовской энциклопедии», литературовед Сергей Шиндин вообще сомневается в том, что статья о Костареве в ней на своем месте: отмечая, что ссылка на мемуары в статье дана без указания источника, он выражает сомнение, что Осип Эмильевич и Николай Константинович вообще когда-либо встречались в реальности. Это довольно странный скепсис: на поверку оказывается, что мемуары Надежды Мандельштам просто изобилуют упоминаниями о нашем герое — она пылает к нежеланному соседу по квартире в кооперативном доме лютой ненавистью, видит в нем врага и абсолютно уверена, что Костарев перепечатывает на машинке стихи Мандельштама не из уважения к его поэтическому таланту (как тот сам уверял), а только для того, чтобы прицепить их к доносам. Так что книга воспоминаний Надежды Яковлевны, по сути, осталась едва ли не единственным источником воспоминаний о герое этой статьи, предполагающих хоть какой-то взгляд со стороны.
«Костырев [фамилию она писала с ошибкой. — Прим. ред.] — деталь, один из винтиков сложного механизма. Это был человек без лица, один из тех, кого нельзя узнать на улице или в автобусе, но чье лицо просвечивает во многих лицах. При любой исторической конъюнктуре для него бы нашлось гороховое пальто, но наше время благоприятствовало этому роду людей, и он стал и писателем, и генералом одновременно. Поселившись в комнате О. М., он непрерывно выстукивал на машинке свои дальневосточные рассказы и на той же машинке переписывал стихи. Однажды, печатая „Разрывы круглых бухт”, он сказал мне: „О. Э. любит Крым только потому, что не побывал на Дальнем Востоке”. По его мнению, каждому писателю следовало побывать на Дальнем Востоке. А в это время уже потянулись эшелоны с заключенными к Второй Речке во Владивостоке — начала осваиваться Колыма, и мы это знали».
Источник сведений, конечно, тоже не идеальный (например, Надежда Яковлевна называет своего соседа генералом на том основании, что он якобы называл так себя — хотя в действительности Костарев, конечно, никакой не генерал). Согласно тем же воспоминаниям, он тайком выписал Надежду Мандельштам из московской квартиры, а сам в виде исключения получил там постоянную прописку. Она нигде не упоминает каких-либо деталей его биографии и даже имени с отчеством, но по косвенным признакам вроде «дальневосточных рассказов» понятно, что речь идет именно о герое этой статьи. Перед возвращением Мандельштамов из Воронежа Костарев стал полноправным хозяином квартиры, а после его ареста жилплощадь продолжили занимать его вдова и дочь, к которым Надежда Яковлевна тоже не питала особо теплых чувств.
В общем, насколько можно судить, неприятная история с квартирой действительно имела место. Другой вопрос, что это еще не повод делать из Николая Костарева Алоизия Могарыча — во многих источниках утверждается, что прототипом персонажа «Мастера и Маргариты» послужил именно он. Вероятно, первым такое мнение в 1992 году высказал историк литературы Игорь Волгин — в статье «Не удостоенные света. Булгаков и Мандельштам: попытка синхронизации» он приводит несколько аргументов в пользу своей теории: например, и Костарев, и Могарыч не чужды журналистике и литературе, человек, определивший Костарева к Мандельштамам, был точно знаком с Булгаковым, да и сама ситуация «квартирного вопроса» у обоих персонажей очень схожа. Ну, не суть важно — при желании можете сами вникнуть в эти хитросплетения и сделать свои выводы. До истины все равно уже не докопаться, а дело осложняется еще и тем, что существует другая версия, согласно которой прототипом Могарыча был драматург Сергей Ермолинский.
Для нас в статье Волгина, наверное, наиболее важна характеристика Костарева, данная им между делом: «„Генерал-писатель” Костарев, ничего особенного не написавший, был известен главным образом своими очерками о Дальнем Востоке, откуда, собственно, и прибыл в столицу».
Довольно поучительная история: новатор и автор авангардных романов заслужил саркастическое прозвище и запомнился литературоведам (по крайней мере, некоторым) благодаря тому, что вроде как пытался отжать квартиру у семьи одного из крупнейших поэтов века. Поучительная, но все же не вполне справедливая, поскольку сложившаяся вокруг фигуры Костарева мифология интересна и без коммунальных скандалов. Хотя бы потому, что она очень странно устроена. Все-таки обычно мифология конструируется вокруг каких-нибудь реальных и значимых биографий — иначе кого она вообще может заинтересовать? Случай Костарева — совершенно иной и в этом парадоксальный. Полузабытый писатель, не оставивший в истории русской литературы сколько-нибудь значительного следа, оброс мифами и превратился в человека, который первым догадался засунуть в топку Сергея Лазо, встречался с идеологом национал-большевизма Устряловым, стал объектом ненависти жены Мандельштама и прототипом персонажа «Мастера и Маргариты». Даже сведения о его героическом военном прошлом в отрядах Блюхера и Лазо словно зависли в воздухе. Мифы есть, а биографии под ними как бы практически и нет. И история его гибели выдержана в том же ключе — был арестован в тридцать девятом году, скончался в заключении в сорок первом, но никто толком не знает где, как и за что. Возможно, за тесное знакомство с Блюхером, которому он имел неосторожность посвятить свои китайские дневники, впоследствии изъятые из библиотек. Но это не точно.
Что точно существует и дано нам в ощущениях, так это литературное наследие Костарева — в первую очередь, уже упоминавшийся «Желтый дьявол». О нем, как и о менее известном романе «Белый якорь», довольно исчерпывающе высказался историк Вадим Нестеров: «Это, конечно, трэш, „советская пинкертонщина”, но это настолько неповторимый трэш первых годов социализма, что он уже перестает быть pulp fiction и становится свидетельством эпохи. Занятно, что из всех книг Костарева время пережила только эта авантюрщина. Все остальные творения давно забыты».
С этой характеристикой трудно не согласиться, но все же «пережила время» не только авантюрщина. Удивительным образом до нас не просто дошел (сегодня многие книги Костарева можно отыскать у букинистов, если постараться), но и был отсканирован и оказался в свободном доступе его первый сборник стихов под названием «Контрасты: лирика тюрьмы и воли», изданный еще в Перми. И если ознакомиться с ним, то к числу ипостасей Костарева — военного, авантюриста, писателя, ушлого литературного функционера — добавится еще и весьма утонченный лирик. Это, конечно, не упростит понимание его личности, но к упрощениям мы и не стремимся.