Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
В cоветское время фантастика была, возможно, самым неподцензурным жанром после детской литературы. Сказать что-то в литературе и других формах искусства прямо — не только про партию, но и про повседневные вещи — было опасно. Про социальные проблемы советского человека писать было нельзя, потому что никаких социальных проблем у советского человека не было. У него была только широкая дорога в светлое будущее. То же самое касалось и этого самого будущего. Усомниться в грядущей победе коммунизма и счастье советского народа значило признать себя диссидентом и вредителем.
От таких умолчаний и недосказанностей спасала фантастика — жанр по определению «детский», несерьезный, часто рассказывающий о далеком будущем. В будущем этом, конечно, на Земле наступил коммунизм. Но на других планетах мог и не наступить — не до всех еще добрались советские прогрессоры! А потому в будущем можно было усомниться.
Понятно, что сомнения эти были родом из настоящего. Завернутые в фантик из бластеров, космических кораблей и нуль-транспортировок, проблемы эти проскакивали (не всегда, но часто) между пальцев советского цензора. Ведь фантастика была призвана мотивировать подрастающее поколение стремглав бежать на физматы и пополнять число сотрудников НИИ. А уже став сотрудниками НИИ и насмотревшись на окружающую бюрократию, эта бывшая молодежь начинала почитывать сомневающуюся фантастику. Или даже пописывать.
Цикл братьев Стругацких о Мире Полудня будто бы рассказывал о коммунизме в далеком космосе. Но в то же время в нем критиковался закостенелый режим, в котором все по формулярам и далеко от реальной жизни. «Трудно быть богом» можно воспринимать и как критику колониальной политики западных стран, и как аллюзию на советский проект по превращению страны крестьян и рабочих в страну инженеров и космонавтов. «Обитаемый остров» про Максима Камерера и вовсе можно воспринять как критику революции, в ходе которой убивающий «дракона» революционер сам становится новым драконом.
В отдельных, внецикловых работах братья шли еще дальше, но здесь им уже препятствовал советский цензор: «Град обреченный» с «Улиткой на склоне» оставались неизданными до конца 80-х. В «Улитке» авторы противопоставляли живое мертвому, сталкивая могучий, первозданный, живущий своим умом Лес с Институтом, который зачем-то пришел Лес изучать. Изучать, конечно, техногенными, топорными методами — пришел, увидел, погубил. Но Лес способен отвести исследователю глаза, закружить его в танце своих ветвей, столкнуть с аборигенами, которые то ли есть, то ли их нет.
Будь «Улитка» написана в XXI веке, ее бы наверняка маркировали как «темную экологию» и «ингуманизм», поставив на одну полку с «Циклонопедией» Резы Негарестани.
Советский же цензор усмотрел в произведении не вполне ясную критику существующего в стране порядка да тлетворное юнгианство. Проще говоря, цензор ничего не понял — и решил «Улитку» от греха подальше запретить.
Запрет «Града обреченного» куда понятнее. Тут тоже никто не критикует коммунистические идеи, не сомневается в советском проекте. Но герой повести живет в неназванном монструозном Городе, где над людьми ставят Эксперимент, а над самим городом мрачно нависает некое Красное здание. Не узнать тут Москву, советский социальный эксперимент и здание со звездой, откуда этим экспериментом управляют, цензор не мог. Как и то, что Наставник ведет всех участников Эксперимента к Цели, которую никто не знает. Возможно, эта самая бесцельность и была для цензуры тряпкой покраснее, чем Красное здание. Недаром запрет говорить о голости короля стал символом цензуры еще в XIX веке.
Стругацкие были если не самыми издаваемыми советскими авторами, то одними из самых читаемых. Позволялось им гораздо больше, чем рядовому реалисту, вынужденному всю жизнь вместе со своими героями добивать фашистов и осваивать целину.
В перестройку цензурные стены треснули. Можно было подумать, что жанр социальной и иносказательной фантастики ушел. Эзопов язык больше не нужен, фантастика теперь будет думать о больших философских проблемах. Ну или о сексе с эльфами. Но отсутствие необходимости в эзоповом языке продлилось недолго.
Во-первых, оказалось, что метафорой многие социальные проблемы осмыслить проще, чем напрямую. Во-вторых, цензура недолго терпела поражение и, вооружившись новыми законами, вернулась в искусство. А значит, и фантастика вновь стала осмыслять нашу реальность посредством иносказания.
Константин Зарубин. Повести л-ских писателей. М.: Редакция Елены Шубиной, 2023
Книга Зарубина начинается как детектив в поисках некоей книги, затем сворачивает в философскую сторону, одновременно поднимая современные проблемы. Вот русская девочка, что выросла в Финляндии, не может понять, почему ее русские друзья все время думают о России, если у них есть целый мир. Один из персонажей вынужден бежать из страны просто потому, что попался на карандаш амбициозному чекисту. Вот эмигранты, которых выдворила из их домов во... «запрещено говорить на территории Московской империи», как выражается автор.
Зарубин сталкивает юных героинь с восставшими из мертвых революционерами и советскими учеными, а инопланетный искусственный интеллект — с тоталитаризмом и безжизненной злобой системы. Выход оказывается где-то там, в светлых книжках из детства.
К книге можно предъявить претензии по части композиции (середина провисает), нарочитой злободневности (отдельные эпизоды больше напоминают передовицы ныне запрещенных изданий) и лоскутности отдельных линий (некоторые персонажи просто уходят в никуда, выполнив свою роль). И все же как фантастика «Повести л-ских писателей» дарят чувство чуда, а как актуальная литература — чувство ******* [хаоса].
Олег Радзинский Признан «иностранным агентом». Агафонкин и время. М.: Corpus, 2014
Степь, опаляемая солнцем, овеваемая ветром, тянется от Тихого океана до Карпат. Или даже дальше, до Средиземного моря, до самого Атлантического океана. И бродят туда-сюда кочевники. Азия от океана до океана, азиатский уклад жизни, азиатский взгляд на мир...
Таковы мечты галлюцинирующего алкоголика Мансура, властелина мира Чингисхана и президента Российской Федерации. По крайней мере, по версии Олега Радзинского.
Главный герой книги Алеша Агафонкин бессмертен, как и все люди на Земле. Но только Алеша об этом знает. Он свободно перемещается между точками на ленте времени, в которых люди и события существуют бесконечно. Алеша — курьер, он выполняет доставки и выемки, которые ему поручает хозяин Квартиры Митек. Один раз Алеше нужно было забрать в прошлом (условном, конечно же) юлу. И вот тогда всё заверте...
Потеря юлы выталкивает Алешу из приключенческой фантастики в философскую и социальную. Ведь противостоят ему как надмирные силы, так и земные — и еще непонятно, кто из них хуже. Спасение одной девушки, которая внезапно от Алеши пострадала, становится, как и положено, путем к спасению всего вообще. А президент России, занесенный волной времени в прошлое, и в XIX веке найдет себе занятие по душе. Может, даже лучше, чем в XXI.
Вера Богданова. Павел Чжан и прочие речные твари. М.: Редакция Елены Шубиной, 2021
Россия постепенно становится сырьевым придатком Китая, светлейшие головы стремятся поменять Москву на Пекин. В интернатах с детьми-сиротами обращаются как со скотом. В интернетах — тоже. А высокопоставленный педофил может творить что хочет и не бояться никакого наказания.
В темах дебютного (без псевдонима) произведения Веры Богдановой вроде бы вообще нет ничего фантастического. Она лишь забежала чуть вперед, самую малость домыслив дальнейшее развитие политики и технологий.
Социального и злободневного в Павле Чжане (и персонаже, и романе) больше, чем философского и вечного. Но если вам хочется взглянуть на уже сегодняшнюю действительность под маленьким углом, через чуть искривленное зеркало, то для этого роман Богдановой замечательно подойдет.
Евгения Некрасова. Кожа. М.: Popcorn Books, 2022
Крепостное право — это рабство? Вопрос, неожиданно ставший актуальным в последние годы, когда в России многие принялись тосковать по утерянному раю — дореволюционной империи, где миллионы людей были грубейшим образом лишены прав.
В «Коже» Некрасова дает простую, но эффектную метафору, которая позволяет сравнить крепостное право с черным рабством в Америке. И не найти между ними разницы. В романе русская крепостная и американская рабыня меняются кожей. «Побудь в моей шкуре» — овеществленная метафора, которую автор умело превращает в сказку. Страшную, грустную, но дающую надежду.
Здесь впечатляет само размышление о сути рабства. Раб, по Некрасовой, это не тот, кто просто работает на хозяина. Это тот, кто теряет в такой работе свою душу, становится инструментом.
И тут абсолютно безразлично, будешь ты конюхом барина Ф. или программистом гугла. Как только ты становишься равен своей работе — ты раб.
Для усиления эффекта автор работает с речью. Некрасова идет на очень простой, но действенный прием — заменяет устоявшиеся понятия описаниями. Не называет, а показывает. Не господа и рабы, а работающие и неработающие — и сразу лучше видна сущность каждых. Ведь слова часто вводят нас в гипноз. Мы повторяем одно и то же до полной потери смысла, который за словом стоит. Иногда стоит отказаться от прилипших терминов, чтобы передать суть. «Убийство тысяч людей ради временного изменения границ на карте» звучит уже не так притягательно, как некоторые аббревиатуры, правда?
Дмитрий Захаров. Комитет охраны мостов. М.: Редакция Елены Шубиной, 2022
Роман по мотивам дела «Сети»Признана террористическим сообществом и прочих «экстремистских сообществ» для детей старшего школьного возраста. Группа студентов, совсем еще подростков, общается в чатике, обсуждая, как спасти Россию. Переписка попадает к человеку в погонах и тот решает отправиться в погоню за новой звездочкой. Латунной, конечно, а не метафорической. Гигантский молох приходит в движение, служители культа повышения в звании бессознательно приносят ему жертвы, и уже никто не уйдет не обиженным.
Но герои книги — не пострадавшие дети, а их родители, которые пытаются своих детей спасти и вырвать из зубцов бюрократической машины. У Зимнего Прокурора другие планы, ему требуется кровь, чтобы и дальше вершить свой ледяной закон. На фоне всего этого строится мост из Сибири в Америку — как символ того, что никогда не будет построено. Потому что строить никто и не собирался.
Книга Захарова — это прямая социальная критика, которую лишь несколько метафор да вымышленные герои отличают от репортажа об очередном громком деле, сфабрикованном ради заполнения табеля раскрываемости: подумаешь, несколько невинных человек вписать в графу «обвиняемые». Зимний Прокурор тут служит воплощением и духа системы, и каждого подобного человека в погонах в отдельности.