Настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Митрохиным Николаем Александровичем либо касается деятельности иностранного агента Митрохина Николая Александровича.
Опубликованный текст Дмитрия Травина о моей книге «Очерки советской экономической политики в 1965–1989 годах» начинается с утверждения, что это «не рецензия... захотелось разобраться в наших с ним разногласиях». По мне, было бы логично, если бы Травин, пытаясь «разбираться в разногласиях», действительно откликнулся на мои претензии в искажении им сути и процесса косыгинских реформ. Или если бы он произнес пару фраз в оправдание своего «научного» текста, критикуемого мною в разделе «Введения», посвященном обзору работ предшественников. Например, вот за эти строки:
«Обычно считается, что Андропов со свойственной гэбисту иезуитской хитростью маскировался, втираясь в доверие к интеллигенции и к западным журналистам. Но не будем усложнять. <...> Андропову было скучно в кремлевском гадюшнике. Всех его обитателей он постепенно слопал (о каких событиях тут речь, непонятно, возможно, это конспирологический намек на смерти членов Политбюро. — Н. М.), чем доказал преимущество интеллекта над присущей советской элите хитрожопостью» (Травин Д. Очерки новейшей истории России. Кн. 1. 1985–1999. СПб.: Норма, 2010. С. 98).
Однако он не делает этого ни здесь, ни на странице в ФБ, где я постарался ответить на возникшие у него вопросы. В том числе я указал на причины, по которым не стал использовать авторитетный для него труд профессора Лопатникова. Беда в том, что в этом труде генезису советской экономики посвящено всего 36 страниц (Лопатников Л. От плана к рынку. Очерки новейшей экономической истории России. СПб.: Норма, 2010. С. 8–13, 34–65), что по объему и по содержанию (не претендующему на исследовательскую методологию) является по сути введением в текст, но не самостоятельной научной работой.
Подобного рода введений к различным монографиям, посвященным постсоветской экономике, — много. В среде постсоветских экономистов и экономических публицистов, пишущих о проблемах постсоветской экономики, принято начинать с изложения основ сталинской экономики (в их понимании), а потом «коротенько» проходиться по всей советской экономической истории. В среде историков, в том числе историков экономики, принято писать не по «шаблону», а так, чтобы раскрыть конкретную тему. Иначе быстро выяснится, что проблемы и задачи советской экономики были заложены еще экономическим развитием Российской империи в конце XIX века, а «плановость» и мобилизационный характер появились уже в ходе Первой мировой войны.
Более того, у историков в предисловии принято делать обзор работ предшественников. И тут двести страниц, написанных и опубликованных Травиным о советской экономике позднего социализма, — вполне релевантный объект для анализа, наряду с шестью другими монографиями, посвященными этой тематике, которые также были проанализированы в моем предисловии.
Однако Травин не отвечает на критику его работы (что было бы академически корректно), а старается найти пробелы в моей, пытаясь при этом создать мне имидж криптосталиниста и любителя начальства («Автор их любит, искренне ими интересуется, внимательно прислушивается к их мнению. Советского общества в „Очерках“ фактически нет»). Чему сам честный борец с «начальством» профессор Травин, не забывающий регулярно напоминать на странице в ФБ о своей студенческой дружбе и прекрасных отношениях с недавним главой Счетной палаты и попечителем Европейского университета Алексеем Кудриным, видимо, противостоит.
К сожалению, должен констатировать, что профессор Травин не прочел целиком текста книги, о которой он пишет, а, судя по рецензии, просматривал по оглавлению только те разделы, где рассчитывал найти подтверждение своему заранее сформировавшемуся мнению. Поэтому он упрекает меня за отсутствие того, что в книге представлено. Например, по его мнению, в ней нет характеристики сталинской экономики при осуждении хрущевской, однако такая критика имеется там, где это уместно, — во второй части, при обсуждении принципов финансовой политики СССР (с. 299, 316-317). Ему не нравится, что я пишу только о «начальниках», а не об «обществе», хотя в книге есть и общеэкономические разделы, в которых речь идет именно об общественных экономических вопросах (например, тоже во второй части, о зарплатах, ценах, социальных льготах и формах социального протеста). В четвертой части, в разделе о транспорте, речь идет о значительной модернизации повседневной жизни советских людей в рассматриваемый период. Там же имеется и глава о распространенных (массовых) формах преступности, важных для понимания возникающих экономических проблем. А третья часть книги целиком посвящена интеллигенции, обслуживающей власть. Речь в ней идет отнюдь не только о «сталинисте» Цаголове, как пытается представить Травин. На 9/10 она посвящена «прогрессистам» и другим категориям советников власти, а также исследовательским центрам, в которых они работали.
Кейс про Цаголова и его ученика Меньшикова показателен с точки зрения того, как Травин вообще писал свою «нерецензию». Выбрав Цаголова как сталиниста из длинного ряда перечисленных в этой части экономистов, он не обратил внимания на мои утверждения, что тот покровительствовал людям с гораздо более широкими взглядами, чем его собственные, включая Станислава Меньшикова. Вместо этого Травин, ссылаясь на работы последнего, заявляет о невозможности его сотрудничества со сталинистами. Подобный, мягко говоря, схематизм в восприятии, игнорирующий реальные альянсы во власти (ведь работал тот же либерал Кудрин на «питерских чекистов» — и ничего), мог быть вызван только очень большим желанием «уесть» рецензируемый труд, но никак не внимательным чтением работы, где эти аспекты оговаривались (Т. 1, с. 438; Т. 2, с. 331-332), и не присущей обычно профессору Травину рассудительностью. Отказывает она ему и тогда, когда он требует перечислить в книге все труды симпатичного ему Меньшикова, притом что в третьей ее части по разным поводам упомянуты не менее сотни различных советских ученых-экономистов. Разумеется, было бы невозможно привести в примечаниях всех их работы, даже фундаментальные. Эта часть книги посвящена не их научным заслугам, а их сотрудничеству с властью в каждом конкретном случае — от Брежнева и Косыгина до Кулакова и Горбачева. А если профессор Травин не увидел свидетельств этого, то се не моя вина.
Более того, мне очевидно, что Травин целиком пропустил как минимум две части из шести — в том числе большую четвертую часть, посвященную основным проблемам и ключевым отраслям советской экономики в 1970-е и первой половине 1980-х годов (ВПК, сельское хозяйство, криминал на потребительском рынке, энергетика, транспорт и строительство), и шестую часть, посвященную перестройке. О них он писать просто отказался. В четвертой части, в частности, имеется заключительный раздел под названием «Экономическое завещание Брежнева (1980) и Суслов как назначенный идеолог экономического реформирования», который целиком посвящен процессу передачи Брежневым функций экономического планирования Суслову и содержит ссылки на архивные источники, впервые открытые в рамках исследования. Но для Травина этих ссылок почему-то не существует.
В связи с рядом вопросов видно, что хотя бы по диагонали, но с некоторыми фрагментами текста книги Травин ознакомился. Однако раз за разом при этом он повторяет, что я его «не убедил». Что тут сказать — на моем месте надо радоваться, что разъяренный оппонент в итоге нашел в книге хоть какую то интересную для него информацию среди «моря бесполезной» на (очевидно, не прочитанных им) сотнях страниц.
Если говорить серьезно, то я думаю, что принципиальное расхождение между нами (вынесенное редакцией «Горького» в заголовок «нерецензии») состоит в следующем. Он, как положено человеку его поколения и в связи со спецификой его социализации, считает всех советских «начальников» идиотами, точнее лишенными интеллекта «хитрожопыми» (см. вышеприведенную цитату про Андропова). Это мнение у него сложилось потому, что в детстве он жил в коммунальной квартире (Травин Д. Очерки новейшей истории России, с. 75), мужикам было трудно купить пиво без очереди (с. 79), а «импортные шмотки и парфюм убеждали в том, что капитализм если и загнивает, то с потрясающим запахом» (с. 95).
По моему же мнению, советскому руководству были малоинтересны проблемы Дмитрия Травина и его родственников, как и многих других «простых советских людей», но отказывать им в интеллекте на этом основании я бы не торопился. У них просто были иные приоритеты, связанные с желанием много строить, добывать, производить и иметь лучшее в мире оружие, — для самоудовлетворения в качестве руководителей ведущей «мировой державы». И да, для отстаивания интересов тех больших профессиональных корпораций, в которых произошла их социализация и которым они считали себя обязанными.
Моя книга посвящена в первую очередь описанию логики мышления этих людей и ее производных, о чем я честно предупреждаю читателей в предисловии. Впрочем, как можно заметить по «нерецензии», сложные объяснения, обобщения и выводы, которые в моей работе вообще-то тоже имеются, не вызвали у профессора Травина интереса. Ни с одним из них он, собственно, и не спорит, предпочитая обсуждать детали, в которых полагает себя компетентным.
И наконец, отвечу на предъявленные мне претензии в научной некорректности, точнее на интерпретацию Травиным дискуссии в блоге Юрия Кузнецова о моих беседах с «либертарианцами». Я могу это прокомментировать только как человек, которого никто в эту беседу единомышленников (если не сказать — виртуальное партсобрание) не приглашал. Да, понятно, групповое, пусть и публичное, выяснение отношений в кругу своих (а в нем приняли участие всего двое из опрошенных мною людей, имевших в постперестроечное время либеральные и либертарианские взгляды на экономику) отличается от моих индивидуальных бесед с ними. Но, опять же, пока меня не попросили, я не буду выкладывать в публичный доступ цитаты из интервью и переписки, поскольку это будет некорректным использованием персональной информации, грубо нарушающим правила обращения с подобным типом источников. Могу только сказать, что ссылки на авторитетного для них советского экономиста Юрия Яременко (его имя еще раз всплыло, например, при обсуждении уже опубликованной книги на виртуальном семинаре Бориса Грозовского в устах одного из рецензентов — либеральных/либертарианских экономистов) стоят не только в предисловии книги, но и в основном тексте.